— Ну и дыра! И какой дурак поселился здесь?
— Я. Это мой дом.
— О, какая прелесть! Просто чудо! У тебя тонкий вкус. Это не безликая массовая застройка.
«Шрек»
— Сдается… — выдохнула Регина. — Не может быть!
— Обычное дело, — удивился ее реакции оборотень. — А вот то, что этот домишко здесь вообще оказался — такого быть не может, я же тут чуть ли не каждый день шастаю. Может, он под заклятьем?
Он заткнулся и уставился на спутницу:
— А признайся, — сказал вкрадчиво. — Ты, часом, не мечтала о маленьком скромном доме, этаком гнездышке, уютном, компактном, как норка, а заодно и незаметном? Чтобы жить в таком и посреди большого города — и как в лесу, никому не видной и не слышной, а?
— Всю жизнь… — пробормотала Регина и, вздрогнув, отвела взгляд от Башни. — А почему ты спрашиваешь?
Реджи довольно захохотал:
— Вот ты и попалась! Краснеешь, как девчонка! Ну, хотя бы с одним ясно: эта башня явно под заклятьем. Меня такие мышиные норки не привлекают, я же большой зверь: а ты…
Рина насупилась. Реджи и глазом не моргнул.
— … ты настоящая женщина-загадка, у тебя в крови тяга скрываться и прятать свои тайны. Тебе нужен дом-шкатулка, да еще и с секретом. Должно быть, этот — из таких, раз почувствовал тебя и открылся. Не будь тебя рядом, я бы его и не заметил. Что, пойдем, поглядим?
— Ты серьезно?
— Надо же тебе где-то жить!
— Постой-постой!
Она даже ухватила оборотня за руку, пытаясь остановить.
— Как это? Мы что — просто возьмем и войдем? В чужой дом? Реджи, да это незаконно, в конце концов!
Он озадаченно почесал за ухом.
— Я что-то не понял: ты хочешь этот дом или нет? Давай, определись, а уж законность вторжения я тебе обосную. А-а, да ты просто не в курсе… Вот слушай: объявление «Сдается» подразумевает, что, как только мы откроем калитку, владелец дома об этом узнает и будет тут как тут. А если по какой-то причине не сможет — вот, как сейчас: утро только начинается, а он, к примеру, любитель поспать — то пришлет вместо себя поверенного, соседа или хотя бы призрака-проводника. Ну, решайся!
— А-а… — От волнения Регина даже стала заикаться. — А-а… Это дорого? А на какой срок можно его снять? А-а… Вот черт, я же без денег, без документов, без… Как оформить сделку, если что?
— Стоп. Не паникуй.
Он похлопал ее по плечу.
— Ты только скажи: хочешь этот дом?
— Хочу! — выпалила она с жаром. Да с таким, что Реджи даже отступил на крохотный шажок. И смешался.
— Вот шутт, такое — и о доме; нет, чтобы обо… Э-э… Ладно. «Хочешь» — вот ключевое слово. Документы у тебя в любом случае есть: ты — Литинских Регина, забыла? Тень ты или… не Тень, а бумаги на тебя-прежнюю уже есть, и мы их позже раздобудем. А пока я за тебя поручусь, и, если понадобится, внесу аванс. Так что не прячься от судьбы, идем!
Он подхватил ее под руку. Регина нервно рассмеялась.
— Да что ты целый вечер меня куда-то тянешь!
— Целую ночь! — поправил он хитро. — Ведь кто-то должен это делать! Идем, мне одному калитка не откроется, это же тебя дом унюхал и проявился!
И в самом деле, стоило ей несмело коснуться щеколды, как где-то неподалеку зазвенели колокольчики, выпевая затейливый мотив, а из глубины сада послышался надтреснутый голос:
— Иду-иду! Я здесь, молодые люди!
Дрогнули макушки запущенного кустарника, в зарослях которого, как в стогу, утопала застекленная крыша теплицы. Из гущи садовых джунглей вынырнула старушка. Но какая! Даже видавшая виды в своем современном мире Регина вытаращила глаза, а уж ее спутник и вовсе остолбенел.
Услышав сперва нежненький старческий говор, Рина уже представила его обладательницу, и, добавив недавно приобретенные впечатления от здешнего мира, ожидала увидеть опрятную бабульку; возможно, по утренней поре — в капоре или домашнем платье, в непременном переднике… И непременно в каком-нибудь благообразном чепчике, по строгим канонам здешнего стиля…
Н-да. Это был как раз тот случай, когда воображение подвело.
Бабушка и впрямь наличествовала.
Маленькая, кругленькая, крепкая, как гриб-боровичок. Из-под огромных очков в розовой оправе задорно поблескивали большущие, словно нарисованные, голубые глаза. Ярко-фиолетовая косынка, повязанная по-пиратски, этакой банданой, не справлялась с непокорными седыми кудряшками, и те активно топорщились во все стороны. Но более всего поражал наряд. Пестрая юбка, едва доходящая до середины икр, являла миру прочные сапожки на толстой платформе, поразительно смахивающие на берцы; из-под кожаного жилета, усыпанного заклепками, бантиками из шнурков, какими-то медными крохотными винтажными фигурками — бабочками, улитками, пушечками и прочей дребеденью — проглядывало кружево шикарной поплиновой блузки в мелкий цветочек. И все это великолепие дополнялось несколькими связками ярчайших бус, абсолютно разнородных по фактуре и цвету, и лучезарной улыбкой
— Вот так-так, неужели покупатели пожаловали? Ну, наконец-то! Ах, вы, мои голубчики, как же я вам рада! Пойдемте, пойдемте, я вам все покажу! Ах, как вы вовремя! Я уж собиралась все тут законсервировать и уехать в Иттари…
Она воинственно щелкнула садовыми ножницами. Отбросила в кусты пучок срезанных веток. Тотчас из зарослей послышалось меканье и жадное чавканье.
Пестрая бабулька, не глядя, сунула ножницы за спину, те точнехонько зацепились за древесный сучок и закачались там, будто пристраиваясь.
Реджи, наконец, отмер.
— Доброго дня, почтеннейшая лейди! Ничего, что мы так рано?
— Да что вы, детки, какая рань! Мы в Иттари привыкли вставать с солнцем, нам в самый раз… Это в столице все сони: и люди, и оборотни. Я, бывало, у брата гостила, так давно и печь протоплю, и пирогов напеку — а он все спит… Ой, да что это я про печь! Вы, деточки, не пугайтесь: кухню мой покойный братец еще лет десять как переделал на новый лад, печь там разве что для красоты осталась. Больно хороша на ней плитка, из настоящего ларрийского терракота…
Щебеча и сыпля словами, словно бусинами, она вышагивала по дорожке впереди гостей, и крепкие ножки ее в тяжелых ботинках печатали шаг бодро и весело. И вся она так и искрилась весельем и вдохновением.
— Вот хорошо-то! — продолжала она. — А то брат завещал: ежели за год никто не заселится — закрыть дом наглухо и запечатать, чтобы, значит, вообще никому не доставался. Написал, что, дескать, ежели судьба настоящему хозяину найтись — за этот срок он объявится, а нет — лучше вообще изолировать. Тут такие книги и такие штуки остались, что не каждому себя доверят, а если какой невежа вздумает их к чему принудить — то лишь себе и другим во вред. Так лучше уж совсем замуровать. Чтобы никому. А мне жалко, ох как жалко… Я же все помню: как Аугусто саму башню строил, как потом к ней дом в основании заложил, чтобы, значит, и мне было, где жить, когда к нему перееду… Я-то из нашего Иттари долго не решалась податься, это уж когда овдовела — зачастила в нему в гости. Он один, я одна — вдвоем все веселее. Да при мне он хоть поесть не забывал. Ох уж, мне эти маги…
— А он был маг? — умудрился вклиниться в ее словесный поток Реджи.
Она засмеялась звонко, совсем не по-старушечьи.
— Ох, да какое там… Нет, мальчик, он был не маг. Аугусто Мурхох, мой старший братец, был гений.
Ласково-печально покачав головой, так, что кудряшки-пружинки задрожали, она легко одолела крыльцо, протянула руку, и еще не успела коснуться светлых полированных дверей, как створки предупредительно распахнулись.
— Мурхох?
Оборотень наморщил лоб, будто припоминая.
— Непризнанный гений, — вздохнула бабулька. — Маг-самоучка, не закончивший ни одной академии, и знаете почему? Потому что, на самом деле, традиционной магии в нем было совсем мало. Он был превосходный теоретик, новатор, и многие его идеи считались бредовыми. Что вы хотите — маг без диплома, и сам в состоянии разве что чуть улучшить бытовые чары…
— Мурхох! — Реджи шлепнул себя по лбу. — Ну, конечно! Техномаг, изобретатель мобиля, но вынужден был продать авторские права, чтобы расплатиться с долгами… Да как же так? Неужели так и умер… в бедности, в безвестности?
Старушка глянула на него с упреком.
— Молодой человек! Почему же сразу — «в бедности»? Взгляните, это разве жилище маргинала?
— О! — только и сказал поспешно Реджи, переступая порог. — О, нет, разумеется!
Весь этаж занимала кухня, светлая, уютная, с добротной крепкой мебелью, с горящими от солнечных лучей донышками медных кастрюль и сковородок, развешенных над плитой, с нежными глазками фарфора и фаянса, расставленного на полках… Широкий угловой диван в углу и нависший над ним светильник наводили на мысль, что, должно быть, хозяину не было порой смысла удаляться в спальню: хватало и этого обжитого уголка. Сиял чистотой и светлыми паркетинами пол с расстеленными пушистыми ковровыми дорожками. Винтовая лестница частично уходила вниз, скрываясь в неосвещенных недрах то ли подвала, то ли цокольного этажа, и возносилась кверху. Возможно, до самого купола Башни?
А воздух, воздух!..
Регина вдохнула аромат старого вощеного дерева, запах душистых трав, угадывающихся в полотняных мешочках за застекленными дверцами шкафчика, дух старины… и еще чего-то непознанного… и поняла, что пропала. Для того чтобы понять: Мое! — ей не нужен дальнейший осмотр. Всей шкуркой, всеми потрохами она знала, что, наконец-то, у себя. Такое чувство будил в ней, разве что, родительский дом, да и то не всегда, а в пору глубокого детства, когда отец с матерью были еще добрыми папой и мамой, ни разу не говорившими «нет!» и «ты должна понимать»…
— Беру, — сказала тихо, но твердо.
Старушка, расписывающая равнодушие покойного брата к славе и известности, осеклась.
— Вы же еще не видели, что там наверху и в самой Башне, милочка!
— Мне все равно, — нетерпеливо ответила Регина. — Это мое, я чувствую! Я должна быть здесь.
Сложив ручки, бабуля опустилась на ближайший стул и воззрилась на нее со странным выражением лица.
— А знаете, милочка…
Потеребила бусики.
— Аугусто предупреждал, что может быть и такое. И если найдется вдруг кто-то, кто с первого взгляда влюбится в его дом без памяти — а ведь с вами именно это случилось, не правда ли? — то даже и не думать о сдаче в наем.
— Как? — болезненно вскрикнула Регина. Не успела она свыкнуться с внезапно свалившимся ощущением подарка — и его уже отбирают?
— Но послушайте, лейди, — решительно начал оборотень. Хозяйка отмела его возражения небрежным жестом, звякнув бусинами и побрякушками на жилете:
— Ах, вы меня не поняли, детки. Для вас… Нет, скажу точнее, милочка: именно для вас этот дом не сдается. И не продается. Он предназначен вам в подарок и вечное владение, вот что я вам скажу. Такова воля Аугусто Мурхоха, моего покойного брата, она оговорена в завещании и заверена свидетелями, так что ни один стряпчий ее не оспорит. А уж я — тем более!
Регина выдохнула с облегчением, но все еще не веря.
— Так просто?
Старушка промокнула уголки глаз скомканной замызганной тряпкой, выуженной из кармана. Приглядевшись, полезла в другой карман, извлекла чистейший носовой платок, повторила процедуру и высморкалась.
— Воля брата для меня священна!
И добавила уже без пафоса:
— Я ведь тоже немного ведьма, как все женщины тут, в столице, и я чувствую, милочка, что вам с этим домом будет расчудесно. Признаюсь, я за него очень рада. Ко мне он уже привык, значит, с хозяйкой-женщиной сойдется, никуда не денется. Я частенько навещала брата, и со временем привила его Дому многие полезные привычки, помогающие обустроить жизнь. Он очень умный и очень старательный, любит ласку и доброе слово, вы уж не скупитесь ни на то, ни на другое; и все-все понимает, вы скоро сами это увидите!
Она всхлипнула от души.
— Я так рада!.. И, наконец, смогу вернуться в Иттари, к моим механическим козочкам!
Не замечая, как от последней ее реплики молодой человек поперхнулся воздухом и закашлялся, подхватилась со стула.
— Пойдемте, милочка. Посмотрим эти роскошные хоромы. Меня, правда, Дом до сих пор не пускал в саму Башню, но, может быть, вас пропустит?