Завтра наступит, я знаю

Глава 4

Я вообще люблю уезжать, потому что, не уехав из одного города, довольно затруднительно приехать в другой, а приезжать мне нравится больше всего на свете.

Макс Фрай, «Большая телега»

Время от времени Регину словно перемыкало. В очередной раз она пришла в себя уже в купе, протягивая билет, паспорт… да так и застыв на манер ледяной статуи. Увидела, как брезгливо поджала губы немолодая проводница, и вдруг ясно ощутила, как оно все выглядит со стороны. Ну, вылитая наркоманка в вагон ввалилась, да еще свежеобдолбанная, теперь жди неприятностей…

Спокойно, Регина, спокойно. Главное — показать, что ты нормальная.

— Простите, — едва выговорила, язык еле слушался. — Я… с похорон. Никак отойти не могу, наглоталась вот таблеток, чтобы успокоиться…

И вновь ей захотелось вознести хвалу всем богам, существующим и забытым, поскольку женщина в форменном кителе РЖД, заметно смягчившись, потянула, наконец, к себе ее билет и даже глянула, вроде бы, сочувственно.

— Бывает, — отозвалась скупо. — Ложитесь, отдыхайте, до Ельца никто не войдет. Да и в Ельце вряд ли сядут — не сезон. Вагон, считай, пустой.

— Чаю… можно? — спросила Регина. По сухому горлу словно наждаком прошлись. То ли она заболевала, то ли и впрямь домчалась до вокзала на своих двоих, наглотавшись на бегу морозного воздуха. Тоже ничего хорошего, чревато… К тому же, ее, кажется, начинало потряхивать.

— Принесу, как всех обойду, — отозвалась проводница. Глянула внимательно. — Если что — у меня в купе аптечка, вы подходите, не стесняйтесь.

Кивнув, Регина отодвинулась к окну. Откинувшись на мягкую стеновую панель, какое-то время бездумно провожала взглядом проплывавшие мимо пригородные садовые участки с пышными снеговыми шапками на деревьях, с кочками кустарников, с палочками штакетников; железнодорожный переезд с колонной дымящих горячими выхлопами легковушек, столбы, столбы, столбы… Постукивание колес успокаивало, помогало собраться с мыслями.

Спохватившись, она сбросила пальто, разулась, села, поджав ноги. Почти домашняя поза привнесла свою долю в обретение относительного спокойствия.

Что бы там ни произошло, возле подъезда Игорева дома…

«А ты уверена, что тебе не привиделось?» — тотчас спросила она у себя. И после некоторого колебания все же кивнула. Глюками Рина никогда не страдала. Наркотиков не принимала. От глотка… ну да, не более чем глотка Жанкиного коньяка в машине ее так капитально, до видений, развести не могло. Это непросыхающих алкашей разбирает с нескольких капель, да на вчерашние дрожжи, а Регина всегда, если можно так выразиться, дружила с алкоголем: он ее не брал, лишь согревал. Да и больше пресловутого глотка она себе никогда не позволяла, и в минуты великих горестей, и в редкие часы счастья.

К тому же, всю жизнь она была неисправимой реалисткой, даже не допускающей в своем присутствии пустопорожние разговоры о мистике, колдовстве, порчах, сглазах, приворотах… То ли сказывалось жесткое атеистическое воспитание, то ли вспоминалась печальная судьба Олега, так и закончившего дни в палате с мягкими стенами, вопящего что-то о Князе Тьмы, но ирреальному или эфемерно-волшебному в жизни Регины места не было. Говорят, в видениях и галлюцинациях чаще всего воплощаются затаившиеся страхи или навязчивые идеи; так вот, ни о чем подобном, чему совсем недавно оказалась свидетельницей, она не мыслила. Ни о себе, дьявольски красивой, чего невозможно было не заметить, хоть, вроде бы, каждая черточка лица лже-Регины не изменилась ни на йоту; ни о каких-то сверхвозможностях… А как еще назвать владение неким жезлом, высасывающим из людей жизненные соки? Откуда это все взялось? Откуда? И, наконец, самый идиотский вопрос: почему это случилось именно с ней?

Но как бы то ни было — она сбежала. И чувствительнейшая, как оголенный нерв, интуиция подсказывала, что удрала вовремя и не зря. Что крепкие ноги, натренированные на утренних пробежках, сослужили ей верную службу, унеся без раздумий подальше, не дожидаясь приказа от затуманенной головы. Впрочем, и голова… хм… похоже, работала, раз уж сообразила прикупить билет в направлении как можно дальше, да на ближайший поезд. Вот только память, чтоб ей, опять подвела.

Ничего. Она найдет какую-нибудь безопасную нору, отсидится в тишине и покое, приведет в порядок и себя, и мысли — и подумает, как жить дальше. Все наладится.

До Сочи ехать еще полтора суток. Так что можно обустраивать берлогу прямо сейчас. И залечь хорошенько в спячку, благо, проводница, кажется, дама адекватная, все поняла правильно, тревожить не станет. И хоть бы никто не подсел, хоть бы…

Хоть бы все это закончилось! И никогда, никогда больше…

Чаю она все-таки дождалась. Почти залпом залила в себя два стакана и как-то разом отмякла. Возможно, виной временному душевному покою оказались дивные мельхиоровые подстаканники, обжимающие граненые емкости с крепким горячим напитком? С детства Регина обожала ездить поездом, и подстаканники — непременный атрибут спокойной и, в своем роде, ритуальной вагонной трапезы — показались ей вдруг добрым знаком. Там, в детстве, все было хорошо. Правильно. Там остались папа и мама — добрые, заботливые, понимающие… А вот в ее двенадцать лет, все как-то разом поменялось. Сперва между родителями будто черная кошка пробежала. Потом… все, вроде бы, наладилось, но вот проложенная стервой-кошкой разделяющая борозда навсегда залегла, оказывается, между подрастающей Региной и любимыми и любящими ее людьми. Откуда-то в их обращении появилась жесткость. Властные нотки. Наставления. Команды. Поначалу девочка слушалась их по привычке, удивляясь переменам, потом… стала бояться. И хоть за все время до окончательного ухода из дому до нее и пальцем не дотронулись, ее до сих пор не оставляло ощущение, что не послушайся она хоть раз — случилось бы что-то страшное.

…Она потрясла головой, отгоняя тяжелые воспоминания. Стараясь вызвать прежнее чувство умиления, полюбовалась на подстаканники. Не слишком-то и помогло, но стало спокойнее. Нашла в себе силы отнести посуду проводнице, поблагодарить, заодно предупредила, что заляжет отдыхать — надолго!

…и нырнула, наконец, в еще не согретую собственным телом берлогу под чистейшими простынями, отдающими то ли легкой дезинфекцией, то ли просто специфическим запахом чистого белья…

Тело будто ждало именно этого мгновения: само свернулось калачиком, потяжелело; словно приняло на себя вес не одного, а целой дюжины верблюжьих одеял, казенных, плохо мнущихся, зато теплых. И сразу стало спокойно. И душа уже отлетала в покои сна…

— Глаза зеленые весны… — прошептала Регина, засыпая. — Глаза… зеленые… весны…

…Она не знала, что в это же время медсестра реанимационной палаты первой Градской больницы, помедлив, прикрыла веки только что умершей женщине. Непорядок это — оставлять покойницу с открытыми глазами. Да еще с такими, в которые отчего-то страшно заглянуть… Оттого-то и не успела заметить, что радужка покойницы поблекла, сменив изумрудный цвет на серый. Натянула край простыни на успокоившееся только в смерти лицо.

— Документы при ней хоть были? — спросила, выглянув в коридор, у заглянувшего из любопытства знакомого санитара «Скорой». — С виду молодая еще, дети, поди, муж… Кому сообщать-то?

— Да какие там документы! С улицы забрали, в чем есть.

Санитар, мужчина в годах, покачал головой.

— Там вообще непонятно что произошло. Хоронили какого-то мужика, должно быть важного, народу много пришло. Уже с ним прощались; и тут как рванет! Главное, не пойми что и пойми где: то ли в толпе, то ли под гробом… Взрыв-то несильный, без осколков, но наши говорят — по действию очень похоже на какой-то газ, вроде нервно-паралитического. Хорошо, что на открытом воздухе все случилось: почти никто особо не пострадал, ветерком обдуло, прочухались. Только ослабли сильно. Зато живы. А этой мадам не повезло: она ближе всех к очагу оказалась … В общем, хрен его знает, чего она наглоталась. Вскрытие покажет.

Перевел взгляд на окно в конце больничного коридора.

— Глянь-ка, солнце появилось! Глядишь, потеплеет…

…Судорожно, со всхлипом втянув воздух, Регина вскочила, держась за сердце. В грудь словно вогнали раскаленный гвоздь. Или, чего уж там, осиновый кол, не меньше! Но уже через секунду боль отступила, почти утихла, оставив вместо себя неприятное, но терпимое покалывание при каждом вдохе. И нарастающее чувство паники.

Как совсем недавно, Рине захотелось бежать, куда глаза глядят. Впрочем, нет, не куда попало, а к людям, лишь бы не оставаться одной. Ведь помрешь тут в одиночестве, как собака, никто и не подойдет… Усилием воли подавив очередную волну страха, она сделала несколько глубоких вдохов-выдохов сквозь сомкнутые зубы, нашарила сапожки, обулась… Прислушалась к себе. Сердце, вроде бы, и забыло, что минуту назад едва не лопнуло; зато она помнила хорошо.

Как и недавние слова проводницы об аптечке.

Десять минут спустя, отпоенная валокордином, с тремя шариками нитроглицерина под языком, Регина, почти успокоенная, сидела в служебном купе и с немой благодарностью поглядывала на хлопочущую Жанну Владимировну — полную тезку своей подруги. Та заваривала ромашковый чай, распаковывала печенье, бросала удивленные взгляды за окно…

— К Ельцу подъезжаем. Выйди, подыши, Регина Брониславовна, совсем полегчает. Стоянка полчаса, тебе за глаза хватит. Да не ходи к себе, на вот, возьми…

Протянула форменное пальто.

— Накинь. Потеплело, градусов пять-шесть, не больше. Ну и погодка, бедные наши головы! У меня мама-то гипертоник; как начинает температура на улице скакать, так у нее криз, и сердце ноет…

Поблагодарив кивком, Регина накинула на плечи чужое пальто и потопала за новой знакомой в тамбур. И впрямь, глотнуть свежего воздуха хотелось безумно, просто-таки жаждалось! Еле хватило выдержки дождаться, пока остановится с легким толчком поезд, пока Жанна откроет дверь, выпустив наружу клубы теплого воздуха, откинет переходную платформу, выглянет, убедится, что новых пассажиров нет и в помине, нырнет назад, в недра теплого вагона… И, наконец, шагнуть вперед.

Наружный воздух не обжег бронхи, как еще нынче утром, а дохнул в лицо приятной прохладой. С облегчением она обвела взглядом пустой перрон.

Откровенно говоря — боялась, что вот сейчас откуда ни возьмись появится рыжая самозванка… Попеняла себе за детские страхи — и вышла.

Но едва отпустила поручень, как вместо того, чтобы стукнуть о шероховатый асфальт, набойка каблука поехала на чем-то гладком, отполированном…

Упасть ей не дали. Под обе руки жестко подхватили два здоровенных бугая, голых по пояс, бритых и с какими-то ожерельями на груди, а навстречу шагнул еще один — высоченный, такой же бритый и полуголый, но самое страшное — похоже, злой, как черт, и выкрикнул какую-то тарабарщину, сверкая черными глазищами. Отчего-то Регина поняла все до единого незнакомого слова:

«Где наша святыня, смертная? Где Жезл?»

А вместо морозного ядреного дня ее со всех сторон окружила невыносимо душная полутьма.