Знаки внимания

Глава 17

Всю дорогу до дома мы ехали молча и только у самых ворот Сергей спросил:

— Все так плохо, Катя?

И я очнулась, выплыла из своих мыслей, сразу стало невыносимо стыдно, просто до слез. Я опустила голову, пряча глаза за челкой, чтобы он не увидел их. Но он смотрел не на меня, а на улицу впереди и с его голосом точно было что-то не так.

— Ты о чем сейчас? — осторожно уточнила я, справившись с собой и проморгав слезы: — Об эмоциях или здоровье?

— Насчет здоровья нас как будто успокоили? — взглянул он все-таки на меня, и уголок рта чуть дрогнул в улыбке.

— Если ты о нас, то все замечательно. Вот только не нужно было звонить бабушке, я же просила тебя.

— Ты должна понять…

— Понимаю, — перебила я его, — все понимаю, но это очень личное, слишком. Я не готова была к осмотру, сейчас будет разговор… У тебя получилось сделать праздник, в остальном же твоей вины нет. Но это нужно было оставить только нам двоим, а не выносить на обсуждение, пускай и узким кругом.

— Извини, но я не мог иначе, — прозвучало твердо и жестко, — понимаю, о чем ты, но опять поступил бы точно так же.

— И это я понимаю. Просто объясняю, почему настроение подпортилось. Мне сейчас некомфортно, но это мелочь и забудется, а в памяти останутся только волшебный вечер и ночь. По-настоящему волшебные, Сережа. Боль давно ушла, уже забылась, ты же об этом переживаешь? Не нужно, зря…

— Спасибо, Катюша, — осторожно обнял он меня, — просто, когда увидел, то почувствовал себя если не убийцей, то палачом точно. И ты сейчас очень бледная, я не могу не переживать. Хорошо, что там бабушка… Проводить тебя?

— Разве, чтобы позавтракать? Зайди, правда…

— Не настолько я голодный, и так задержался. Позвони мне потом сама, ладно? Не хочу тебя разбудить.

— Ладно, — потянулась я за прощальным поцелуем. Необыкновенно приятная забота, в таких мелочах… я даже не подумала бы об этом, а он — боится разбудить… Он внимательно рассмотрел ссадинку, осторожно коснулся ее губами и опять вздохнул:

— С тобой нужно бережно, как с хрусталем.

Я согласно угукнула, в том смысле, что не помешает. Войдя в дом, обреченно позвала бабушку:

— Ба, привет! Я дома.

На необитаемый остров, однозначно… не хотелось разговоров, сама тема перестала быть актуальной — с Сережей все было правильно и понятно. Мне нужно было обдумать совсем другое. Но бабушку игнорировать нельзя, все-таки она волновалась. А еще приготовила кушать, судя по сумасшедшим запахам.

— Это ты меня, что ли, стеснялась? — вышла она из кухни, вытирая руки полотенцем: — Совсем с ума сошла? Отлежишься денек и все забудется. Вон даже роды забываются, иначе второй раз никто не пошел бы. Сейчас тебе нужно хорошенько поесть и выпить бокальчик красного вина, того что Коля оставил.

— Про Корде? Выдержанный Вранац, красное, — заулыбалась я, вспомнив папу, — ну, давай по бокальчику. Только, если можно, без обсуждений, ладно?

— Я и не собиралась ничего обсуждать. А кровопотерю нужно восполнить. И Сергею, кстати, огромный плюс, это я не могу не отметить. Не каждый решится вот так позвонить. Переодевайся и подходи. Мясо средней прожарки и красное вино — самое то, что нужно.

Я ела салат и мясо и с удовольствием пила терпкое вино.

— Посплю, — отпросилась потом у бабушки и ушла в спальню. Подбив подушку, улеглась на постель прямо в домашнем трикотажном костюме, прикрыв ноги краем мягкого покрывала. Открыла интернет, помучила поисковик и вскоре слушала, забив предварительно в свой плейлист:

Слушала и тихо шалела от самых разных мыслей. Думала о том, как странно переплетаются события моей личной жизни — словно две ветки одного дерева, растущие в разные стороны, но умудрившиеся перехлестнуться между собой. А жизнь моя тупо и упорно протекает под созвездием первой любви, которая, к сожалению, дарит одни только тяжелые переживания. За месяцы и даже годы — ничего обнадеживающего и спасибо ему за это! На самом деле спасибо, иначе, имея малейшую надежду на взаимность… нет, не изменилось бы ничего. Все осталось бы так же печально, просто стало бы еще труднее. А еще пришлось бы уйти с очень хорошей работы у замечательных людей. Но вот сейчас, когда я, наконец, решилась двигаться вперед, искать будущее для себя, когда определилась и решилась…, надо же ему было умудриться?! И опять из-за него все через одно место — вытирала я мокрые щеки.

Ну и зачем бы ему понадобилось уколоть меня этим? Бред же и бессмыслица, недостойная взрослого умного человека! Еще в самом начале я, может быть, и могла заподозрить его в таких шуточках. Но не теперь, когда видела, как он держится с людьми, как его уважают, как он работает. А значит — исключено! Погорячилась, недодумала, оторопела от неожиданности.

И опять все дело во мне — я продолжаю болезненно принимать во внимание каждое его действие, каждое слово, каждый взгляд, а пора бы уже и прекратить выискивать «знаки внимания» там, где их нет. И ведь опять объяснение всему может быть простым и понятным.

Например, в этот раз он просто мог быть пьян. Да сто процентов пьяный, потому что небритый, раньше я никогда его таким не видела. Там же взгляд плыл, пьяная истерика приключилась, и я не могу знать — по какому поводу. Может быть все, что угодно. А может, выбор репертуара — случайность. Да и по смыслу-то совпало одно-единственное слово…

А, собственно, что обозначает слово «мадам» у французов — семейный статус или все же физиологию? Конечно — первое, второе было бы просто неприлично. Да вот только нам — русским, все равно, как там думают французы. У нас все четко знают что мадам — это уже женщина, а мадмуазель — еще девица. И тогда все плохо, потому что он никак не мог узнать о том, что было у нас с Сергеем, разве что через прибор ночного видения подглядывал… из космоса. Это просто невозможно, а еще и бессмысленно. Это мое личное дело и совсем не повод для насмешек, а он серьезный и разумный человек. А значит, мне опять привиделся этот своеобразный «знак внимания». Да… просто случайность.

А в ушах опять звенел его голос — на самой высокой, самой отчаянной ноте… Я обреченно думала о том, что у меня тогда — в самом начале, просто не было шансов устоять и не влюбиться с ходу. А сердце замирало и сжималось, рассылая по коже стада обеспокоенных мурашек. Почему ему настолько плохо? Я не могла знать этого наверняка, но чувствовала, что почти до умирания плохо. Что же у тебя случилось, бедный, несчастный… чужой принц?

Намеренья благие! Им цена…

Кипит внутри, сжигая лавой душу.

Я спутан, связан, заперт, не нарушу,

Не брошу, но… настали ж времена!

Я думал — справлюсь, не сойду с ума.

Ведь не пацан — владеть собой умею.

Сорвался… и тихонечко дурею,

Мне снова видится… опять в глазах — она.

Мало того — преследует во снах!

Мало того — сжираю взглядом, трушу!

Отдай, верни, дай жить, помилуй душу!

Она ведь, как и ты — всего одна.

Смеюсь…, позорно пьян и вижу миражи.

Меня поддержат и простят, друзья прикроют.

Спасут, как настоящего… смешно сказать — героя,

У «подвига» цена — ребенка жизнь.

Проснулась я ближе к вечеру, подошла к окну и засмотрелась, упираясь ладонями и животом в холодный подоконник и задумавшись — впервые не хотелось выходить завтра на работу. На настроение, кроме всего прочего, прямо таки ощутимо давила погода — почти стемнело и сильным ветром натянуло тучи и были они печального сизого цвета, гарантированно предвещающего сильные осадки. Наш переулок всегда прочищали уже после того, как разгребут от снега центр и основные магистрали. Так что если занесет, то моему Букашке трудно будет выбраться на оперативный простор. То, что я чувствовала, смело можно было назвать тоской или сплином, и я понимала, что настроение не могло так испортиться только из-за погоды. Что-то со мною определенно было не так. И я догадывалась — что.

Обиду на бабушку я сразу отмела, как глупость. А мысли на этот счет были — она отпускала меня на всю ночь и должна была понимать, о чем идет речь, но не предупредила о возможной неприятности. Но на это она уже ответила — если бы женщинам в подробностях расписывали прелести родов и возможных осложнений после них, то никто не решился бы беременеть или тянул бы с этим до последнего. Вот и вчера… я не стала бы. Да и не умирают от этого — что правда, то правда, так что и с глупыми обидами все ясно.

Дело в том, что меня не оставляло такое ощущение… будто то, что происходит, в чем-то неправильно. Я вот упрекнула Сережу в том, что он не рассказал мне про эту Одетту, а сама трусливо промолчала про свое наваждение по имени Георгий. А это было серьезнее, чем его воспитанница, но и рассказывать тоже… о чем? Ничего же не было, у меня не было никаких отношений и обязательств, только вот всплывало иногда и, как правило — не вовремя… Но я честно с этим наваждением боролась и у меня уже была не просто надежда, а уверенность, что я справлюсь. Так зачем грузить почти уже не существующей проблемой человека? Ему точно будет неприятно это, а я не хотела его расстраивать. Как будто все логично. А на душе почему-то — бяка. Ох-х…

Мне не с кем было поделиться своими сомнениями по этому поводу и спросить совета. Бабушка на это уже не годилась — я помнила ее слезы. Очевидно, у любого человека есть свои внутренние пределы прочности, дальше испытывать бабушкины я не собиралась. И это было правильное решение, но настроение оно не поднимало.

Единственная школьная подруга, с натяжкой имеющая право называться так, была уже замужем и жила далеко. Девочки из общежития, с которыми я изредка созванивалась… не тот уровень доверия, к сожалению. Не тот случай, чтобы я готова была делиться своими тайнами, да еще и выставляющими меня не в самом лучшем свете.

Поэтому я постояла, подумала, глядя на низко ползущие тучи и рискнула позвонить Ирине Борисовне и спросить — а не практикуются ли у них часом отпуска совершенно безо всякого денежного содержания?

— Просто я знаю, что особой загруженности сейчас нет, новые заказы вряд ли поступят до праздников. Вот и подумала, что никого не подведу, если до Нового года немножко отдохну… внепланово.

Удивительно, но она была совсем не против, даже сказала, что мне можно совсем не подходить, чтобы написать заявление на отпуск. И она оформит все сама, а я смогу подписать его потом — задним числом. Вот только согласует вопрос с Самсоном Самуиловичем и сразу же перезвонит мне. Такое доброе отношение придало мне смелости, и я решилась задать мучающий меня вопрос:

— Еще… я вчера случайно видела Георгия Артуровича… у него в семье… с его сыном все нормально? Ничего плохого не случилось?

— Нет, насколько я знаю — нет, — успокоила меня женщина.

— Ну… тогда все отлично? Тогда — до встречи? — поспешила попрощаться я. И сразу стала звонить Сергею, что бы доложить, что я жива и здорова, а еще отговорить его проведывать меня — в отличие от меня у него сегодня днем не было возможности выспаться.

Уже когда мы с бабушкой поужинали и разошлись по своим комнатам чтобы почитать на ночь, совершенно неожиданно позвонил папа, хотя только два дня назад мы с ним разговаривали:

— Катюша, сейчас мы поговорим с тобой, и обязательно набери в поисковике — личный зубной врач Гитлера.

— Даже так…? — как-то разом провела я аналогию.

— Не утверждаю и ни на чем не настаиваю, но я сделал вот какие выводы…, ты тоже соотнеси: если то хранилище — кабинет зубного врача, а это так, то вполне себе мог быть и Йоганнес Блашке. Той весной он оставался в бункере Гитлера до последнего. И какая же подозрительная удача — нашим даже не пришлось искать его, когда возникла необходимость опознавать по зубам трупы четы Гитлер. Сейчас существует версия, что сидел он там не просто так, а чтобы прикрыть подставу. Сам Гитлер-де слинял и сделал это еще до штурма Берлина. Но мы сейчас не об этом…

— А почему тогда Потсдам? И там же была просто большая квартира?

— Раньше не строили отдельных зданий для мелких частных клиник, врачи практиковали на дому. Да и сейчас небольшие клиники часто расположены на первых этажах жилых зданий. И у Блашке было жилье в Потсдаме. Кабинет был еще и в Ставке, но там только для Адольфа, а так среди его пациентов были многие нацистские бонзы. Почитай, там есть любопытная информация. Например, Гитлер и Геринг были крайне чувствительны к боли. Геринг принимался орать еще до того, как начинал чувствовать ее. Записи Блашке — весь его архив, попали в руки очень предприимчивой дамы, и она издала их — книга называется «Дантист дьявола».

— А… папа?

— Да, я понимаю тебя. Есть еще одно — он тоже был из неразумно увлекающихся филателией, Кать.

— Ну, тогда… да, допустим. А что это нам дает?

— Да ничего! — весело хмыкнул папа, а потом вдруг опять заговорил серьезно: — Дед рассказывал — там был ювелирный лом и брусочки, крохотные брусочки золота. В концлагерях срывали золотые коронки у заключенных, переплавляли и отливали их в брусочки и кругляши. Кто, как не «дантист дьявола», мог получать их в пользование? Хотя, конечно, по дешевке могли покупать и другие. Но знаешь, что душу греет? Если это Блашке? Его потом судили в Нюрнберге и оправдали. Подумаешь — использовал в своей работе зубное золото, сорванное с пленных! Но вот пока док опознавал челюсти в бункере, ему хорошенько подкузьмили наши танкисты.

— Не думаю, что он потом голодал из-за этого, — пробормотала я.

— Ну да, само собой… профессия была и остается трудовой и доходной. Я вообще ничего не утверждаю, Кать, это просто «информация к размышлению».

— А теперь, Штирлиц, вы можете быть свободны? — закончили мы на позитивной ноте.

Утром мне было с чем выходить к бабушке. Но она отнеслась к новости на удивление спокойно. Обдумывала, пока возилась с завтраком, а потом поделилась своими соображениями:

— Все это за уши притянуто, не единственный же преуспевающий дантист был в окрестностях Берлина? Сам город даже по тем временам был огромным, а еще пригороды. И нет никакой возможности узнать о том, владелец этот врач или нет. Вдруг, и правда, марка попала к нему, как трофей? Да и вообще… я не думаю, что все коллекционеры заявляют о том, что у них хранятся такие дорогие вещи.

— А если как-то найти доступ к каталогам сороковых?

— А это теперь тем более нельзя. В случае если официальным владельцем окажется на самом деле этот Блашке… стоимость марки от этого только возрастет. Есть еще и такое понятие, как фетишизм. Сейчас, к сожалению, такое время — фашизм опять в моде… не у нас, естественно, а за границей. И вещь, имеющая прямое отношение к Гитлеру, точно будет востребована. И уже не только потому, что редкая марка. Так что, пускай себе тихо лежит в ячейке. Когда у тебя истекает договор?

— Через две недели. Я поняла тебя — продлю, не доставая и надолго.

— Господи… такое чувство — на пороховой бочке сидим! — замерла вдруг бабушка, покачав головой.

— Закон Мерфи срабатывает, когда мы сами запускаем его, как неминуемый процесс.

— Я не жду ничего плохого! Просто разумно опасаюсь. Сплюнь немедленно!

Бабушка яростно колотила венчиком тесто для блинчиков. А я размышляла о том, что папа прав — определенно, душу что-то греет. И не только потому, что возможный владелец золотых отливок — Блашке. Любой из них… Коронки похоронены в земле и это очень правильно. Вспомнилось…, слышала где-то — больше всего золота было на зубах у цыган. Они часто ставили коронки даже на здоровые зубы. А цыган фашисты уничтожали так же яростно, как и евреев. Просто так всплыло в памяти, безо всякой связи… и лучше было вообще не задумываться об этом, потому что становилось жутко. И даже невольная, косвенная причастность нашей семьи ко всей этой истории сейчас почему-то была неприятна.