Знаки внимания

Глава 37

Длинный подъем по склону после целого дня на ногах, да еще и то, что я перенервничала — усталость давала о себе знать и очень сильно. Как только добралась до лагеря, сразу же сбросила пропотевшую одежду, а потом, просто прикрывшись полотенцем спереди, пошла в душ — нужно было смыть эту усталость. Никого не было вокруг — на километры, а Горан уже уехал, да и не был этот мальчишка тем, кто стал бы подглядывать. Было в нем что-то такое… не знаю — былинное, чистое что ли? Как будто современный ребенок — в школу ходит, джинсы носит, но это уважительное отношение к женщине, к старшим… за что и уважаю.

Стала под теплую, нагретую солнцем воду и сразу же перекрыла ее — привыкла уже экономить, а то не хватит помыться папе. Поэтому намылилась с мочалкой, растерла в волосах шампунь и только потом опять открыла вентиль, чтобы смыть пахучую пену. Вытиралась большим полотенцем, наслаждаясь медовым запахом подаренного Мирой шампуня. Реально от волос пахло медом, даже легкий запах вощины чувствовался. Или это просто казалось?

Тепло укутавшись, еще немного посидела над обрывом, рассматривая резкие чернильные тени, которые уже залегли в ущелье. Рисунок гор из-за этого постоянно менялся и полз, только поток далеко внизу выглядел все так же — будто выше по течению в него постоянно лили тот же шампунь. Неглубокая вода бурлила и пенилась в камнях, но сюда эти звуки не долетали, а к вечеру становилось все тише и тише, только где-то тонко посвистывал слабый ветер — то ли в скалах, то ли в ветвях. Я почувствовала, что уже почти засыпаю и ушла в свой домик. Эти два дня, полные впечатлений, давали о себе знать — мне требовался полноценный отдых.

Проснулась, как от толчка, разбудил знакомый звук — подъехала папина «Нива». Все нормально… он вернулся раньше — подумалось лениво, и я просто повернулась на другой бок — все потом, все завтра… В следующий раз меня разбудил звук разговора. У нас гости? Для охоты не время, значит — туристы. Даже сонной мне стало любопытно — кто там может быть? И я зачем-то встала, натянула свою новую кофту, укуталась в нее и вышла из домика, решив заодно сходить в туалет. Снаружи было уже по ночному холодно, но росы еще не выпало, она укроет камни только под утро.

Широко зевнув, тихо побрела до крайнего от меня папиного домика. Подошла к приоткрытому окну, чтобы определиться — стоит ли появляться перед ними или обойдутся, и поздороваемся завтра? Сонный мозг ленился и отказывался работать, да и папа говорил что-то непонятное. Кажется, про Сухова из «Белого солнца пустыни» — пустой мужской треп… Я уже отвернулась уходить…. и вдруг меня как кирпичом по голове стукнули! Потому что папе ответил голос Георгия. В этом не было ни малейших сомнений — я узнала бы его из миллионов, да я бы его по звуку шагов узнала, даже дыхания! Потрясенно замерев, вслушивалась и не верила своим ушам и разуму. А он тем временем говорил:

— Почти так и было: и вот снова пишу я вам, незабвенная Катерина Николаевна… посмейтесь, если смешно, — и сам печально хмыкнул. А у меня вдруг ослабели ноги, и я опустилась на землю там, где стояла — почти под самым окном, нервно кутаясь в огромную кофту, потому что меня начало мелко потряхивать. Зачем-то прикрыла ею даже голову, высунув ухо в просвет одежды — подслушивая. Я просто не могла сейчас уйти.

— А стихи эти… откуда оно у тебя? — спрашивал что-то непонятное папа, а у меня потихоньку переставало шуметь в ушах и я слушала, слушала… жадно-жадно, стараясь не упустить ни звука, задерживая дыхание и замирая сердцем от какого-то сладкого страха…

— Первый раз еще на первом курсе. Нас вывезли зимой на стрельбы, мороз тогда был больше двадцати. Нормальное дело — отстрелялись бы и уехали, но тут оказалось, что проверяющие опаздывают. Они тогда опоздали почти на два часа, через час за ними ушел автобус — один из двух имеющихся, так что во втором грелись по очереди. Человек десять потом слегли с бронхитом. Вот тогда и написал первый раз… матерные.

— Ну, — хмыкнул папа, — почитай что ли?

— Запросто, — устало как-то согласился Георгий, а меня резко залило жаркой и душной неловкостью, стыдом за него — неужели он собрался позориться сейчас перед папой? Серьезно? Будет материться? Да откуда он вообще тут взялся?!

— На морозе и в строю мне начальство… ну и в том же все духе.

— Ясно… — не стал настаивать папа на продолжении, — может, тогда спать уже?

— Как скажете, я готов.

— Давай уже на «ты» и по имени.

— Никак не могу — только по имени-отчеству и на «вы».

— Надеешься на «папу»?

— Только на это и надеюсь.

Слышно было, что папка встал и, очевидно, открыл сундук с постельными принадлежностями — стукнула крышка.

— На, стели себе койку, будем ложиться.

Некоторое время слышны были шорохи, тихий стук, скрип коек, а потом все звуки стихли, свет погас, и я надумала уходить — так же тихо, как и пришла. Но как только решилась вставать, опять послышался голос папы. Очевидно, вопросы у него все еще оставались.

— Я одного не могу понять — почему ты сразу не отпустил ее? Зачем держал? Это же глупость, я-то знаю, какая это глупость…

— Я никого не держал, и она не держала — Сашка нас держал. Плакать стала ночами, не спала. Я ночью всегда с ним был — с самого рождения, почти ни одной ночи не пропустил, иначе Ленка с ума сошла бы. Она — целый день, а я принимал ночное дежурство — то пить, то на горшок, то обнять… С работы приходил — ее уже вырубало, сдавали нервы. До такой степени, что… — тяжело вздохнул Георгий, — призналась однажды — хотела придушить маленького Сашку подушкой, а потом повеситься. Сама, мол, виновата, сама и решить все должна. Знала что Натку я не брошу.

— Что ты сделал?

— Ничего. Она рассказала, значит, уже не стала бы, уже пережила это. Всю ночь тогда не спала — решалась. Дождалась, когда я на работу уйду и тут колокольный звон услышала — недалеко от нас церковь и в тот день праздник какой-то случился…

— Она верующая?

— Нет… дело не в этом. Я думаю, что если бы просто голубь пролетел, воробей чирикнул… она все равно опомнилась бы — не смогла, но уже то, что появились такие мысли… Во-от… Я стал укладывать ее раньше — в восемь вечера. Так и отдыхали — по очереди. А тут слышу — плачет… Воды ей отнес, обнял, спросил. Оказалось, что есть Михаил этот — «лысый и улыбается, как солнце», спала она там с ним, но отказала.

— А причина? Почему отказала?

— Что она сказала ему — я не знаю, но причина в деньгах, Николай Александрович, обычная такая причина. Потому что одно дело — повесить на мужика чужих детей, а другое — многомиллионные траты. Он толковый врач, далеко не беден там, но все равно не потянул бы. Не уверена была, что его любви хватит надолго… с такими проблемами. А у нас все же была надежда на Дикеров.

— А на что ты сейчас надеешься? Вот мне Катя за все время ни слова о тебе не сказала. У нее был Сергей, она ни в чем тебе не признавалась — ты сам говорил…

— Она смотрела, — упрямо выдохнул Георгий, а я вообще перестала дышать.

— Ты сам хоть понял — что сказал? Ну, не идиот ли ты полный, друг мой? — устало и безнадежно поинтересовался папа, — три года молча вздыхать и только стихи писать?

— Может и идиот. Только если сейчас не попытаюсь — смысл во всем этом?

— В чем это?

— В такой жизни. А про стихи вы зря… Рифму сложить может любой, даже машина, вот и я сначала просто рифмовал, это как… тренинг для ума. И подобие психотерапии, сброс эмоций — злые… а когда даже страшные и матерные тоже. Куда же без этого, если дерьмо в душе кипит? А потом Катя появилась и стихи стали настоящими — только о ней и для нее. Каждый вечер, каждую ночь… То, что было связано с самыми яркими переживаниями и запомнилось наутро — записывал. И оно помогало, очень сильно помогало… на удивление. Так что стихи это не блажь — в Кате и в них мое спасение было, если хотите…

— Не хочу. Философ хренов… пошлет она тебя завтра и будет права. Делать что-то нужно было, а не вздыхать!

— Я все объяснил! — повысил голос Георгий.

— Да херню ты все объяснил! Короче: если Сергей этот уже появился, значит — все, — подвел итог папа, а потом спросил как-то… участливо, что ли:

— Как ты вынес это?

— Не знаю, — глухо буркнул Георгий, — давайте уже спать.

— Я не из любопытства, — вздохнул папа, — ну, спать, так спать — рано утром за Катей ехать. Но ты с ходу не форсируй и на многое не рассчитывай. И вещи свои не разбирай.

— И вам доброй ночи… папа.

— Ну-ну… сынок, мне-то ты как раз нравишься.

— Взаимно.

Я почти не дышала, вставая. Под моей ногой не шевельнулся ни один камешек, не хрустнула ни одна веточка. Я даже сходила в кустики, чтобы не скрипнуть дверкой туалета и тихо вернулась в свой домик. Легла в постель и… провалилась в сон, как в спасение — в голове конкретно туманилось. Уже под утро, как всегда, проснулась от холода, но опять не думала ни о чем — просто подняла с ног приготовленный с вечера плед и набросила его дополнительно на одеяло, угрелась и опять уснула.

А проснувшись, сразу же все вспомнила — разум был кристально чистым, соображала я прекрасно и уже могла делать какие-то выводы. Про Лену я поняла, что она полюбила другого мужчину — Михаила, врача «там»… скорее всего — в Израиле, когда первый раз возила на операцию Сашу. Я не могла осуждать ее, у меня не было ни причин, ни желания делать это.

Эта женщина понравилась мне сразу же, как я увидела ее — красивую безо всяких ухищрений. Но дело было не только во внешности — тогда она показалась мне честной. Слезы дрожали в ее голосе — от огромного чувства благодарности. Она умела чувствовать благодарность — всей душой и очень искренне. И извинялась за беспокойство так же. А еще ее отчеты, письмо… в нем она писала о Михаиле — своем женском счастье, теперь-то я понимаю, а то уж…

Первое впечатление о людях часто бывает самым правильным. Прожив не так и много, я уже знала это, был и институтский опыт и на работе тоже… Например, в нашем КБ я почти не общалась с Олегом Колесниковым. Когда Сам-Сам представлял меня всем по очереди, тот прошелся по мне странным взглядом — не очень приятным. Что там было — насмешка, издевка или его можно было назвать оценивающим или снисходительным? Я тогда не ошиблась и потом еще не раз убеждалась в том, что этот человек неприятен мне — не мой.

Так и Лена… я начала завидовать ей, даже ревновала, но отвлеклась от этого вовремя — Сережей отвлеклась. Но она… потерять мужа, родить больного ребенка, в беде которого почему-то винила себя — это я тоже поняла из слов Георгия. Жить рядом с этим ребенком… и что там было — его боли или просто чувство безысходности и страха? Насколько все было ужасно, если она едва не решилась умереть вместе с ним? И да — муж помогал ей. Скорее всего, именно благодаря его поддержке и, будучи уверенной в ней, она и отказалась от безумного шага, а церковный звон просто отрезвил ее. Она нашла в себе силы жить дальше. И ему тоже было трудно, не могло не быть, но в его жизни была еще и Рита.

Насколько легче было бы Лене, если бы он обнимал, окутывал ее своей любовью, а не просто заботой из-за необходимости делать это? О, это разные вещи, очень разные. Я знала эту разницу и в моем случае как раз я выглядела не лучшим образом. Надеюсь, что когда-нибудь мне станет хоть немного легче после осознания своего предательства по отношению к Сереже. Я не ушла к другому мужчине, но бросила его в непростой период его жизни, хотя могла поддержать, понять, бороться за него, а я не стала, потому что не любила. Поступила честно, но подло. Так и Георгий — мог отдать жене всего себя, а давал жалкие крохи. Может, она чувствовала и подозревала, а то и знала об этом? И это усугубило то ее состояние, а потом и толкнуло на ответную измену?

На улице слышались мужские голоса, лилась в душе вода, папка фыркал — холодная же, остыла за ночь. Нужно было вставать. И поговорить. Я когда-то нашла в себе силы для разговора с Сергеем, пропадая от стыда, жалости и вины, найду и сейчас. Натянула джинсы, клетчатую рубашку с длинным рукавом, носки, кроссовки — утром было еще прохладно. Вот часам к десяти воздух сразу станет жарким и горячим — скала перестанет бросать тень на наш лагерь.

По дороге к двери водрузила на нос очки и провела по волосам расческой… все, я готова. Шагнула за порог и сразу уперлась взглядом в потрясенные мужские глаза. Повела плечами, как в ознобе… а-а-а, они же думали, что я осталась в селе. Не ожидал увидеть прямо сейчас…