Знаки внимания

Глава 36

Посиляни эти вымирали. Об этом говорило все, что я видела: разбросанные по склону и возле реки дома — серого камня, мрачные даже в зелени, что заплетала их, будто хотела стереть с лица земли всякое упоминание о человеке. Но полное запустение оказалось обманчивым — то крохотный ухоженный виноградник попадался на глаза, то веревка с прищепками, потом жердяной загон с козами — белой, черной и рябой.

Хотя издалека зрелище открывалось живописное — Скадарское озеро вдали, стремящаяся к нему речка — неширокая и спокойная, возле села спадающая с горы каскадом водопадов с природными маленькими бассейнами под каждым из них и развалинами водяных мельниц. Каменные гнутые мостики, длинные лодки у берега, очень много зелени — все просто тонет в ней и пропадает, в буквальном смысле. Многие нежилые дома зияют провалами окон — угрюмый камень уже впустил внутрь себя ветки и ползущие растения. Если бы не электрические провода, видневшиеся кое-где, казалось бы, что мы провалились в прошлое лет на двести-триста.

Спускались по грунтовке, усыпанной каменной крошкой не спеша, с оглядкой на жару. Горан давно скрылся где-то впереди, очевидно спешил предупредить свою маму. Я волновалась, мне было неловко.

— Папа, расскажи хоть что-то о ней. Она красивая?

— Да, своеобразно… Раньше в здешних горах существовал дикий, на наш взгляд, обычай — способ вырастить недостающего полноценного работника в семью. Ими становились вирджины — девочки, которых с малых лет воспитывали, как мальчиков. Это и большие физические нагрузки, и закалка… получалось то, что получалось. Такого давно уже нет и Мира не из них, но я вспомнил этот их обычай, как только увидел ее. Понимаешь…, мне нужно было, чтобы кто-то стирал постельное белье для лагеря. Мужики отослали к ней — женщине нужен был заработок. Сейчас она так и стирает, я купил ей машинку, в которую вода заливается вручную.

Женщина папиного примерно возраста, встретившая нас у дома, была очень высокой — почти с него ростом, черноволосой и с карими глазами. У нее были по-мужски широкие крепкие плечи и кисти рук с мозолями и коротко обрезанными ногтями. Удлиненное смуглое лицо было приятным, но чуть грубоватым. Впечатление от ее внешности было… сильным.

Мы не задержались там надолго, кушать отказались, но козьим молоком она нас угостила. К его вкусу нужно было привыкать, я поняла, что мне это ни к чему и не стала даже пытаться. Хотя домашний козий сыр мне понравился еще в Будве. Говорить с ней мне было не о чем. Так… несколько слов благодарности и вежливости за угощение и подарок — она спросила у папы разрешения и сходив в дом, вынесла какую-то бутылочку и протянула ее мне:

— Узми. Косы че мирисати мед и брзо расти.

— Медом волосы будут пахнуть и отрастут быстро, — ласково улыбался папа, — это шампунь, Мира делает его сама.

Они с папой говорили на местном языке, и в какой-то момент она взяла его за руку и повела к козьему загону. Там она что-то показывала ему, они что-то обсуждали. А я оглянулась вокруг и вдруг увидела ее старшего сына, который все-таки оказался дома, а не на своей работе. Я сразу поняла, что это он, благодаря папиному описанию.

Молодой парень стоял в дверном проеме, небрежно опираясь на дверную лутку. И он действительно был очень красивым. Казалось что каждой, даже второстепенной мышце на его теле было уделено особое внимание — ее развивали, прорабатывали и в итоге довели до совершенства. Бронзовый загар, приятные твердые черты лица, совершенно безволосая гладкая кожа на торсе, взгляд ленивый и наглый… Папа тоже увидел его, а этот… Стеван, кажется, двинулся в мою сторону. Я разглядывала его так же, как и он меня.

— Ну что, пойдем мы с Катей, Мира… — начал прощаться папа, подходя ко мне.

Но тут подал голос парень:

— Познакомишь с дочкой, Николае? Буду дружить с ней, как ты с моей матерью дружишь.

— Не лез бы ты, куда не нужно, щенок, — тихо выдал папа, а я замерла от удивления. А папины слова и дальше звучали с брезгливым раздражением:

— Ты, говнюк, хоть бы воды когда натаскал, помог матери, а то только деньги из нее тянешь.

— Так она их неплохо зарабатывает, — улыбался парень.

— Закрой свой поганый рот! Ты поняла — о чем я, Катя? Тухлый фрукт… — дернулся было папа к парню, но услыхав вскрик Миры, развернулся и повел меня прочь от дома.

— Он хорошо говорит по-русски, — сказала я, чтобы не молчать.

— Крутится там… альфонс, одним словом. Не такой большой город Будва, я даже расценки его знаю.

— Папа, зачем они тебе? — прошептала я, — ты так любишь ее, что готов терпеть скандалы и его нападки? А если он полезет в драку?

Папа остановился, оглянулся вокруг — мы уже отошли за деревья, и усадил меня в тени на обтесанный камень. Сам сел рядом.

— Катенька… детка… Я же не просто так исчез из твоей жизни на четыре с лишним года. Я, Катюша, работал, чтобы не думать. Ты представляешь себе — как и сколько нужно работать, чтобы не было времени думать, а ночью — просто падать и проваливаться в сон? Мне нельзя было к вам — моральной руине, развалине… Да и физически… я загнал себя, довел до ручки, понимал уже сам, куда двигаюсь — в яму.

Ты извини, что я сейчас говорю об этом, и не переживай — дело прошлое. Потому и рассказываю. Меня Мира вытащила. По-разному… сначала — козьим молоком, потом — лаской. Заставила к психу обратиться, сама потащила меня. В больнице лежал… в общем — сам дурак. И нет — я не полюбил ее, хотя очень хотел. Но есть огромная благодарность, и этот щенок лает зря — она не берет мои деньги. Только те, что заработала стиркой, еще за продукты из козьего молока и зелень. Я этого гаденыша предупреждал…, он сейчас наглел просто потому, что знал — мать защитит от меня. Нет, я не люблю ее, Катя. Она вдова, мы помогли друг другу и изредка встречаемся, вот и все. Вообще… она собралась уезжать — из-за Горана. Ее сестра зовет к себе, там муж на оливковой плантации… управляющий, что ли? К осени уже собираются уехать — к школе. Что пацану ловить в этой дыре?

Папа протянул мне руку, легко поднял с камня и мы пошли в сторону дороги, где осталась наша машина.

— Ты сам выстроил этот лагерь, да?

— Да, Катюша, сам. Только собирать домики помогал Горан, я его за это одел с головы до ног, свозил на побережье… Да, я все делал сам — возил стройматериалы на багажнике, сам строил. Те деньги, что у меня были, здесь, извини — почти пшик. И на лицензию охотничью, и на гостиницу, и на катер, на лагерь… не хватило бы точно. А так… я стою на ногах крепко.

Этим вечером мы жгли костер, жарили яичницу на сковороде и кипятили воду в котелке на чай. Первый вечер был веселее, сегодняшний же день заставил меня сильно задуматься. Обо всем — о папе и маме, о той проклятой тайне, которую я скрываю, потому что так лучше, на мой взгляд. Он точно не сможет простить ее — никогда, если с ним творилось такое. А она? Неужели не жаль было его? Не понимаю…, а потому и лезть в это не буду — у всех, как будто, зажило уже, отболело. Одно беспокоило:

— Па… а если он так тебя ненавидит — этот Стеван, ты не боишься, что он что-то сделает — тут… ночью… или, пока тебя не будет?

— Нет, Каточек, я говорил с ним об этом и мужики местные тоже говорили. Он трус и слабак, а все эти его мускулы — пустышка, муляж. Если я сказал тебе — спи спокойно, значит — спи. Все под контролем.

Следующие дни я изучала «дикий» быт, который оказался не таким уж и диким, а вполне продуманным и максимально благоустроенным. Мне понравилось готовить на костре, устраивать посиделки вечерами, любуясь закатом, спать на удобной, хотя и не слишком просторной постели, просыпаться поздно утром, когда папа уже сготовил завтрак. Говорить с ним… я узнала очень много нового — о здешней природе, об охоте и рыбалке, о местных жителях, о папиных знакомых, которые побывали в этом лагере. Один из охотников как раз и тестировал обрыв в не совсем трезвом состоянии. Многие из них были людьми очень обеспеченными и состоявшимися, как, например, тот же Кирилл Вышинский.

— Он, Катюша, может продать все и даже больше чем все, просто бизнес-талант у человека. Вот умеет и все, и дело не в рекламе и связях — там работает подход и чуечка…

Пару раз за несколько дней приходил Горан, оставаясь на ночь, и мы с ним по-настоящему подружились. Мальчик был до такой степени воспитанным и вежливым, таким… деликатным, что ли? Разве бывают такие люди — с врожденными особенностями поведения? Я видела теперь, что бывают — как этот мальчишка.

Через неделю папе понадобилось уехать в Будву на пару дней и, не смотря на свои заверения о безопасности, на это время он отвез меня к Мире. Не смог оставить в лагере со спокойной душой. Почти два дня я прожила в гостях, изучая окрестности села. В первый же день сожгла сцепление на стареньком папином Фиате, который стоял на хранении в сарае у дома Миры. Просто не рассчитала, пытаясь самостоятельно выбуксовать из колдобины — уверена была, что справлюсь. Пришлось звонить папе и виниться, чтобы он привез нужные запчасти:

— Заграница… слабое феритовое покрытие, — пищала я, пытаясь перевести вину на качество импортных феритовых лепестков сцепления.

— Бестолочь… в голове у тебя заграница. Не переживай, все сделаю.

Дальше все изыскания проводились пешком — мы с Гораном облазили все склоны, осмотрели развалины водяных мельниц. Устав от жары, купались в маленьких природных бассейнах, которые образовались под каждым из них. Вода была холодной, но быстро освежиться в ней было самое то.

Мира кормила нас очередной раз, и мы опять уходили, перед этим обязательно спросив — а не нужна ли ей наша помощь? Втайне очень надеясь, что нет, потому что исследовательская страсть просто полыхала. Она отмахивалась от нас и отпускала с Богом.

У меня не получалось говорить с ней — только объясняться, почему-то я особенно плохо понимала местное наречие именно в ее исполнении. Но улыбались мы друг дружке вполне искренне. Стеван уехал еще тогда — после разговора с папой и назад его так быстро не ждали. И зря…

К вечеру второго дня (завтра утром уже должен был приехать папа) я так обжилась в гостях, что чувствовала себя, почти как дома. И очень удивилась когда, вернувшись от Скадарского озера с рыбалки, мы с Гораном увидели возле дома его брата. Мальчик выдохнул и пробормотал что-то сквозь зубы, а я неловко замерла, потому что парень был почти раздетым.

Ну… голый торс в жару явление вполне себе нормальное, как и тонкие шорты, которые висели… нет — совсем не на бедрах. Гладкая загорелая кожа была безволосой везде — и на лобке в том числе. Это было очень заметно, и нечаянно притягивало взгляд, потому что разношенная одежка держалась, казалось — только на этом самом… Оно ощутимо выдавалось и, казалось, даже шевелилось под штанами. Он точно был без нижнего белья. Я успела заметить все это до того, как из дома выскочила Мира с мокрым полотенцем и с оттяжкой перетянула им Стевана — по голой спине, по плечам! Он уворачивался от шлепков и смеялся, а она кричала и ругалась. А потом загнала его в дом — одеваться.

— Горан… оставь прямо здесь рыбу и пошли-ка мы в папин лагерь?

— Ускоро ноч, далеко… зар се не боишь?

— Не боюсь, и не хочу оставаться. Там закроюсь и… у меня есть карабин в домике. Ты меня проводишь до большого поворота и вернешься, ладно? Дальше я хорошо знаю дорогу, и папа говорил — волки сейчас не опасны. А маме и брату скажешь, что я сижу в обнимку с ружьем, чтобы этот нудист знал.

Горан задумался и почему-то согласился. Честно — я думала, что уговорить его не удастся, но очевидно, у него были причины соглашаться. Через час или полтора, сократив путь лесом, мы подошли к повороту — дальше я знала дорогу. А Горан присел у обочины на корточки.

— Ты чего? — не поняла я, — скоро станет темнеть, беги домой.

— Сада буде вертать млекарка. В этот ден у свое тремутку, — вещал он на суржике, на котором мы уже приноровились общаться и неплохо понимали друг друга.

— Молочная машина, сегодня, в это время?

— Мала легковуха — за сыры, зелень, козе млеко… до утра. Ты иди, а ода затамни.

— Не, еще не темнеет. Ладно… — прислушалась я и правда — услыхала где-то еще далеко натужный шум мотора.

— Пока, — махнула я ему рукой и пошлепала в лагерь — до него было уже недалеко.