Глава 25

Тот декабрь был очень длинным и напряженным, трудным для меня до такой степени, что не представляю себе — что бы я делала, продолжай ходить на работу? Этот неожиданный даже для меня самой отпуск… он будто сам собой случился для того, чтобы я внутренне повзрослела лет на десять, став при этом не умнее, а скорее — наоборот. Я безобразно тупила во всех вопросах, которые мне тогда подбрасывала жизнь, и дело было не в их количестве, а в серьезности каждого из них.

Я узнала такую вещь, от которой волосы становились дыбом, и будь у меня выбор или возможность вернуть все назад, то я однозначно выбрала бы — ничего не знать. Потому что даже отдаленно не представляла себе — что мне делать с этим знанием и как теперь поступить? И, само собой, мучилась от этого.

Дело в том, что Наденька никогда не была любовницей папы, а ее мальчик — славный и умный Семушка, не был моим братом. Я выяснила это очень просто, до изумления примитивным способом — пошла к ним домой и просто спросила. Адрес дал мне Сергей — эта женщина до сих пор работала там же и так же — на удаленке. Очевидно, возможность так работать устраивала и ее, и нового работодателя.

Нужный дом я нашла быстро, поднялась на этаж, позвонила в квартиру, а когда эта женщина мне открыла, просто сказала:

— Здравствуйте, а я от Николая Мальцева.

— Коленька?! Господи, столько лет! Как у него дела — он жив, здоров? Да вы не стойте в дверях, кто же так разговаривает? Проходите, — засуетилась она.

— У него все нормально, вспоминал вас — Наденьку, вашего мальчика, который называл его папой, — сразу решила я прояснить главное.

— Да… Наденька. А наш Семушка всех, кто в штанах, а не в юбке, звал папой — даже женщин. Он такой славный и умненький у меня — с младенчиков еще был, — рассмеялась она, — вы же его дочка? Кажется, Катенька? Он попросил вас зайти узнать, как мы живем? Передайте ему, что замечательно. Я работаю там же, сынок уже в школу пошел, и моего Коленьку выпустили, уже два года как…

— Какого Коленьку?

— Мужа моего, он тоже Николай. А-а… ну, вы и не должны знать, наверное, зачем вам? Катенька же?

— Да-да, я Катя… Мальцева. И точно — не в курсе ваших с папой отношений.

— Да какие отношения? Известные! Я же с ним одноклассница — с Урала мы, из Усолья. И здесь я по случайности оказалась — беременная, муж в отсидке, а за теткой уход понадобился, но она быстро отошла, почти и не мучилась, а мне эту квартиру оставила. Я тогда еще в декретном отпуске была, только родила, а Коленька был виноват, конечно, но не так же? Мухлевали все вместе, а подставили его. Вы не подумайте — там не уголовщина какая, просто иногда нельзя иначе вести дела, просто не получается — законы такие, взяточники кругом, а где на них денег набраться? А получилось, что все, как крысы, разбежались — его одного посадили, а нам с Семушкой уже и на еду не оставалось. Я еще раньше слышала, что ваш папа тоже в этом городе живет, вот и нашла его через одноклассников и попросила помочь. Я не наглела, не подумайте, — суетилась женщина, снуя между столом и плитой и накрывая стол для чаепития:

— Только на еду просила и за квартиру уплатить, а потом — через полгода, когда Семушка чуть подрос, он меня на работу взял, у меня техникум по бухучету. Они компьютер у меня установили и принтер — до сих пор на них работаю. Заезжал в самом начале месяца и тринадцатого числа — забирал распечатанные отчеты и ведомости на зарплату, а приносил вкусненького и памперсы — то, чего я сама никогда бы не купила. Так-то я дома подгузники из тряпочек использовала — они даже полезнее, а вот на прогулку и к врачу если… Коленька, когда вышел, сказал что все деньги вернем, а куда их теперь отослать — неизвестно, ваш папа заскочил тогда и сказал, что уезжает, а куда? А муж мой… он сейчас работает там же, где и я — в ремонте хорошо разбирается. Мы хорошо живем сейчас, на книжке достаточно, а потом и остальное отдадим. Только я не знаю — за те подарки… за памперсы он же денег не возьмет, так же? А те суммы, что…

— Надежда…

— Да Надя просто! — махнула она рукой.

— Да, Надя… папа просто хотел узнать — нормально у вас все? А деньги он, скорее всего, не примет. Я даже совершенно уверена, что не примет, не нужно ничего собирать, смело можете тратить их… на Семушку.

После короткого чаепития, которое прошло для меня, как в тумане, я спустилась во двор и села в машину в каком-то тяжелом ступоре. Они хорошо живут… бедно, но хорошо. Очень бедно, судя по обстановке в квартире, а может так бедно, потому что собирают деньги для папы? Боже… бред какой. Немыслимо… Какой же дикий бред! Да твою ж ма-ать! Мне было плохо, так плохо — до удушья… я задыхалась. И орать хотелось благим матом — до хрипоты, до сорванного горла! Открыла настежь дверцу машины, откинулась на подголовник и растянула на шее шарф… потянула с головы капюшон. Душило что-то, как гадюка, закрутившаяся вокруг сердца, это было похоже… да ни на что не похоже — просто плохо до ужаса! Паника, страх откуда-то…

Мне нельзя было с этим к людям, к бабушке нельзя было точно — она мигом поймет, что что-то не так и станет пытать. А я просто не смогу… мне нужно было понять — что делать? Еще через какое-то время — отдышавшись и чуть успокоившись, я решилась тронуться с места. Сутки провалялась в той гостинице, где мы с Сергеем ночевали две ночи подряд до этого. Бабушке сказала, что буду у него, а ему что не могу подъехать к нему — занята. А сама лежала на гостиничной кровати и тупо пялилась в потолок, потом проваливалась в полусон-полубред какой-то… Я не знала, что мне делать, а, в конце концов, решила, что ничего и не буду.

Потому что если у меня едва не случился сердечный приступ, то мама вообще не переживет… я на ее месте не выжила бы точно — узнав такое. А от чего ее там лечили полгода в больнице? Я ведь даже не спросила — вина вместе со страхом захлестнула так ощутимо, что пробрал озноб, желудок скрутило в тошнотном спазме. И я глубоко задышала, широко открыв рот…

Когда немного попустило, стала думать дальше — вспоминала ее святую веру в следственные действия, которые провели по ее просьбе. И опять захотелось орать…, я позволила себе только шепотом, но зато все подходящие случаю слова, что только знала на тот момент. Вспоминала то, во что она превратила свою и нашу жизнь… на пустом месте, просто из-за своей непомерной гордости. Да даже пускай — от огромной любви, из-за обиды и страшной душевной боли и в силу характера не задав простой, элементарный вопрос, как сделала это я. Боже-Боже, какая же она клиническая дура… какая ненормальная, просто несусветная идиотка! Что же мне делать, как уберечь ее теперь от этого?

Мысли почему-то возвращались к той Наденьке — она была проще, намного проще и молчать точно не стала бы. Поскандалила бы, может тарелку разбила на голове у мужа но, в результате, прояснила бы ситуацию. А тут — горе от ума какое-то. И ничего уже не сделать, у каждого своя жизнь, у каждого уже есть новые обязательства.

Да, я была уверена, что бабушка права — у папы появилась женщина. И разве смог бы он простить такое? Такую продуманную, трезвую, извращенную жестокость по отношению к нему? И такую дикую, несусветную, непроходимую глупость? Разве можно было ожидать ее от мамы — умной, образованной женщины, сама профессия которой предполагает разумный, взвешенный подход к решению любых проблем и задач?

Я решила молчать… Для меня все обнаружилось случайно, она просто проговорилась, а если бы нет? Так пускай все идет, как идет, я не стану спасать то, чего не спасли они, потому что не знаю, какой ценой это получится сделать. А еще — нужно ли это еще? Если ни один из них не предпринял ничего, чтобы прояснить суть происходящего, не сумел сделать этого, легко поверив в предательство самого близкого человека?

Когда я на следующий день вернулась домой, как сама считала — более-менее успокоившись, бабушка предупредила, что у нас сегодня гости. На посиделки к ней должны были подойти три подруги из гинекологии, а значит, нам нужно подготовиться. Мы и стали готовиться — я прошлась по комнатам с тряпкой, проверив порядок в них, потом помогала бабушке на кухне. А вечером мы сидели за столом с женщинами, которых я давно и хорошо знала. Я не отказалась от участия в этом междусобойчике, потому что необходимость отвечать на вопросы и прислушиваться к их разговорам отвлекала меня от нерадостных мыслей. Все мы вкусно поели, допили то вино, что привозил папа, они еще чего-то добавили, а потом решили петь песни.

Пели и обсуждали их — романсы, единственный песенный жанр, в который заложен глубочайший эмоциональный смысл. А каждое слово — настроение и откровение. Когда поинтересовались моим мнением — мнением молодежи, совершенно неожиданно для себя самой я предложила:

— Я сейчас включу один, а вы потом скажете… о смысле.

Мы слушали «Очень красивый романс» и опять меня пробирало до костей, до внутренней дрожи, распирало изнутри от эмоций, что просились наружу — выразиться, выплеснуться, жить ими! Что так повлияло на мой настрой тогда — эта эмоциональная встряска из-за открывшейся правды о родителях, такой нелепой и трагичной? Или безусловный талант исполнителя, его искренность, способность забраться в самую душу, буквально выпотрошить ее, вывернуть там все наизнанку? А может — все сразу?

А перед глазами почему-то, как живой, стоял Георгий — присевший на краешек стола и подогнувший для удобства ногу. Длинные ласковые пальцы на грифеле и гитарных струнах — с перебором и силой! Наклон головы, неожиданно блеснувшие влагой серые глаза, красивый мужской голос, звучавший с таким отчаяньем, с такой мукой даже!

Я никогда раньше не позволяла себе и очень сильно надеюсь, что не позволю больше того, что случилось потом. Потому что потом со мной приключилась настоящая истерика — впервые в жизни. Я разрыдалась…, мне трудно было остановиться. А дальше — холодная вода в стакане и на моей физиономии, сорок капель… бабушкины объятия, уговоры и окрики… я, конечно же, успокоилась, в конце концов. Было стыдно, наши гостьи вслух поясняли мою реакцию высокой эмоциональностью произведения, талантом певца, подходящим настроением, сами мол — до слез…

Дальше я пошла и умылась холодной водой, и не разрешила никому расходиться, еще чего? Из-за меня оставить не самое хорошее впечатление от вечера, начавшегося так классно? Мы еще немного выпили, потом опять решили спеть, но на веселые песни настроя не было, и сообща мы остановились на «То не ветер…». Тоже не самая простая вещь, но чтобы подключиться к ее исполнению, нам не пришлось эмоционально перестраиваться. Да — печально, даже трагично, но не той трагичностью, что затронула бы тогда мое сердце. У старшей медсестры оказался очень звучный и густой голос. Основную партию вела она.

Разошлись все в хорошем настроении. Я вызывала такси, пользуясь карточной скидкой, мы с бабушкой провожали гостей, шутили и договаривались — у кого они соберутся в следующий раз. Все было прекрасно. А потом мы вернулись в дом и она спросила:

— Еще сорок капель накапать?

— И зачем же это? — удивилась я.

— Ну, нет — так нет. Тогда так рассказывай. Я, Катерина, с тебя не слезу, пока причину твоей истерики не узнаю. Повторной не боюсь — если что, голову твою дурную под холодную воду суну и все дела. Я это твое тихушничество и сокровенные и глубинные дамские метания не приемлю и не позволю вот так исподтишка изводить себя. Причин для такого срыва может быть только две — этот твой долбанный «принц» и твоя же матушка. Так в чем там дело?

Загрузка...