Знаки внимания

Глава 28

Все наши проблемы относительны. Эту глубокую мысль как-то озвучила бабушка, но на тот момент я не готова была проникнуться ею и понять. А вот сейчас как-то вспомнилось и понялось, потому что у меня появился какой-никакой опыт и уже имелись собственные наблюдения на эту тему.

И вот лежу я пригожим весенним утром (в окно светит солнышко) в чистой мягкой постели, живая и относительно здоровая, рядом с родным человеком, не голодная и не безработная, и рефлексирую. И как будто бы это нормально для человека разумного, но вот выводы, которые напрашиваются в результате, неутешительны. Я оказалась существом глупо-нежно-ранимым и жизнью капитально избалованным, потому что все мои немыслимые страдания на данный момент из-за "дамских метаний".

Об относительности: я даже не о горе от потери близких, с которым сталкиваются люди и как-то справляются с этим. Я о самом простом — чего стоят мои неприятности по сравнению с той же ситуацией у Наденьки? Когда мужа забрали, а ей с ребенком стало не хватать денег даже на еду? И когда детские подгузники — немыслимая роскошь и воспринимаются, как самый дорогой подарок?

Или еще пример: когда твой ребенок — инвалид, а ты бессилен из-за невозможности отдать ему то, в чем он так остро нуждается — руку, ногу, печень, сердце… даже если готов сделать это. А ты готов. Да вот только твое сердце ему не подходит — вот в чем беда. Или нога? Я не знаю, в чем проблема маленького Саши, просто не стала выяснять, потому что это больно и страшно.

Я сейчас думаю, что люди, не бросающиеся стремглав на помощь чужим больным детям — они в большинстве своем не жадные, хотя есть и такие, и даже не безразличные. Просто кто-то не имеет возможности, а кто-то боится, как вот я. Потому что проникнуться чужой болью страшно. Страшно близко подпустить ее к себе, дать ей бросить тень на твою сравнительно благополучную жизнь, примерить на себя. Я трусливо откупилась от всего этого, не выясняя подробностей. И просто не понимала раньше, что по-настоящему страшно — это видеть Сашу каждый день, каждый день знать и чувствовать собственное бессилие. А если не дай Бог, есть еще и причина винить себя в его страданиях, то тогда легче всего — сдохнуть! Но и этого нельзя — ребенок зависим от тебя.

Вот еще один хороший пример — девочка, родившаяся уродливой и отстаивающая свое право на нормальную жизнь еще с… наверно все-таки — со школы. В детском саду дети еще не так хорошо все понимают, они еще не так жестоки. Отсюда и занятия самбо — не сумев абстрагироваться от насмешек, она научилась защищаться от них физически. И все бы ничего, но тут вдруг — любовь. А у нее никаких шансов ни на что, кроме жалости и она соглашается на эту жалость, которая обещает хотя бы внимание. Отсюда и нежелание даже частично исправить свою внешность, потому что там все слишком… глобально. Полумеры не помогут, потому что конкурировать с теми, кого она видела рядом с Сергеем, она все равно не сможет, а вот жалости станет меньше.

И я даже не могу ненавидеть ее, хотя вчера в голову пришла одна мысль… Одетта борется за свою любовь, как только может — всеми силами, а я вот больше не хочу бороться с ней за Сережу. У меня было это время — узнать его, оценить, полюбить, но полюбить не получилось. Я не собиралась обманывать его или использовать, просто надеялась, что любовь придет позже. Скорее всего, так и было бы, но Одетта не дала этому случиться.

А еще мне стыдно признаться самой себе, но, наверное, я боюсь ее. И еще — это было бы слишком тяжело и неприятно — борьба с ней. Для того чтобы решиться на такое, нужен очень мощный стимул, огромное желание быть рядом с ним, готовность терпеть ради него постоянный страх и Одетту рядом, а этого во мне нет.

Опять же — к самому началу моих размышлений: мои метания между двумя мужчинами относительно настоящих человеческих проблем выглядят просто смешно. И я, конечно же, справлюсь с этим, куда я на фиг денусь? Соберусь вот только, отосплюсь, отвлекусь… И отпущу — Георгия из сердца, а Сережу — из руки… Вот пороюсь еще в интернете, а там обязательно должны быть дельные советы профессионалов и просто людей натерпевшихся — как начать с чистого листа. Что нужно и можно сделать для этого? Уверена, что подходящих вариантов будет море.

А с бабушкой придется поговорить начистоту по максимуму, что-то последнее время я слишком глубоко забралась в свою раковину. Вот только про маму я ей не расскажу, нельзя вываливать на нее такое. А в остальном… в основном все как будто позади и особых переживаний вызвать не должно.

Я съела свою порцию разогретых блинов с соленым топленым маслом, а потом и с земляникой, допила крепкий утренний чай и начала:

— Там из-за марки, ба…

Бабушка выслушала меня очень внимательно, встала, чуть прикрыла штору, чтобы солнце не било мне в глаза. Постояла, глядя в окно и спросила:

— Ты ожидала этого — что он может отнять у тебя марку?

— Нет, не совсем, — подумав, честно ответила я, — но допускала, что человек в отчаянной ситуации может пойти на это, даже примеряла на себя… не знаю. Мысли были, я гнала их, как …

— Катя… я видела этого твоего Георгия Страшного.

— Где именно ты его видела? — уточнила я.

— Знакомство с Дикерами было предлогом, это уже потом мы подружились с Ириной, на самом деле первый раз я шла туда взглянуть на него — после того нашего разговора, после твоих слез. Сильно они меня расстроили, а еще любопытно было взглянуть на это чудо. Любовь с первого взгляда… это больше похоже на сказку. Все вроде слышали, что так бывает, но не особо верят и я в том числе. А тут так наглядно… Так вот, Катя, ты сейчас описала мне действия невротика — то он беззастенчиво грабит тебя, то после этого руки лобызает…

Я уставилась в потолок, подумала, потом спросила:

— И что? Я потом сказала ему, что отдаю марку добровольно.

— Нет, — вздохнула она, садясь ко мне на кровать: — Я даже могла бы допустить такой вариант — с отъемом. Может, там рецидив и ребенку стало совсем плохо. В тяжелых ситуациях родители много чего могут — под тем же роддомом насмотрелась за годы работы. Так что все могло быть так, как ты и подумала, да — могло…

— Но-о… бабушка, у тебя же есть «но»?

— Да, есть — я могу сказать тебе, что думать тут вредно — нужно знать. А мы с тобой просто не знаем — как там продвигается следствие? Ты сама говорила, что не понимаешь, зачем тот же Ваня торчал в твоей палате, ну не могли же, на самом деле, заявиться туда убивать тебя? Чего особо ради? Странно все с этой маркой — проще было бы пугать, требовать, но ведь даже не пытались, и сразу убивать? Ага, ты тоже так думала? — хлопнула она рукой по одеялу.

— Плохо получилось, как видишь, — покаялась я, — я тоже удивлялась но, кроме марки, других причин не видела.

— Разберутся… Но даже если дело в ней… он показал марку всем, Катюша, значит, так было нужно — отвести от тебя опасность. Может, так никого и не могут найти — прошло еще мало времени, а пришла пора выписки и потому решили обезопасить тебя…

— У него дети, это тоже опасно. Назначили бы кого-то другого.

— Катя, я не знаю! Но не стыкуется, понимаешь? Ни весь вид этого мужика, ни должность его у Дикеров, ни то, что они на него буквально молятся. Спросишь у следователя, он должен знать — запланированная это была акция или самоуправство вашей СБ?

— Я совсем дура, да, ба…?

— Нет… ты не дура. Мы с тобой плохо соображаем в состоянии стресса. А еще эти уколы… я тоже так реагирую на димедрол. И нам с тобой всегда нужно время — осмыслить, подумать, взвесить. А еще у тебя крепкая установка, которая работает против него — во всем.

— Почему ты так думаешь? — не поняла я.

— Иначе ты просто не продержалась бы все эти годы — рядом с ним. Я не психолог, — отмахнулась бабушка, — но думаю, что даже если бы он кинулся в больнице целовать тебе губы, а не руку, то ты и тогда решила бы, что он просто споткнулся и упал на тебя. А главное — свято верила бы в это. Человек действительно был благодарен, дурочка, он просто делал свою работу и вдруг получил шанс спасти ребенка — это была чистая благодарность. И потом — я видела его, Катя.

— Я тоже?

— Нет! Не смогла я, значит, тебе объяснить. Ты просто смотрела, а большего не разрешала себе, поэтому ты его совсем не знаешь. Я тоже, но у меня есть этот пресловутый жизненный опыт, и я просто уверена, что все, о чем ты его просила, будет сделано — деньги пойдут исключительно на детское лечение. Дело даже не в тебе — это, как протянутая Богом рука… спасение, и не послушаться его страшно.

Мы еще помолчали, а потом я решилась спросить:

— Значит, ты видела его. И… как? Как он тебе?

— Женат, Катя, — с сожалением подвела бабушка итог своему недолгому молчанию.

Понятно что, как детектив, я не состоялась. Поэтому о своих подозрениях относительно Одетты я вообще молчу — там слишком много вопросов. Не рассказываю бабушке и о том, что со следователем о марке мы не разговаривали вообще. Мне в голову не пришло даже упоминать о ней — как можно? Наверное, должен был рассказать Георгий, раз уж они сотрудничают. А что, если он этого не сделал? Что, если тоже хранил нашу семейную тайну, понимая опасность огласки? Тогда получится, что он и правда — действовал на свой страх и риск. Могла наша служба безопасности вести собственное расследование? Могла, наверное, но толку — гадать?