Болтливой избы хозяйка 2

Глава 41

«Память в темени, мысль во лбу, а хотение в сердце»

Пробудилась Степка задолго до рассвета, ведь уснула рано. «С Новым годом, Слагалица!»-скривилась своему отражению в зеркале, пытаясь растянуть губы в улыбке, токмо вышел оскал, а не улыбка. От чего-то вспомнилась поговорка: «В улыбке фальшь, вся искренность в оскале» Вот точно о ней, оскал, отражающий душевное состояние.

Глядя на свое отражение, поняла одно — на Полянку надо, спрятаться ото всех, выплакать, наконец, горе, а то вчера отключилась, спрятав лицо в шерсти Апгрейда, а ноги согрев под животом Фича, не выпустив чувства. Так они и проспали втроем всю ночь. И сейчас охранники навострили уши, ожидая, когда Степка выйдет из ванной.

— Апгрейд, я на Полянку. Проводишь? — мишка радостно закивал. Еще бы, дополнительная возможность побыть с невестой, — Фич, а ты оставайся, отдохни, поешь… Как вернусь, поедешь со мной к родителям?

Домик был тих. Лишь на пороге прозвучал сонный голос Лукерьи:

— Куды?

— На Полняку, побегаю. Отдыхай.

— А, ну ладиком! Полянка — самое оно для хворобливого сердца…

На Полянку Степка пошла одна. Сперва упала посередке на прихваченное одеялко и заплакала. А опосля завыла, не стесняясь, да и не сдерживаясь более, наверняка зная, что не услышит никто.

История повторялась из раза в раз. Уже и не счесть, сколько она здесь слез пролила за короткий срок пребывания Слагалицей. И не одна она ведь. Чай не первая несчастная обладательница дара ревет здесь. И вдруг как-то неудобно ей стало, что ли, совестно. Что все в одну сторону. Потребительски по отношению к Полянке выходит. Слезы льет, утешения, успокоения ища. Опять же, водицу целебную потребляет для себя и женихов. А Полянке, что в ответ? Ничего…

Села она, ошеломленная этой мыслью.

— Ну и свинья же я… Как там говорят, колодец не бездонный. Того и гляди, все целебные силы иссякнут. Помнится и Лукерья мне что-то такое говорила… А интересно, как можно вернуть добро Полянке? Ну кроме как слагалить… Полянка, подскажи, а?

Прошлась Степанида медленно по теплой, влажной землице, склоняясь гладила траву, подходя к деревьям, проводила по ним ладошкой и все повторяла про себя: «Подскажи, Полянка… чего бы тебе хотелось…»

И, не то ответ от Полянки пришел, не то просто само в голову взбрело, да только увидала Степка в думах Полянку, цветами увитую. Тут и там петуньи разноцветные цвели, образуя яркие островки, а подле Ручейка — ландыши с гиацинтами.

Замерла женщина от дум этих и вдруг припомнилось ей, как раньше, очень давно, как была подростком еще, увлекалась цветоводством. Дома пройти было невозможно, так она загромоздила все горшками да кадками. А начиная с весны, до самой осени разбивала клумбу вокруг их многоэтажки. Соседи нарадоваться не могли, с других дворов любоваться приходили на красоту, Степкиными руками сотворенную. Любили ее цветы. Росли хорошо, никогда не пропадали, не болели. А она их любила. Разговаривала, гладила лепестки, хвалила, за красоту благодарила.

Степка крепко призадумалась. Нахмурилась, виски потирая. Даже голова разболелась немного. Что это? Откуда такое яркое воспоминание и почему она никогда не вспоминала об этом ранее? И что, еще более важное, когда любовь к цветам прошла? Она совершенно не помнила… Словно и не ее это воспоминания, а рассказал кто.

— Да нет, — размышляла вслух, ходя туда-сюда, — это точно я была! И любимые мои цветы — амаранты. Особенно те, что на гребешки петушиные похожи, — Степка отчетливо увидала в воспоминаниях, как росли они высоко, выше человеческого роста порою, красные, желтые, ярко-малиновые и фиолетовые.

— Почему же я перестала этим заниматься? — Степка даже сходила умыться, чтоб головная боль прошла и припомнить удалось. Ведь уже много лет она на цветы и глядеть не глядела. И дома у нее, там где с Николаем проживала, даже кактуса вялого не имелось, — странно, очень странно. Вроде, как с огневиком познакомилась, так и забросила это увлечение… Черт, неужели так сильно он на меня повлиял?

И сама себе ответила — сильно! Она ведь, словно и не она все то время была. Сейчас даже подумала, что, пожалуй даже программирование ее не интересует. И так жутко стало от осознания этого, аж ноги подкосились.

— Господи, что же это получается… Не встреть я того козла, совсем другой могла бы стать? Может даже… счастлива была, детей имела… домик с… клумбами… борщи варила и каждую ночь засыпала с любимым… мужем… Тихо, спокойно без хапунов-похитителей, двоедушников и прочей нечисти?! Мамочки…

Разволновалась Слагалица. Села на бережочке, еще поплакала, судьбу горькую поминая недобрым словом. А еще огневика проклятого, укравшего столько лет жизни и возможность сделать выбор самой, прожить иначе.

Долго плакала. То на жизнь обижаясь, то вчерашнее припомнив. Никак образ голого Мити, врывающегося в скользкое тело водяницы из головы не уходил. Ревность жгучая сердце палила. Ревность и зависть. Ведь она так и не познала того самого, заветного, интимного с ним. Ведь здесь, на Полянке, в положенный день хотела тот самый твердый, мужской орган в себе ощутить, девственность отдавая. А теперь не будет этого всего. Не сможет она, после той, другой. Аж затошнило от воспоминаний.

Разделась Степка, не вынеся столько боли от мыслей черных, да опустилась в Ручей. Только это ей всегда помогало. Мысленно обратившись к целебной водице и прошептала:

— Пожалуйста, дай мне силы вынести это все…

Водица помогла. Привычно вымораживая, а затем возвращая утраченные силы, покой и твердость духа. Постепенно вернулась уверенность, что все получится. Она выполнит долг, сохранит всех. А на свадебке пусть дальше боги решают, как им быть. Смирилась она. Все. Точка. Будь что будет!

И телу хорошо стало, не только душе страждущей. Умылась хорошенько, голову вымыла, попила, не забывая мысленно благодарить водицу за помощь.

А затем промчала пару кружков по траве мокрой, полежала на одеяле малехо подремала. И лишь через пару часов, спокойная, отдохнувшая, вышла к ожидающему жениху. Так как уже рассвело, домой они отправились его ходом. А именно верхом на Апгрейде, да через прорытый лаз. Степка прижималась к нему и даже улыбалась. Еще грустно, но уже имея силы вынести испытание. Испытание изменой.

— Чаво гулены, перебрали вчерась, а? — усмехаясь вещала Лукерья, — а я баяла, негоже смешивать наливочку с пивком!

— Не трынди ты, злыдня! — прервал клецницу Егорыч, — и без тебя башка, аки улей…

— Так те и надо, буш знать, пень сморчковый, как молодца из себя строить!

— Не гунди, сказал! Отвару краще, сваргань, того самого…

— Ладно, — смилостивилась Лукерья, — токмо заради девиц. Для тебя, обормота, не варила бы!

— Не ругайтесь, Лукерья, — простонала Беляна, — у нас случайно вышло…

— Ой, здорово-то так, — раздался еще один голосок, писклявый, — а я и забыла, что такое похмелье…

— Да что тут хорошего, Наташка? — прошептав пересохшими губами, спросила Веста, — голова болит, во рту какашка…

— О, а знаете анекдот? — Наташка взмахнула хвостом, разбрызгивая воду, — как раз в тему… Разговор по телефону двух друзей:

— Саня, мы вчера пиво пили?

— Пили.

— А водку пили?

— Пили.

— А ракетное топливо пили?

— Пили.

— А ты какать еще не ходил?

— Нет.

— Саня, не ходи. Я из Токио звоню!

Веста хихикнула, Егорыч хрюкнул, а Лукерья пробормотала:

— И чаво смешного?

— Ой, а я еще вспомнила! Экзамен в зооинституте. Студент с бодуна ничего не может вспомнить, профессор изо всех сил пытается вытянуть его на "3"…

— Ладно, последний, очень простой вопрос. Сколько у коровы сисек? Студент морщит лоб.

— Не помню… Но у доярки — точно две.

— О, енто я понимаю, смешно. А-ха-ха, две титьки! — засмеялась Лукерья.

Степанида улыбнулась и вошла в кухоньку. Раз дома все хорошо, то и она со всем справится.

— Привет, народ! С Новым годом! — произнесла бодро.

— Привет!

— Спасибо!

— И тебя!

— Как ты? — это была Веста, глядя на нее с сожалением и сочувствием.

— Хорошо все, на Полянке была, окунулась, в себя пришла. Лукерья, можно тебя кофеек попросить?

— А-а?

— Не надо об этом, — оборвала возможные вопросы, сгладив грубый тон улыбкой, — все нормально!

Степка пила кофе, а остальные отвар клецницы и оживали прямо на глазах. Степка огляделась и присвиснула.

— Ого! Елочка! Откуда?

— Это Апгрейд принес, — ответила Беляна, — ты не против хоть? Так праздника захотелось…

— Нет, от чего же. Красиво… — ответила Степка, но небольшой укол в сердце все же ощутила. Ревность. Хоть и понимала, что они все живут под одной крышей, однако по непонятной причине Слагалице было неприятно, что ее мишка общается с девчонками. Взмахнула головой, мысли неприятные гоня. «Везде соперницы мерещатся»

— Ната, а ты как устроилась?

Русалка возлежала в деревянном корыте на небольшом столике возле печки с блаженным выражением мордашки. На нее был надет небольшой топик до пупка, прикрывая грудь, как Степка и велела.

— Супер, подруженция! Спасибо! Твои меня приняли, накормили, напоили… ох, я почти человеком себя почувствовала.

— Ну и отлично. А я после завтрака уезжаю. Родителей поздравить надо, к подружкам заехать. Да и подарки купить, как-то не до того было. Я приеду через пару дней, не скучайте.

— Добро. А ты не запамятовала, что к свадебке готовиться надобно? — поинтересовалась Лукерья, являя перед ней привычный завтрак из творога с медом и еще одну чашку кофе.

— А что к ней готовиться? — пожала плечами Слагалица, — морально я готова.

— А облачение?

— Какое облачение?

— Дык, одежа, убранство… Праздник, как-никак!

— Подумаю, Лукерья, подумаю. Может куплю простое светлое платье.

— А как же фата? — на личике Беляны загорелся интерес, — венок, подвязка… все такое…

— Не думаю, что это барахло уместно на нашей свадьбе, — Степка снова пожала плечами, изо всех сил держа безразличие на лице, — ладно, я одеваюсь и еду. Еще по бутикам пробегусь, может подольше в городе задержусь, а то совсем носить нечего. Что куплю — теряю. Что за жизнь, дешевле голой ходить…

— Енто точно. Отсутствие наряду — лепший наряд! Токмо это про брачную ночь, вестимо!

— Так все, ушла! Пока! — и Степка ретировалась, остро чувствуя желание убраться из ставшего слишком многолюдным (и не только) домика.

Следующие два дня провела активно и даже позитивно. Побоявшись поехать самой, прихватила в сумочку рыкоя, попросив того стать обычного «котеночного» размера. Перед мамой повинилась, помня о ее аллергии, прости мол, завела питомца, оставить не с кем. Но родители радостно приняли как дочь, так и «котика» Не смотря на возникший насморк мамы, тискали рыжего и закармливали вкусностями.

Степка проведала подруг, купила всем подарки. Пробыла целый день в оранжерее, выбирая рассаду и семена для своей затеи. Да-да, она твердо решила возобновить свое увлечение и украсить Поляну. И климат там годящийся и уединение самое оно для нынешнего настроения.

Немного обновила гардеробчик, но в этот раз исключительно практичными вещами. Не стала даже посещать салон красоты, чтоб «почистить перышки». Словно умерло что-то внутри.

Родители молчали. Даже про ее худобу ни слова не вымолвили, хоть и пытались незаметно откормить. Однако, аппетит тоже пропал, как радость в глазах и улыбка на губах.

На третий день, когда она собралась восвояси, сложив сумки, да коробки с рассадой у входной двери, и уже надевала новые дутые сапожки и пуховик, в дверь позвонили. Степка отперла и застыла, чувствуя, как превращается в статую самой себя. «Нет! Не сейчас! Не готова!»

— Здравствуй, Панни…

— Черт! Я даже речь не придумал! — водяник со злой досадой потер лицо, сидя в салоне своего авто рядом со Степкой. Вещи, рассада и рыкой были погружены туда же. Такси до Счастья отменили.

Степанида не стала облегчать ему участь, помогать начать разговор. Не со злости, нет. Горло сдавило, дышать с трудом получалось.

— Ты… так далеко от меня теперь. Австралия… по ощущениям. Сидим рядом, а между нами километры… Как так вышло, черт?! Как?! — ежели б Степанида была менее пришибленной от его приезда, возможно заметила бы голос, полный замаскированной боли, тремор рук на руле, изможденное лицо. А нет, глядела на свои коленки в черных джинсах и старалась не заплакать изо всех сил.

— Скажи, хоть что-нибудь, пожалуйста! — взмолился он, — Рыженькая… молю…

И от этой мольбы треснуло что-то внутри, что за сдержанность людскую отвечает. Вдохнула Слагалица громко, со всхлипом, ладонью губы прикрыв, дабы не зареветь в голос.

— Ан-антарктида, — проговорила, комок из горла наружу выталкивая.

— Что?!

— Антарктида. Не Австралия…

— Холодно тебе, маленькая? — Митя повернулся к ней всем корпусом и обняв за плечи, повернул к себе, вынуждая глядеть в глаза, — холодно и больно?

В его лицо глядеть было даже больнее, чем вспоминать мужской орган, врывающийся в водяницу Лею. От того что и ему больно было в этот миг. И для этого не требуется умение читать эмоции. Страдал он, себя винил и отчаялся. Лицо исхудавшее, синяки под глазами, губы почерневшие. Аки утопленник, в самом деле.

— Да… — простой слог дался сложнее предыдущей фразы, ведь он пристально всматривался в глаза, словно наружу ее мысли выуживая.

— Я бы тысячу раз сказал «прости» и валялся в ногах, если бы знал, что это поможет. Но не поможет, так?

— Нет…

— Что мне сделать? Если я уеду, пообещаю никогда не показываться на глаза, тебе станет легче?

— Нет…

— Я не знаю, — голос водяника сорвался, словно он тоже едва сдерживал слезы, — я не знаю, как поступить. Скажи мне…

— Я… тоже не знаю… — ответила одними губами, не в силах более выносить его взгляд, зажмуриваясь. Ей и своей боли много.

— Я мужик, я должен знать, как лучше поступить. Как правильно, но черт! Черт! Я не знаю… кажется впервые в жизни не знаю, как исправить то, что наворотил…

— Ты? Разве… ты? Я думала… — вот тут, от одной шальной мысли, что Митя принимал добровольное участие в… том, что приличным словом не назовешь, стало ТАК больно, едва сознание не потеряла.

— Нет-нет! Черт! Я не то сказать хотел! Стой, не смей думать так! Никогда, нет!!! — он тряс ее настолько сильно, что у Степки клацнули зубы, а с заднего сидения грозно зарычал Фич и уже стал выбираться из сумочки, увеличиваясь в размере.

— Не кричи! Ш-ш-ш, — слабо повернув голову в сторону питомца, сказала женщина, — нет опасности, рыкой, мы просто говорим.

— Вот… уже и рыкой во мне врага видит. Как так быстро изменилось все? Почему?!

— Я… не знаю! — Степка рванулась в его руках, — отпусти! Отпусти, пожалуйста, мне больно!

— Я… не хотел… — он разжал ладони, поглядев на них с удивлением.

— Зачем ты приехал, Митя? — почему, называя его по имени, горло болит как при гнойной ангине?

— Нам надо поговорить. Я хочу знать, как исправить, то, что наворотил.

— Я не понимаю о чем ты? Ты наворотил? Все-таки ты?

— Я… сам на себя накликал беду. Мне так кажется, хоть это чушь полнейшая, просто… я так сильно этого хотел, что оно случилось.

— Все еще не понимаю. Чего ты хотел? Изменить мне?

— Нет! Да!

— Что?! — от визгливости собственного голоса даже в висках заломило, Степка так напряглась, что удивительно, как в середке спины не переломилась, — что?!

— Я… я виноват, Панни.

— Бл*ть! — вырвалось отчаянное.

— Стой! Дай сказать!

— Да ты сказал уже… — Степка развернулась, за ручку двери схватилась, желая вырваться на воздух, да кто отпустит. Митя заблокировал двери и снова схватил за плечи.

— Дай сказать, объяснить, что имел ввиду! — повысил голос, — я идиот, я сгорал от ревности. И я хотел… нет, не изменить тебе, у меня и в мыслях не было других женщин, просто… я пару раз ловил себя на том, что хотел бы…

— Чего, Митя, чего еще ты хотел? То, что собирался бросить меня после свадьбы я и так знаю. Но это не все, да? Чего еще ты хотел? Как еще больнее мне сделать? — она закричала, вырываясь из хватки сильных рук.

— Я хотел, что бы ты почувствовала то, что чувствовал я…

— Что?!

— А ты считала, я железный? Или может, святой? Знаешь, каково это, когда ощущаешь оргазм любимой женщины? Не со мной, с другими?! И каждый раз пытаешься себя убедить, что… — лицо водяника исказила такая боль, что Степка шарахнулась, сильно ударившись об дверцу машины, но даже не заметила этого.

— Что? — проговорила, растеряв в миг всю злость.

— Что-что… что ты сама себе его доставила… Но… я ведь знал, знаю… Что это не так. Это кто-то из мужиков…

— Бл*ть! — повторила Степанида, пряча лицо в ледяных ладонях. Впервые рядом с Митей она позволила себе выражаться. Да просто иных слов не находилось.

— Я… не виню тебя. Панни, я знаю, ты верная, любящая, нежная. Но… сколько бы раз не убеждал себя, мол виновата лишь ситуация, в которой мы оказались заложниками, я… черт, признаваться трудно… Я ревновал. Так сильно, что иногда хотелось… ударить тебя, прости… Это просто эмоции, психи и я никогда бы так не сделал, но… Подсознательно… я хотел… что бы ты поняла, на себе ощутила, каково мне.

— Митя…

— Помнишь, около месяца назад, ты приревновала к Лее? Мне… в общем, понравилось. Даже боль ушла на мгновение. Ты на миг почувствовала то, что сжирало изнутри меня. Вот такой я козел.

— Но ты… всегда был… как сказать… спокоен, уравновешен? Это Гор в торбу лез по любому поводу, но ты… Я думала, считала…

— Что? Что мне пофиг? Или, что я справлюсь, ведь мужик, да?

— Нет. Не знаю.

— Я и справлялся. Как мог. Никто не видел, не знал, чего мне это стоило. Но… оставаясь один на один со своими черными мыслями, я желал… в особо тяжелые моменты, зная, что ты проводишь время с одним из… мужиков… я желал…

— Я поняла, Мить, ты хотел, чтобы и меня вывернуло наизнанку от ревности. Что бы я ощутила сполна…

— Нет! Да…

— Ну что же, Мить, твое желание исполнилось, — она даже смогла растянуть губы в подобие улыбки, — ты… отомщен, да?

— Нет! Послушай, я…

— Отомщен! — перебила она его, — вот только есть одна незначительная разница, Митя… знаешь какая? Знаешь? — Степке казалось, она катается на американских горках. То орать до срыва горла охота, то молча хватать воздух ртом, силясь надышаться.

— Ты не дала мне договорить…

— Ты никогда не видел всего того, о чем говоришь. А я видела!

— Что… ты видела? — лицо водяника посерело, а губы стали почти черными.

— Тебя и водяницу!

— Черт!

— И… Митя… в моей памяти навсегда отпечаталось, как ты… словно насквозь пронзал ее…

— Нет… молчи…

— Входил в нее… и он, твой… орган… был в ее влаге… и…

— Н-е-е-е-т! — закричал мужчина и врезал кулаками по рулю, — нет! Нет! Нет!

Он резко распахнул дверь и вывалился наружу. Качаясь, поднялся на ноги и снова приложился кулаками, в этот раз по капоту авто. Одновременно с этим грянул ливень. Внезапный, сокрушительный, больше похожий на водопад. Перепуганная, изумленная Степка сжалась на сидении, ничего не видя перед собой. Дождь бил в стекла, грохотал по крыше машины барабанным боем похоронного марша, от чего хотелось вырваться и бежать, скрыться прочь от… Митиных эмоций. Но вместо этого она сжалась в клубочек, подтянув колени к груди и заплакала. Рыкой прыгнул вперед и тыкался носом в ноги, жалобно мурча.

Когда Митя вернулся в машину, на улице стемнело. Степка впала в состояние вялого безразличия, вконец лишившись той крохи сил, которая еще оставалась после случившегося.

Водяник выглядел не лучше недельного трупа. Сел за руль, не замечая, как вода течет с одежды и обуви, пачкая салон. На автомате завел машину и тронулся с места.

Весь путь до Степкиного дома Митя молчал, молчала и она. Заговорил лишь, притормозив у знакомой калитки.

— Прости меня, Панни. За то, что подсознательно желал тебе боли. Это были просто мысли отчаявшегося мужика. Я никогда не думал, и повторюсь, никогда ничего не сделал бы для этого! Но я прошу прощения за них, потому что… это то, в чем я виновен. Но… я не виновен, в том что случилось, ты ведь знаешь?

— Знаю.

Они еще помолчали, уже кожей чувствуя боль друг друга.

— Что ты намерена делать и что сделать мне? Как… хоть попытаться исправить? — сейчас Митя выглядел пожалуй, даже хуже чем когда у него было обезвоживание. И червячок отчаяния сжал женское сердце. Вот бы заставить себя забыть, обнять его, зацеловать отпечаток горести, стереть его муку… Почему же все так непросто?!

— Ничего. Ничего не намерена делать. Совсем.

— Не простишь, не забудешь…

— Нет, не так. Мне не за что прощать. Случившееся было не по твоей воле. А то, что хотел моей ревности, так… это наверное естественно, — она говорила тихо, сжимая кулачки, сдерживая порыв броситься Мите на шею, — я понимаю…

— И…

— Но забыть не могу. Не сейчас.

— Не сейчас, но… у меня есть шанс? Ты не отвергаешь меня?

— Не отвергаю, Митя. Если желаешь, то ты по-прежнему мой жених.

— Черт, конечно, желаю! Желаю! Панни, все чудовищно быстро переменилось. Я наказал сам себя, понимаешь? За ревность, за то что… — он рвано втянул воздух, собираясь с духом сказать следующее, — да, я думал, что отступлюсь, не смогу делить тебя с другими, уйду после свадьбы. Был уверен, что поступок деда верный и для себя не видел ничего другого. Но… сейчас… все перевернулось, Рыженькая! Я готов ждать тебя вечно! Ждать, пока сможешь забыть! Ждать, когда захочешь стать моей! Пусть через годы, с десятком детей! Как решишь ты… Если решишь…

— Боже, Мить… ты… так говоришь и это больно… почти так же больно, как… ладно все, я не хочу больше об этом…

— Прости меня. Я теперь понимаю, что мной руководила злость. На самом деле я никогда не хотел, что бы тебе было больно. Только не тебе! Свою боль вынести легче! Но чертова человеческая натура, гниль, которая живет где-то в уголке души и выползает в ненужный момент…

— Я попробую. Уж если Нида смогла простить Меча за изнасилование, то может и я смогу забыть…

— Про какое изнасилование ты говоришь? — в лице мужчины мелькнуло непонимание.

— В свадебную ночь, когда Нида вышла замуж за свою семерку, ее первым мужчиной стал твой дед. Но он не стал нежничать с молодой женой. Он ее изнасиловал, выплеснув на бедняжку всю досаду и ненависть из-за навязанного брака. Ну и всего прочего…

— Черт! — Митя уронил голову на руль, — идиот! Какие же мы оба идиоты!

— Апгрейд говорит, это испытание.

— Панни, к черту такие испытания! Неправильно все то, что происходит. Сколько всего свалилось на тебя маленькую, и сколько еще ты в силах вынести? — он медленно поднял голову, повернувшись к невесте и поглядел больным, тяжелым взглядом, — а может это знак бросить женихов к чертям собачьим и бежать, сломя голову? Еще есть время! Беги, Рыженькая!