Частная школа

62

В понедельник перед уроком географии Полина рассказывала в классе, как накануне ездила к Дине. Эрик читал, точнее, пытался читать, заданные параграфы — по ним географ грозился устроить полугодовую контрольную. Раз за разом пробегал глазами одни и те же строки, но не улавливал смысла. Потому что напряжённо следил за разговором одноклассниц. Какое тут мировое хозяйство, когда Полина вчера встречалась с Диной. Видела её, говорила с ней… А он её уже две недели не видел. Хотя по ощущениям — целую вечность.

Он слышал, что Дину родители увезли в Москву, в какую-то хорошую частную клинику, где всё по высшему разряду — забота, уход, прогрессивное лечение и, главное, светила медицины. Но никаких подробностей не знал.

Подробности сейчас пересказывала Полина, и он поймал себя на том, что практически не дышит, боясь пропустить хотя бы слово. Правда, при этом упорно делал вид, что читает дурацкие параграфы.

— Боже, Дину сейчас не узнать, — охала Полина. — В лице ни кровинки. И так она исхудала, бедняжка, смотреть страшно. Я чуть не расплакалась в первый момент. А что вы хотели? Она же в реанимации целую неделю лежала! Еле откачали…

На этих словах в груди ёкнуло и нестерпимо защемило. Эрик резко поднялся и вышел из аудитории. В дверях столкнулся с географом. Тот притормозил его:

— Ты куда? Звонок уже, всё. Тест сейчас…

Но Эрик, не останавливаясь, пошёл прочь. Какая, к чертям, география! Какой тест! Дина была в реанимации? Дине было так плохо? Еле откачали?

Он сбежал с лестницы, пересёк холл, свернул в коридор, ещё поворот и ещё, снова лестница. Бездумно и стремительно он взлетел на последний этаж и только там на миг остановился, тяжело дыша.

Оказывается, он уже умчался в жилой корпус и сам не заметил, как.

В любой момент он мог попасться на глаза какому-нибудь преподавателю, у которого сейчас окно, а ему требовалось побыть одному. Хотя бы недолго, хотя бы полчаса.

И точно — послышались чьи-то голоса и шаги. Недолго думая, Эрик поднялся на пролёт выше и сунулся на чердак. Место неприятное, но здесь действительно никто его не потревожит.

Привалившись спиной к чердачной двери, он зажмурился, стиснул челюсти так, что проступили желваки. Сердце колотилось у самого горла. Это его вина, это он чуть её не загубил!

И всё из-за его идиотского гонора. Дёрнул же его чёрт тогда уйти! Ведь если б не ушёл, она бы не помчалась за ним следом налегке, не промёрзла, не заболела… Ведь можно было просто спокойно поговорить, расстаться мирно. Ну не сложилось, не справились, бывает. Зачем было устраивать драму?

К тому же он и без того видео всегда знал, что вместе им не быть. Как знал и то, что высокомерия в Дине — хоть направо и налево раздавай. Правда, потом она заставила его поменять мнение. Но это всё неважно. Важно то, что он не должен был молча уходить…

С губ сорвался хриплый вздох. Дина… Только бы она поправилась!

До каникул увидеться с Диной так и не удалось. Она всё ещё оставалась в Москве.

Единственное — они теперь переписывались. Очень сдержанно, правда. Почти официально. И не скажешь по их сообщениям, что между ними было что-то большее, чем обычное общение между одноклассниками. Как будто их разделяла невидимая преграда. И почему-то было страшно эту преграду нарушить, сказать что-нибудь простое, тёплое, нежное.

Эрик догадывался, что одного такого слова хватит, чтобы вся его выдержка рухнула, чтобы он снова сорвался, чтобы снова его вихрем затянуло в эти чувства и отношения. Только начни — и чёрта с два потом остановишься. И опять будешь сам себе не принадлежать, сходить с ума, изнывать, грузиться из-за любого неосторожного слова и, что самое тяжёлое, постоянно ждать расставания точно маленькой смерти. Или немаленькой.

Он, конечно, и без того изнывал от тоски по ней, но с этим можно как-то справиться. Перетерпеть, свыкнуться, наконец. Это как отголоски тяжёлой болезни. А вот пережить ещё раз то, что пережил… Задыхаться, потому что чувство такое острое, что невозможно терпеть, вытравливать его из себя с болью, с кровью — нет уж, нет. Этого ему больше не надо. Этого он и врагу не пожелает. И уж точно Дине эти страсти больше не нужны. Он и так доставил ей немало страданий, пусть и невольно.

Поэтому сейчас у них всё сухо и коротко: привет, как дела. Ничего лишнего, ничего личного. И никаких звонков, конечно. Потому что в переписке держать дистанцию он мог, но если услышит её голос…

Правда, когда Дина первый раз ему ответила: «Привет, все у меня нормально, поправляюсь», он аж выдохнул с облегчением. Радостно так стало. Однако следующее сообщение он разрешил себе только спустя три дня — да и то не хотел так скоро, но не выдержал. И снова просто спросил про здоровье.

Ничего в этом такого, говорил он себе, обычное участие. Потом, правда, ещё поинтересовался, вернётся ли она в школу до новогодних каникул.

«Нет, до следующего семестра не вернусь, — ответила Дина. — А что?».

«Ничего, просто скучаю очень», — подумал Эрик.

Но написал лишь: «Ничего».

На новогодние праздники школа опустела. Редко кто остался в пансионе, буквально по пальцам пересчитать можно. Несколько преподавателей, кое-кто из подсобных рабочих. Учеников — вообще единицы. Из их класса — Олеся Приходько и Катя Казанцева.

Эрик сначала думал, что и ему придётся здесь коротать двухнедельные каникулы, но мать упросила приехать, соскучилась очень. Он тоже, конечно, скучал и по ней, и по дому. Как не скучать? Но все его мысли занимала только Дина. Как она? Всё ли с ней хорошо? Что делает в эту минуту?

Сейчас он хотя бы что-то о ней знал. И с содроганием вспоминал первые две недели после того, как её увезли на скорой. Тогда он места себе не находил, и никто ничего не мог толком сказать. И на собственном опыте познал всю справедливость высказывания, что нет ничего хуже неизвестности.

Динина мать повела себя как истеричная дура, когда куратор до неё дозвонился. Обвиняла, что её девочку чуть не угробили, и кричала так истошно, что её вопли слышал не только Валентин Владимирович, но и все, кто находился в радиусе нескольких метров. Позже директриса поговорила с отцом Дины, и тот всё рассказал: где она, что с ней. Потом вот Полина к ней съездила…

Впрочем, чувство вины, может, и не такое безысходно-мучительное как неизвестность, но тоже беспощадное. И Эрик себя буквально изгрыз за это время. Потому что он виноват. Пусть никто этого и не говорил вслух, но Эрик и сам понимал. И никак не мог этого себе простить.

Перед отъездом на новогодние каникулы Эрика в свой кабинет пригласила директриса.

Рядом с Нонной Александровной он всегда чувствовал себя немного не в своей тарелке. Вовсе не потому что та была неизменно сурова и холодна. Просто всякий раз возникало странное ощущение, будто она знает про тебя что-то такое, чего никто не знает. Чего ты и сам не знаешь. Да и она, казалось, тоже что-то скрывала. Что-то не слишком хорошее.

Но тут она его удивила: отметила его успехи в математике и физике, но выразила недовольство тем, что под конец семестра он сдулся и завалил тесты по географии и литературе. А потом и вовсе ошарашила — предложила после школы продолжить учёбу за границей.

Эрик от неожиданности не нашёлся, что и сказать.

— Ты ведь понимаешь, как много значит в жизни достойное образование? Какие возможности оно даёт? — спрашивала она, приняв его растерянность за сомнения. — Хорошо всё взвесь, обдумай. С мамой посоветуйся. Время пока есть. Иди.

Эрик вышел из её кабинета совершенно обескураженный. Но вскоре этот разговор попросту вылетел из головы. Надо было собирать вещи в дорогу, надо было успеть сгонять в город за подарками. Да и народ кругом галдел в предвкушении скорого отъезда и встречи с близкими.

А вспомнил про тот разговор только дома, и то под конец каникул, когда мать сама спросила про Нонну. Предложение директрисы почему-то её не удивило и не обрадовало. И хотя настроение у матери явно подпортилось, она посоветовала согласиться.