Генерал дракон моей сестры

Глава 42

Его губы впились в мои — не нежно, не осторожно, а с жадностью, с яростью, с отчаянием, будто это был последний поцелуй перед казнью.

И он вошёл глубже, завладев моим дыханием, моим вкусом, моей болью. Он не целовал меня — он врывался. Его язык в моём рту — не ласка, а приказ: забудь, кто ты. Забудь, чья ты. И я забуду на мгновенье о чести мундира, о своем слове, которое я дал другой.

И я знала: если я отвечу ему — я отрекусь от всего, что имела. От сестры. От чести. От себя. И я отвечала. С мучительным стоном, словно разрываемая на части болью и наслаждением.

Я вцепилась в его мундир — не чтобы оттолкнуть, а чтобы не упасть, когда земля уходит из-под ног.

В этом поцелуе не было надежды. Была только горечь от мысли, что он последний. Последний, потому что после него я не смогу дышать чужим воздухом.

После него все мужчины будут — тенью.

Я вцепилась в его плечи, чувствуя, как под тканью мундира проступает чешуя, как крылья рвутся из плеч, но сдерживаются силой воли.

Он целовал меня так, будто выжигал моё имя на своей душе.

И когда он отстранился — я едва могла дышать.

— Это неправильно, — прошептала я, все еще задыхаясь от поцелуя.

— Я знаю, — задыхаясь прошептал Гессен. — Я знаю, что это неправильно… Я не могу разорвать помолвку и отложить свадьбу… Это убьет твою сестру. Ее репутацию. Ее имя.

— Ты ее любишь? — спросила я, а сердце замерло в груди, словно готовясь к ответу.

— Да. Но это другая любовь, — услышала я выдох. — Я готов сжечь весь мир, если кто-то посмеет ее обидеть. Но я не желаю ее как женщину… Я хотел ее любить, хотел о ней заботиться, хотел, чтобы она была рядом. Маленькая, светлая, безгранично добрая…

Каждое его слово вызывало у меня мучительный, удушающий стыд.

— Я решил жениться на ней потому, что никогда не встречал такую светлую душу, способную на искреннюю любовь. Потому что я видел, как под гнетом старой салфетки погибает самое прекрасное и искреннее создание, которое я когда-либо видел…

— Да, она такая… — прошептала я, сглатывая горючий ком боли. — Когда она входит в комнату, в ней сразу становится светлее… Это да…

Я сделала несколько глубоких вдохов.

— Я… — прошептала я, кусая губы, которые хранили еще его вкус. — Я не прошу разорвать помолвку. И никогда не попрошу… Я не хочу, чтобы она была таким же изгоем в обществе, как и я… Я не хочу, чтобы она прошла сквозь это презрение, насмешки… Общество всегда выбирает себе жертву, чтобы наслаждаться ее мучениями. Они напоминают разодетых и надушенных охотников, которые выбирают дичь, чтобы затравить ее до конца… Только не она… Только не Витта… Я люблю ее… И мне… мне ужасно стыдно перед ней за то, что случилось… Ты себе не представляешь как… Понимаю, глупо каяться за то, что уже случилось…

Он просто обнял меня, а я прижалась к нему, чувствуя, как слезы стыда душат меня. Зубы стучали от беззвучного плача, тело вздрагивало, а я старалась дышать глубже.

— Вот как мне завтра смотреть ей в глаза? — прошептала я, спрашивая не у него, а у своей совести.

— Я готов взять всю вину на себя, — послышался голос, а я почувствовала, как он выдохнул в мою макушку. — Вы не виноваты в том, что я так сильно желаю вас… Хоть на мгновенье…

Мы молчали, а я чувствовала, как его рука гладит мои волосы. Его слова не облегчили мою совесть, ведь я знала. Я тоже хотела этого. Больше жизни.

— Я всегда, что бы ни случилось, буду рядом… — послышался голос, а от этих слов мне стало так больно, словно в сердце вошел нож. — Слышишь меня? Всегда… Даже просто другом. Хоть это и будет невыносимо… Но я не хочу тебя терять… Не сейчас… Никогда…

Он медленно разжал объятия, давая мне возможность вздохнуть. Я знала: с этого момента я буду ходить по миру как тень, потому что настоящая я осталась здесь — в его руках, в его поцелуе, в его преступном «да».