Жена поневоле

33

Официальное следствие шло своим чередом, вернее топталось на месте, и никаких изменений не намечалось — дознаватель Олег Рудольфович Знаменский был по-прежнему уверен в виновности Бурмистрова, свидания с женой не разрешал, но, осторожничая, дело все-таки не закрывал — время пока терпит.

Улики полностью изобличали подследственного: никого в доме кроме него не было и сперма его, но кое-что в этом деле настораживало: отпечатков на орудии убийства не было, следов крови ни на руках, ни на одежде у подследственного не обнаружено — конечно, кровь с рук можно смыть, одежду снять и спрятать (дом огромный и тщательно обыскать его с верху до низу не было возможности, к тому же гараж, комнаты служащих!), но следы пребывания жертвы на чердаке имелись, а отпечатков пальцем и обуви взрослого человека не было. Это было странно, но и это при желании можно было как-то объяснить — ну, ходил подозреваемый на чердак в перчатках и бахилах! Только зачем? Это же его дом! Улик против него было все равно больше. Но какое-то, нет, не шестое, а двадцать шестое чувство тоненько пищало внутри о невиновности Бурмистрова.

Днем в своем кабинете этот писк Знаменский не слышал, а вот ночью настойчивый писк не давал спать — может, именно так проснувшаяся совесть не дает покоя своему слишком уверенному и категоричному хозяину?!

Только совесть представлялась ему почему-то в образе огромной, зеленой купюры иностранного производства. Знаменский часто думал, почему совесть приобрела в его голове столь диковинный образ, а потом, со временем понял — чтобы, поступить по совести, придется долго и кропотливо докапываться до правды, а за такую зарплату, как у него, копать глубже десяти сантиметров, себе дороже — сляпал дело из того, что плавает на поверхности, и сдал.

А что плавает на поверхности всем известно — конфетку из него не сделаешь! Но иногда, например, в случае Бурмистрова, ему хотелось докопаться до истины — банальное убийство свихнувшегося не сексуальной почве богатея его не устраивало — скучно. Было в этом деле, он это чувствовал, что-то очень интересное, которое хотелось узнать — жив, значит, пока в его душе наивный, молоденький правдолюб, тот, который спешил заглянуть на последние страницы детективной истории.

Но для того, чтобы копаться в этом деле, кроме интереса требовалось побороть еще и леность, а побороть ее можно было только одним способом — деньгами. Вот отсюда и образ зеленой купюры — совесть манит его купюрой, пытается подогреть интерес, расшевелить и взяться за дело.

Он намекал адвокату Бурмистрова, но тот намек не понял — то ли дурак, верящий в торжество справедливости, то ли у этого адвокатишки свои далеко идущие планы. А ради спортивного интереса утруждать себя Знаменский не станет! Ради простого интереса он давно уже ничего не делал…

Жены у Олега Рудольфовича Знаменского не было, но были многочисленные часто сменяющие друг друга претендентки, которых он время от времени рассматривал на роль жены, но после долгих раздумий забраковывал: у одной много вещей, другая с претензиями, третья занята карьерой и презирает быт, у четвертой мать алкоголичка, у пятой еще три сестры и так далее. К тридцати трем годам он сделал единственно правильный вывод при его беспокойной работе и крошечной зарплате: одному в маленькой однокомнатной квартирке лучше — сам себе хозяин и не надо ни перед кем отчитываться. Он жил только для себя, для своего удовольствия, и совесть в нем просыпалась крайне редко.

Если официальное расследование прибывало в первоначальном состоянии, то частное расследование, возглавляемое Константином Александровичем Фединым, продвигалось вперед к завершению, пока медленно — проверка сведений о людях, проживающих в доме, дело кропотливое и хлопотное, но очень уверенно. Детективам удалось, таки, найти улики, вызывающие справедливые сомнения в виновности хозяина особняка, правда, они не доказывали саму невиновность, но сомнения всегда трактуются в пользу обвиняемого…