Жена самурая

Глава 20. Шепот прошлого

Вокруг была кромешная темнота, когда он открыл глаза. Под щекой — влажноватая земля. Спина упиралась в неровный, угловатый выступ.

Такеши слепо зашарил вокруг руками, чтобы ненароком не напороться на что-нибудь. Он с трудом оторвал от земли гудящую голову и сел, согнув колени. Воздух показался ему затхлым, изрядно застоявшимся.

Мертвым.

Подле себя он нашарил свой плащ и накинул его на голые плечи.

Голова болела почти нестерпимо. Равно как и едва не вывернутые накануне из суставов плечи.

С усмешкой Такеши подумал, что недолго им оставаться едва не вывернутыми. Может статься, через пару дней у него не останется ни одной целой кости.

Он медленно, пошатываясь, выпрямился и не смог нащупать над собой потолок. Он даже подпрыгнул, чтобы проверить высоту, но пока что над ним была лишь пустота.

Такеши двинулся вдоль стены, ведя ладонью по ее шершавой поверхности. Спустя десяток шагов он был вынужден повернуть, потом вновь — уже спустя четыре. Так он понял, что находится в прямоугольнике: десять шагов в длину, четыре — в ширину.

Ему приходилось бывать в клетках и поменьше.

В одну из стен были вколочены толстые железные прутья, а на уровне пояса он нащупал затвор.

Время в плену тянулось мучительно медленно. Единственное развлечение — еда. Он пытался отследить, когда ее приносили, но делалось это столь редко и хаотично, что вскоре он бросил.

Зарубки на стене выбивать также не получалось: в своей каменной клетке он не обнаружил ни одного камня.

В очередной раз, когда в зазоры между прутьев ему просунули миску с помоями, что должны были считаться едой, кто-то оставил горящий факел. С того дня Такеши круглыми сутками мог наслаждаться его тусклым, коптящим светом.

Его не трогали, к нему никто не приходил. Иногда ему вообще начинало казаться, что о нем забыли — после особенно долгих перерывов между мисками с помоями.

Все, что ему оставалось делать — это упражняться. Клетка была довольно просторной, чтобы он мог чувствовать себя комфортно — насколько это вообще было возможно. Такеши прыгал и отжимался: по сотне раз, по десять подходов в день. Ну, или в то, что он привык называть днем — промежуток между сном и бодрствованием.

Он стоял на загрубевших кулаках, пока прилившая к вискам кровь не застилала глаза. Кувыркался и раз за разом босой ногой пытался сокрушить железные прутья. Его стопы ныли, а прутьям ничего не делалось.

Ночами — вернее, в те часы, когда он засыпал — Такеши думал об отце. О друзьях и жене. Наоми могла бы носить его наследника. Тогда бы клан Минамото не прервался после его смерти.

Он не тешил себя напрасной надеждой: знал, что в живых Тайра его не оставят. Едва ли он выйдет из своей клетки, а если и сделает это, то лишь за тем, чтобы умереть.

О своей смерти Такеши думал обыденно и спокойно. Он не боялся ни ее, ни боли.

Его пугала лишь встреча с предками.

Клан существовал несколько сотен лет — богатый, многочисленный и процветающий. А теперь? Что он скажет им?

То, что их осталось двое, и он умер, а отец после смерти матери не знал ни одной женщины?

То, что не смог защитить людей, когда старший брат пришел убивать?

То, что наплодил бастардов, а законного сына не успел?..

Он не знал этого, но за ним пришли вечером двадцать восьмого дня. Такеши уловил шум их шагов еще тогда, когда они спускались по лестнице.

«Шестеро», — посчитал он и хмыкнул: едва ли они решили принести ему еды. Он мягко и упруго встал, откинул в сторону разорванный, испачканный плащ и замер, прислушиваясь к их шагам.

Первых трех он уложил голыми руками, когда один из оставшихся приложил к губам длинную вытянутую трубку, и в Такеши попал небольшой дротик.

«Яд», — успел подумать он перед тем, как упал со всего роста на каменный пол, и закрыл глаза.

***

Такеши открыл глаза и тут же об этом пожалел: яркий свет, которого он не видел уже долгое время, нещадно слепил. Он зажмурился, чувствуя, как в уголках глаз собирается влага.

Возвращение к реальности вышло донельзя болезненным: от полученной дозы яда изнутри живота поднималась вязкая муть, а на языке осела противная горечь. Такеши едва чувствовал свое тело, его затекшие руки казались ватными, утратившими всякую подвижность. Он попробовал пошевелить ногами и услышал, как звякнула цепь. Значит, ножные кандалы.

— Очнулся, — определил Нанаши Тайра.

Его голос раздался откуда-то сверху, и Такеши повел в том направлении головой. Щеки коснулся непривычно теплый ветер, а обнаженную спину кольнула поросль молодой травы.

С трудом он все же разлепил глаза, не желая дольше оставаться в неведении, и обнаружил, что вместе с Нанаши и солдатами находится посреди поляны в лесу, скорее всего принадлежащем клану Тайра.

— Долго же ты приходил в себя.

Было в голосе Нанаши нечто, заставившее Такеши насторожиться и вскинуть взгляд. Тайра стоял над ним, меньше, чем в шаге, и его руки заметно подрагивали.

— Знаешь, я говорил дяде, что твой отец не проявит благоразумие и не отступится от ваших планов, — Нанаши провел языком по сухим губам, и Такеши заметил на них белый налет. И еще сильнее укрепился в своем подозрении. — Но дядя меня не слушал.

Он завел руки за спину и принялся ходить туда-сюда, каждый раз делая едва ли четыре шага. Тайра казался нервным, будто бы задерганным и до раздражения суетливым.

Взгляд Такеши потяжелел, и он весь подобрался, понимая, что в таком состоянии от Нанаши можно ожидать что-угодно в любую секунду.

— Говорил, да. И лучше бы он меня послушал! Ведь я знаю вашу семейку как никто другой! Но дядя редко прислушивается ко мне… — бормотал Тайра, продолжая мелькать перед глазами Такеши.

Нанаши смотрел пустым взглядом прямо перед собой да и говорил скорее с собой, чем с пленником.

— Кенджи выиграл пару битв, знаешь? — он резко остановился и впился в Такеши ненавидящим взглядом. Его лицо казалось бледным в свете солнечных лучей, а вот на щеках проступили неестественные пятна румянца.

Когда Тайра подошел, Такеши смог разглядеть то, что так опасался увидеть: его до предела расширенный зрачок и лопнувшие капилляры вокруг. Нанаши облизался — в который уж раз — и развел губы в широкой улыбке.

— А дядя почему-то не разрешает отрубить тебе что-нибудь и выслать Кенджи, — он хихикнул, очевидно, не владея собой.

— Жаль, что приходится слушать дядю, да, Нанаши? — Такеши скривился, не в силах сдержать свое презрение.

До него доходили определенные слухи, но он никогда не верил домыслам людей. Но сегодня ему представилась возможность увидеть собственными глазами: Нанаши Тайра, наследник главы клана, был зависим от порошка, от белых кристалликов вытяжки проклятого растения!

Немыслимо.

Такеши было противно дышать с ним одним воздухом, не то что — говорить и находиться рядом. Он не представлял, как можно до такой степени утратить над собой контроль, как можно подчинить свою жизнь дурману.

Как можно так низко пасть.

Он неосознанно отпрянул от Нанаши, не желая чувствовать его тяжелое, сладковатое дыхание. Судя по налившемуся кровью взгляду, Тайра понял, отчего дернулся его пленник. Крылья его носа затрепетали от ярости, и он хлестнул Такеши по щеке.

Тот попытался вскинуть руки, когда понял, что кандалы на запястьях соединены с ножными кандалами тяжелой, короткой цепью.

— Ублюдок, — прошипел Нанаши, отряхнув с руки капли крови из разбитой губы Такеши.

— А дядя не станет ругать? — Минамото вытер рот о голое плечо и оскалился.

— А я не собираюсь тебя калечить.

Нанаши отошел от него на пару шагов, взбудораженный настолько, что не мог устоять на одном месте. Он то напрягал плечи и распрямлял спину, то разом обмякал, и тогда его руки безвольно свешивались по бокам; то дрожал, то замирал, чтобы через секунду стремительно развернуться в противоположную сторону.

«Бешеный пес», — подумал Такеши и покосился на стоящих в отдалении солдат.

Они были, очевидно, доверенными людьми Нанаши, иначе он не взял бы их с собой, собираясь нарушить дядин запрет.

— Ладно! — Тайра остановился и громко хлопнул в ладоши. — Некогда болтать.

— Мне бы тоже хотелось поскорее вернуться в клетку.

Такеши знал, что от его слов Нанаши лишь сильнее разозлится, но заставить себя молчать он не мог.

Слишком велико было омерзение. Слишком неприятен ему был мельтешащий перед глазами человек, поправший и обесчестивший все то, что было дорого Такеши как самураю.

— Поставьте его на ноги, — велел Тайра солдатам, и те приблизились к сидящему на траве Минамото хоть и расторопно, но все же с некоторой опаской.

Такеши пошатнулся на ватных ногах и едва не упал, все же сумев сохранить равновесие. Он спокойно встретил насмешливый взгляд Нанаши, который вертел в руках узкий и длинный нож.

— Полагаешь, причинять боль — легче, чем ее терпеть? — спросил Такеши, когда перестала кружиться голова, и он смог твердо стоять на ногах.

Тайра дернулся. Он понял, на что намекает Минамото. В тот раз, когда он попал к ним в плен, Нанаши так и не смог побороть себя и присоединиться к пыткам. Он предпочел наблюдать со стороны.

— Дядя был очень зол на меня сегодня, — вместо ответа сказал Нанаши и подошел к нему вплотную. В его глазах плясал бешеный огонь.

Он поднес нож к самому лицу Такеши, оставив продолговатый вдавленный след на его щеке. Минамото скосил глаза, внимательно следя за движением его рук.

«Лучше бы здесь, как и прежде, были подручные его дяди», — подумал он.

Он не знал, чего ожидать от не владевшего собой Нанаши.

Боль его не пугала, в отличие от сумасшествия палача.

Такеши дернулся, когда нож прочертил на его груди первую глубокую полосу. По коже тотчас заструилась теплая кровь. Он стиснул зубы и вскинул голову.

Нанаши смотрел на него внимательным, изучающим взглядом, водя по коже ножом.

Второй порез лег поверх первого, накрест.

Ноздри Тайра затрепетали, когда он жадно втянул носом воздух.

Такеши сжал кулаки, как никогда остро ощущая тяжесть сдерживающих его оков. Он не мог шевельнуть ни руками, ни ногами, хотя Нанаши стоял подле него почти вплотную. Стоял и откровенно наслаждался его беспомощностью.

Такеши знал, что не умрет сегодня. Каким бы сумасшедшем не казался сейчас Нанаши, каким бы зависимым от порошка он не был, он ни за что не посмеет нарушить прямой запрет дяди. Не посмеет сотворить с пленником непоправимого. А значит — не посмеет и покалечить Такеши.

Он был готов к боли. Необходимость стоять сейчас напротив Нанаши, не имея возможности шевельнуться, смотреть в его шальные, безумные глаза, чувствовать сладковатый запах дурмана, была куда мучительнее.

Унизительно.

Нанаши не торопился: чертил на его груди новые порезы со все возраставшей внимательностью и аккуратностью. Кровь, уже залившая живот Такеши и впитавшаяся в пояс его хакама, сейчас же почти перестала течь. Подобное состояние людей во время пыток было ему прекрасно знакомо. В такие моменты обычно он делал перерыв и ждал, пока к человеку вновь вернется чувствительность, а боль не будет казаться притупившейся.

Но у Тайра было мало опыта, и потому он продолжал.

Он распалялся все больше с каждым порезом. Запах крови туманил голову, а плотно сжатые губы Минамото, из которых не вырвалось и звука, заставляли все внутри закипать.

— Принесите мне факел! — крикнул он солдатам.

Такеши с трудом сосредоточил на нем взгляд. Мир расплывался перед его глазами, и все больше тяжелела голова. Из-за потери крови ему приходилось прилагать усилия, чтобы удерживаться на ногах, но он знал, что вскоре тело возьмет верх, и он лишится над ним контроля.

Его грудь была изборождена алеющими полосами — глубокими и не очень, длинными и нет.

Когда Нанаши принесли факел, он докрасна раскалил в огне нож и приложил его к коже Такеши над одним из порезов. По воздуху поплыл отвратительный запах сожженной человеческой плоти.

Минамото до судорог сжал челюсти, но не закричал. Он вспомнил, как наставлял его в детстве отец: «Боли нет. Твое тело — смертно, а потому — слабо. Только дух вечен. Тело предаст тебя однажды, а дух — никогда, если ты будешь достаточно силен, чтобы обуздать плоть».

И Такеши был.

Он сын своего отца, и Нанаши не дождется от него ни звука.

Он не кричал никогда, и на сей раз ничего не изменится.

Его мутило от запаха собственной жженой плоти; он вспомнил, что такое уже было с ним однажды. Тогда на память от Тайра ему осталось уродливое клеймо. Сегодня же он обрел с десяток новых отметин, которые отвратительными полосами зарубцуются на его груди. Похоже, пытки огнем доставляют Тайра особое удовольствие, иначе как объяснить их тягу к оставлению ожогов и клеймению раскаленным железом?

Меж тем Нанаши как-то разом обмяк, и шальной огонь в его глазах потух. На лбу выступила испарина, и он смахнул ее, заодно отбросив в сторону нож.

Такеши с трудом поднял голову, посмотрел на него мутным от боли взглядом и прикрыл глаза.

— Удовлетворен? — прохрипел он.

Нанаши взглянул на него так, словно видел впервые в жизни. Он казался совершенно потерянным. Такое бывало после приема кристаллов, когда за эмоциональным подъемом следовал спад, опустошенность и полное равнодушие.

— Уведите его, — он махнул рукой солдатам и медленно покачал головой, словно хотел взбодриться.

Такеши крепко запомнил путь от поляны до своей клетки.

***

Он плыл.

Ему семь, и отец учил его плавать. Они гостили тогда у Фудзивара — лишь вдвоем, без матери и даже без старшего брата, и все внимание отца принадлежало лишь ему.

Восхищение и страх захлестнули его с головой, когда он впервые оказался на берегу гигантского озера, берега которого уходили далеко за горизонт. Оно пугало и манило, и он долго не решался сделать первый шаг и все стоял по щиколотку в воде, и смотрел, смотрел, смотрел… Пока на плечо не опустилась отцовская ладонь, и он не вздрогнул, забывшись.

— Не бойся, — сказал отец, и он двинулся вперед, и вода нахлынула на него в одно мгновение, забилась в нос и глотку, обожгла легкие.

Такеши широко раскрыл рот, сделав громкий вдох, и распахнул глаза. Он больше не плыл, но вода действительно залила ему глаза и лицо: кто-то опрокидывал на него ковш за ковшом.

Он затряс головой, мечтая отстраниться, и закашлялся, выплевывая жидкость. Прищурившись, он разглядел в полумраке стоящего над ним человека, одетого в цвета Тайра. Такеши с трудом сел, чувствуя, как раздирается от боли изрезанная грудь.

Вода стекала по его волосам и лицу, оставалась на влажной земле мелкими лужицами.

— Очнулся, — буркнул солдат, отбросил в сторону деревянный ковш и вышел прочь под громкий скрип ржавой, несмазанной решетки.

Перед глазами Такеши заплясали цветные круги. Потеря крови дорого ему обошлась, и последние пару суток, по его внутреннему ощущению времени, он провел в бессознательном полубреде. Вены до сих пор жгло изнутри, и его одолевала мучительная слабость.

Он кое-как встал, опираясь правой рукой о стену, и, оглядевшись, обнаружил в дальнем углу груду какого-то тряпья.

Хмыкнув, Такеши добрел до нее и сел со свистящим вдохом. Около стены он нашарил плоскую тарелку с засохшими лепешками и с трудом разгрыз одну из них, вытряхнув крошки из короткой бороды.

Он бежал.

Ему пять, и тем днем он с нетерпением ждал возвращения отца и матери из длительной поездки в Эдо. Он спешил с тренировки в главный дом поместья, чтобы успеть к их приезду. Едва не врезавшись по дороге в Яшамару-сана, он взлетел на крыльцо и замер, услышав знакомые голоса.

— Такеши! — мать вышла к нему из боковой комнаты, опустилась на колени, не заботясь о дорогом кимоно, и прижала к груди.

Он обнял ее в ответ и вдохнул аромат зеленого чая, исходивший от ее волос.

— Ты вырос, — улыбнулась мать, которая не видела сына больше месяца. Она взяла его лицо в свои руки, невесомо коснулась свежих царапин на щеках и печально качнула головой. — Все хорошо? Как твои тренировки?

— Отец будет доволен, — Такеши улыбнулся, потершись носом о ее ладони, и неуверенно отстранился.

Он обернулся на звук знакомых шагов и весь вытянулся, завидев отца и дядю.

— Такеши, — Кенджи легким кивком ответил на его глубокий поклон и улыбнулся, отчего из уголков его глаз лучиками разбежались морщины.

Увидев столь редкую улыбку отца, Такеши засиял и подошел к нему, и Кенджи нагнулся, чтобы коротко его обнять.

Он очнулся как от толчка. По его лицу стекали капли пота, а все жилы горели огнем. Рубцы набухли и покраснели, налившись кровью, и ему было больно всякий раз, как вздымалась грудь при вдохе. Такеши с осторожностью коснулся одного из них и тут же зашипел сквозь зубы.

Если бы факел подле его клетки горел ярче, он бы разглядел уродливые лилово-желтые прожилки, что расползлись по его груди. Но и без света Такеши чувствовал свое учащенное сердцебиение, слышал рваное дыхание, и все его тело покрывала горячечная испарина.

Он понимал, что это означает. Заражение крови.

Глаза отчаянно слипались, но Такеши смог дотянуться до кувшина с водой и сделал несколько жадных глотков, смочив сухое горло.

Он сполоснул руки и, сцепив зубы, принялся ощупывать взбухшие полосы. Боль пульсировала в каждой клеточке его груди, но Такеши продолжал до тех пор, пока не определил очаг заражения. Подушечками пальцев он пару раз почувствовал сгустки гноя и поморщился.

— Такеши.

Он вздрогнул и вскинул взгляд запавших, болезненных глаз. В темном углу напротив плясали тени от факела, и на мгновение ему почудилось…

— Такеши, — позвал тот же голос.

Голос, принадлежащий его матери.

Он шевельнул губами, но так и не смог произнести слово, которое не произносил уже много, много лет.

— Такеши.

Ветер тронул его лицо, но ему почудилось в том прикосновения матери.

Шурша юбкой кимоно, мама опустилась рядом с ним на колени — в грязь и холодную землю.

В воздухе разлился аромат зеленого чая.

— Малыш, — позвала она.

Такеши заводил головой, будто слепой. Он видел и одновременно не видел мать, но точно чувствовал: вот ее рука легонько провела по его грязной, заросшей щеке. Вот смахнула влажные от пота, прилипшие ко лбу волосы. Вот она вздохнула с тихой грустью — о, как часто он слышал это в детстве!

— Будь сильным, Такеши, — сказала мама. — Тебя ждут дома.

Он горел.

Ему шесть, и его одолел жар.

Мать проводила в его комнате одну бессонную ночь за другой, смачивала в прохладной воде полотенце и бережно обтирала его горящее лицо, отпаивала травяным настоем и ласково гладила по румяным щекам.

— Ты поправишься, малыш, — шептала она, запечатлевая поцелуй на его лбу. — Непременно.

— Ты дракон, мой милый, — говорила она, когда Такеши открывал воспаленные глаза. — Внутри тебя живет огонь, вот почему сейчас тебе так жарко. Ты сильный и смелый, стойкий и отважный. Ты рассекаешь огромными крыльями воздух и летаешь в мягких облаках. О тебе сложили много красивых легенд и песен — о драконе по имени Летняя звезда.

Мать негромко напевала сыну колыбельную, и ее голос был тих и печален:

— Летняя звезда, почему ты так красна?

Прошлой ночью тебе снился страшный сон.

И мои глаза теперь красны от слез, которые я проливала.

Почему Летняя звезда потеряла свой путь?

Я знаю такие детские истории.

Вот почему мне снятся страшные сны*

Он открыл глаза, все еще чувствуя присутствие матери.

Но ее нигде не было. И даже в темном углу больше не плясали тени.

Но Такеши был не один; он кожей ощущал это. Он повернул голову, вглядываясь в полумрак за решеткой.

И увидел ребенка. Девочку лет восьми.

Это его не сильно удивило. Бывало, мальчишкой он также бегал посмотреть на пленников отца.

— Кто ты? — прокаркал он.

— Меня зовут Хоши*, — ответила девочка безо всякого страха.

«Внучка Нобу», — затуманенным сознанием припомнил Такеши.

— И как же дед позволил тебе прийти сюда?

Он с трудом ворочал языком; казалось, к нему подвесили тяжелый камень.

— Он не знает.

Кажется, девочка скривилась. Такеши не мог ее винить: он очень хорошо представлял, как выглядит.

Как выглядят рубцы на его груди.

— Это сделал мой дядя? — спросила девочка серьезно, склонив голову набок.

Такеши кивнул. Она только вздохнула в ответ.

Он не плакал.

Ему восемь, и отец наказывал его за провинность. Рука у него была тяжелой.

Отбросив палку, Кенджи взял его за подбородок и заставил поднять голову. Когда он увидел сухие щеки сына, на его лице мелькнуло нечто, смутно напомнившее одобрение.

— Ты должен научиться не замечать боль, — сказал он медленно. — Тебе будет больно столько раз, что ты собьешься со счета.

— Да, Кенджи-сан.

— Твоя боль рано или поздно прекратится, а позор за проявленную однажды слабость останется с тобой навсегда. Ты должен помнить, что живешь ради того, чтобы однажды умереть. И сделать это достойно.

Пошатываясь, Такеши бродил кругами по своей клетке. Его начал одолевать жар, и он знал единственное средство его побороть — непрестанное движение. Каждый шаг сопровождался болью в груди. Такеши потерялся во времени и не сделал ни одной отметки на стене с того момента, как вернулся от Нанаши. Он не знал, сколько дней прошло, и как долго длилось заражение крови.

Ему казалось, по его венам на груди вместо крови течет гной — так сильно было тянущее, жгущее чувство. Он вскрыл бы свои нарывы, если бы смог найти в клетке хоть один острый предмет, хоть что-то, чем можно было поддеть затянувшую порезы кожицу. Хотя, пожалуй, острым предметом он бы воспользовался, чтобы вспороть живот, а не возиться с ранами на груди.

Он остановился, услышав шум, и произнес:

— Все же пришла.

По звуку шагов он узнал ребенка. Хоши Тайра. Узнал и качнул головой, представив, что сделал бы с солдатами своего клана, позволь они девочке свободно навещать пленника.

— Я принесла вам лепешку, — сказала она и просунула сквозь грязные прутья решетки небольшой сверток.

Такеши, прихрамывая, подошел и поднял его с земли. Он принюхался, пытаясь учуять яд. Но лепешка пахла мукой, и он искоса взглянул на девочку, лицо которой скрывал полумрак.

— Ты знаешь, кто я? — спросил он, удивленный ее поступком.

— Такеши Минамото, — без запинки ответила она, слегка понизив голос.

— Мой клан воюет с твоим, а ты носишь мне лепешки.

— Я заметила, что все ваши засохли.

Не сдержавшись, Такеши хмыкнул. Девочка вдруг напомнила ему жену. Он представил Наоми тайком подкармливающей его пленников, и подумал, что это было бы очень в ее духе.

— Снаружи утро или вечер?

— Утро. И дождь идет.

Такеши прикрыл глаза и прислонился затылком к холодному камню стены. Дождь. Он представил, как стоит сейчас под холодными, освежающими каплями…

Хоши ушла также быстро, как и в тот раз, словно боялась оставаться с ним наедине, несмотря на разделявшую их решетку.

И Такеши не мог ее в том винить.

А принесенная ею лепешка оказалась удивительно вкусной.

* Хоши — звезда

* колыбельная в одном из найденных в Интернете переводе