Жена самурая

Глава 24. Расплата

Фухито жалел, что не умер — низкое, малодушное поведение. Он корил себя и за подобные чувства также, но отринуть их не мог.

Мелкий, колючий дождь бил его по щекам и покрытой повязками голове; тушил все еще тлевшую траву и очищал воздух от едкой гари. Солдаты, выстроившиеся теперь уже короткой линией, были такими же хмурыми, как серое небо над ними.

Перед строем, на расстоянии нескольких шагов стояла простоволосая, безоружная Ёрико. Фухито забрал у нее и лук, и колчан со стрелами, и даже нож, что она прятала на щиколотке. Он же запретил ей убирать волосы в традиционную самурайскую прическу, и сейчас мокрые пряди хлестали ее по лодыжкам и лезли в лицо.

Сам он стоял, опираясь на палку, то и дело норовившую провалиться в мокрую землю. Фухито едва мог ходить — полученные им утром ранения оказались столь серьезными, что едва его не убили. Но сейчас он должен был сделать, что следовало, и потому Сатоки помог ему встать на ноги и дойти до этого места.

Ёрико все это время не отводила от него настойчивого, тревожного взгляда. Фухито избегал смотреть на нее в ответ.

Он знал, что пропадет, как только увидит ее глаза. Знал, что не сделает то, что должен сделать.

Они выиграли сражение благодаря Ёрико.

Она вернулась с половины пути, когда поняла, что Ода приготовились атаковать. Она понимала, что ничем не сможет помочь, но все же вернулась. И во время бешеного бега по туманному лесу приняла решение. Оно противоречило всем заветам, впитанным ею с молоком матери, всем наставлениям отца, всему тому, что она знала и читала о бусидо. Тому, в чем она клялась.

Ёрико использовала яд. Она смазала им наконечники стрел, а после — расстреляла воинов Ода.

Бесчестно. Преступно. Позорно. Недостойно.

Она поступила так, как никогда бы не поступил истинный самурай. Она попрала все, чему ее учили. Покрыла позором и себя, и род мужа, и род отца.

Она заслуживала только смерти за свое деяние. И приговорить ее должен был Фухито.

И вот теперь она стояла в одиночестве перед строем солдат — раненных, потрепанных; перед теми, кого она спасла, и ждала, пока ее муж озвучит свое решение.

Она не видела презрения в глазах воинов, не видела в них ненависти и не слышала проклятий. Кажется, они даже жалели ее.

Ёрико пришлось прикусить губу, чтобы взять себя в руки.

Фухито не мог говорить: горло сдавливала судорога. Он бессознательно накрыл ладонью рукоять катаны и стиснул пальцы до хруста суставов. Он должен что-то сказать; молчать дольше было бы непозволительно. Он должен заговорить хотя бы из милосердия по отношению к собственной жене, такой неожиданно хрупкой сейчас.

Он вспомнил свой ужас, когда услышал ее звонкий рог, а позже — топот копыт. Ёрико порвалась в их битву настоящей воительницей, вмешалась и смогла преломить ее течение, изменить исход.

И обрекла себя на смерть, выкупив своей жизнью жизни других.

У него — впервые за всю долгую, полную сражений жизнь — зашевелились от ужаса волосы, когда люди Ода стали один за другим валиться на землю после каждого меткого выстрела Ёрико. Уже тогда было ясно, на что она решилась пойти ради спасения их жизней.

Его жена не отрицала и не искала себе оправданий. Молча повиновавшись, сняла легкий доспех, отцепила с пояса нож и скинула на землю колчан со стрелами и лук. Послушно расплела волосы и просидела в отдалении от них всех до того момента, как Фухито приказал солдатам строиться.

Дождь, начавшийся уже давно, намочил одежду Ёрико, придав ей жалкий, потрепанный вид. Но ей, казалось, было все равно: она не пыталась спрятаться, не искала укрытия в развернутых палатках. Знала, что не смеет приближаться к остальным.

Знала, что не смеет говорить с ними, чтобы не затронуть и их честь тоже.

— Ёрико, — имя жены тяжелым камнем сорвалось с губ Фухито. Он встретился с ней взглядом, и перед глазами за секунду пронеслись все годы, что они провели вместе. Задолго до свадьбы, в военных походах и битвах. — Ёрико, — повторил он, прочистив горло, и замолчал.

Наверное, он выглядел жалко сейчас в глазах своих воинов. Жалко и нелепо, раз не мог собраться и произнести короткую ритуальную фразу. Приговорить свою жену, мать своей дочери к смерти.

— Я не могу, — шепнул он так, что никто из стоящих рядом не смог различить. Потом, прихрамывая, вышел вперед и внимательным взглядом обвел своих воинов. Кажется, они все от души ему сочувствовали. — Ёрико, своим поступком ты попрала основы бусидо и навлекла на нас всех позор. Но ты остановила наступление Ода на земли Фудзивара и не позволила им продвинуться еще ближе к поместью. И ты спасла нас. Я не стану тебя казнить.

От лица Ёрико в тот миг отхлынула вся кровь. Покачнувшись, она едва устояла на ногах и задрожала всем телом.

Среди солдат пронесся сдержанный ропот, и Фухито, дождавшись, пока умолкнут их голоса, продолжил:

— Я напишу о случившемся Хиаши-саме. Пусть он выберет наказание и для тебя, и для меня.

Теперь и он стал преступником. Не смог следовать бусидо до конца, не смог казнить свою жену — и запятнал свою честь.

— Отныне и до возвращения в поместье подчиняться станете Сатоки-сану, — глухо договорил Фухито и, отвернувшись, поковылял в сторону лагеря, прихрамывая и опираясь на палку куда сильнее, чем полчаса назад.

Ёрико дернулась, чтобы побежать за ним, но остановилась после пары шагов. Нет. Ему не нужно сейчас ее присутствие.

Потерянным, потухшим взглядом она скользила по линии воинов, по ошеломленному Сатоки, который не переставал смотреть вслед своему господину. Теперь ему придется командовать отрядом — Фухито, как нарушивший бусидо, такого права лишился.

Она медленно побрела в противоположную от лагеря сторону, стараясь не замечать жалящих кожу взглядов, исходивших от людей Ода, которых им удалось пленить. Их решено было расположить подальше от лагеря — как раз в той стороне, в которую слепо направлялась Ёрико.

Кажется, они что-то кричали ей вслед — она не слышала.

Теперь из-за ее поступка умрет и Фухито. Наказание за нарушение бусидо было одно — смерть.

Она бродила вдалеке от лагеря до глубокого вечера, пока возвышенность не осветила появившаяся на небе луна. К ночи дождевые облака разошлись, и, задрав голову, можно было увидеть целые россыпи звезд.

Ёрико издалека следила, как натягивают для пленных новые палатки, как зажигаются костры и крепятся над ними котелки с кипящей водой, как медленно успокаивается лагерь, погружаясь в сон, и только ходят по его окраинам часовые.

Крадучись, она вернулась в лагерь и незамеченной пробралась к одной из палаток — Ёрико действительно умела передвигаться бесшумной тенью. Обернувшись, она откинула полог и скользнула внутрь, не удивившись горящей там лучине.

Фухито не спал. Он встретил жену безо всякого удивления, хотя это был первый раз, как они были в палатке вдвоем. За все прошедшее время он ее не касался.

Ёрико опустилась на футон рядом с ним и взяла в ладони его правую руку, прижавшись к ней лбом.

— Я не смог, — спокойно сказал он. — Уже отправил Хиаши-саме весть. Мы теперь с тобой оба отступники.

— Что я наделала… — сорванным голосом шепнула Ёрико. — Прости меня.

— Ты спасла наш клан. Это я должен просить прощения. За то, что не смог подарить тебе смерть от своей руки.

Ёрико глухо всхлипнула, с удивлением почувствовав на щеках слезы.

— Поцелуй меня, — попросила она и подняла голову с зажмуренными глазами.

Фухито потянул ее на себя, обхватил ладонями лицо и вовлек в поцелуй. Ёрико цеплялась за него почти отчаянно, словно им предстояло умереть уже на рассвете. Выросшая в суровой горной деревне, она не была склонна к нежности, но сегодня тянулась к Фухито, как никогда раньше.

Свернувшись рядом с ним клубком и устроив голову на плече, она с напряжением вглядывалась в темноту вокруг них, которую разрезал лишь слабый, исходивший от лучины след.

— Мы можем уйти, — шепнула Ёрико, — можем уйти из клана.

Она почувствовала, как Фухито покачал головой.

— Наша дочь, — сказал он. — Она станет единственной наследницей клана, когда Акико-сан выйдет замуж. Мы не должны навлечь позор и на нее.

— Ты еще можешь меня убить.

У Фухито на щеке задергался желвак, и некоторое время он молчал, сцепив зубы.

— Я сам отвечу за все перед Хиаши-сама. Я скажу, что приказал тебе воспользоваться ядом. Нашей дочери нужна мать.

***

Наоми стояла у ворот в поместье, чувствуя спиной недовольные взгляды солдат. Они были против того, чтобы она покидала его пределы и сама встречала Акико-сан — в землях Минамото было слишком неспокойно, отчего прибытие Фудзивара состоялось лишь спустя полторы недели после запланированного дня.

Но у Наоми уже не было сил сидеть и ждать, пока ей принесут очередные дурные вести. Она ни на что была сейчас не способна, но, по меньшей мере, могла выйти за ворота и дождаться Акико-сан.

Жалкое подобие настоящего деяния.

«И ведь пока никто не знает о ребенке», — Наоми одернула себя, когда инстинктивно потянулась прикрыть ладонями живот.

На нее по-прежнему смотрели солдаты — все, за исключением тех, кто наблюдал за дорогой.

Верно, как только станет известно о ее тягости, ее запрут в комнате, в каждом углу которой посадят по воину.

Но Наоми никому не говорила и не отправляла Кенджи-саме весть не потому, что действительно боялась усиления охраны.

В стране было слишком неспокойно сейчас, и письмо могло попасть в не те руки, а посланника могли схватить и выпытать его сообщение.

Если о ее положении узнает кто-то из врагов, это навлечет гораздо большую опасность на поместье Минамото, чем та, которая нависла над ними всеми сейчас. Пока Тайра и их союзникам мало было дело до жены Такеши; гораздо больше их ума занимал старший Минамото, Нарамаро-сан и Фухито-сан.

Но стоит им только проведать… Наоми знала, что ее захотят убить. И потому молчала, не рассказывая и не доверяя никому даже в поместье.

Но сколько еще она сможет это скрывать? К ней пришла утренняя тошнота и слабость, и теперь даже привычный рис вызывал резкое отвращение. Мисаки уже провожала ее недоуменными взглядами, и, будь девочка немного постарше, то непременно обо всем бы догадалась.

И Наоми благодарила всех Богов, что в поместье не осталось женщин, которые могли бы заподозрить неладное по ее поведению. Благодарила и одновременно ужасалась, потому что ей не у кого было спросить совета, не от кого было ждать утешения. Она была одна, и ей было страшно.

— Кто-то приближается, госпожа, — один из солдат подошел к ней и, не слишком церемонясь, придержал за локоть, чтобы отвести ближе к воротам, где ее прикрыли собой несколько воинов.

Ей сделалось стыдно: солдатам приходилось охранять ее, исполняя ее прихоть, что существенно их сегодня обременило.

За высокими спинами мужчин, ставших вокруг нее плотным кольцом, Наоми мало что видела и могла лишь слышать ржание лошадей и тихое шуршание рикши. Воины расступились, позволив ей выйти, когда убедились, что в поместье в действительности прибыли те, кого они ждали, и Тайра не воспользовались этой ситуацией, чтобы тайно их атаковать.

Не удержавшись, Наоми ахнула, когда возле Акико-сан, державшей на руках ребенка, она увидела Кенджи-саму — о его появлении она даже не догадывалась.

— Что-то… что-то с Такеши? — сдавленным голосом спросила она, забыв поприветствовать гостей должным образом. Мысли путались и мешались в голове, и все, о чем Наоми могла думать это то, что Кенджи-сама не приехал бы просто так.

Значит, что-то произошло. Что-то очень плохое и страшное.

По лицу мужчины пробежала тень, и он нахмурился, разглядывая вмиг растерявшуюся, перепугавшуюся донельзя Наоми.

— Нам ничего о нем неизвестно, — сказал он медленно. — Я не привез дурных новостей.

Облегчение, которое почувствовала Наоми, можно было увидеть: из ее взгляда исчезла появившаяся там затравленность, а к щекам вновь прилила кровь, дав немного цвета посеревшему от страха лицу.

— Я прошу прощения, — дрогнувшим голосом произнесла Наоми, взяв себя в руки. — Добро пожаловать, — она по очереди поклонилась гостям и посторонилась, чтобы пропустить их.

От сочувствующего, полного понимая взгляда Акико-сан ей стало немного легче, и она смогла сложить губы в улыбку.

«Она ведь тоже каждый день ждет, что смерть появится у нее на пороге, — подумала Наоми. — Ждет дурных вестей о Фухито-сане и Нарамаро-сане».

Кенджи-сама задержался у ворот переговорить о чем-то с воинами, а Наоми повела Акико-сан к главному дому поместья, разглядывая ее украдкой. Она увидела у нее на лице такие же сухие, измученные волнением и бессонными ночами глаза, опущенные уголки губ и недавно появившиеся на лбу морщинки.

— Как вы добрались? — спросила Наоми.

— Было трудно уехать незаметно из поместья, — вздохнув, заговорила Акико. — Но стало легче, как только мы въехали в ваши земли. Здесь намного тише и спокойнее, чем дома.

Она закусила губу и отвернулась, покрепче прижав к себе замотанного в ткань ребенка.

— Дядя велел мне взять малышку, — прошептала она спустя минуту. — На случай, если…

Акико не договорила, оборвав себя на полуслове, но Наоми поняла ее и без пояснений. На случай, если поместье захватят, а клан Фудзивара — вырежут.

Две его последних представительницы останутся в живых.

— Ей уже дали имя? — молчать было невыносимо, и Наоми решила поговорить о чем-то, что не отдается в сердце острой болью.

— Нет, — Акико качнула головой. — Фухито-сан не успел. Я называю ее просто малышкой, — она улыбнулась и откинула с лица ребенка ткань, протянув его Наоми. — Хотите подержать?

Поспешно кивнув, она с большой осторожностью взяла девочку на руки, неловко качнув пару раз. Малышка спала и причмокивала губами, а ее головку уже покрывал темный пушок.

Наоми представила, как однажды возьмет на руки своего ребенка.

Своего сына. У нее непременно будет мальчик.

— Очень красивая, — сказала она с искреннем восхищением и улыбнулась, передав ребенка Акико-сан. — Мы подготовили для вас комнату, но, боюсь, в поместье не осталось слуг, которые могли бы помочь вам с девочкой.

— Это и не нужно. Дома я справлялась сама.

На крыльце главного дома их дожидалась Мисаки с несколькими молоденькими служанками, которых Наоми оставила в поместье. Поручив одной из них проводить Акико-сан в ее спальню, а другим — наполнить теплой водой бадьи в комнатах, она поспешно вошла в дом.

— Кенджи-сама приехал, — сказала она Мисаки. — Его комната в порядке?

— Конечно, госпожа.

— Нужно принести туда воды и хотя бы лепешек. Они, должно быть, голодны с дороги… Ох, с ним прибыли еще воины. Я боюсь, у нас не хватит риса на ужин.

Наоми озабоченно прошлась по помещению, в котором готовилась пища, заглянув в каждый кипящий котелок.

— Чем мы будем их кормить?

— А я ведь говорила вам, госпожа…

— Мисаки! — Наоми взглянула на девочку с недовольством, заставив ее замолчать, и рассеянно потерла лоб. — Довольно об этом. Помоги мне собрать поднос, а после загляни к Акико-сан и спроси, не нужно ли что-нибудь ей или малышке.

— У нее еще нет имени? — спросила Мисаки, укладывая на тарелку несколько рисовых лепешек моти* и наполняя кувшин прохладной водой.

— Нет.

Наоми достала с полки последние данго, которые у нее были, и полила их остатками сладкого сиропа.

«Кенджи-сама будет разочарован, — не переставала она думать все то время, пока подготавливала нехитрый перекус и с подносом шла к его комнате, — тем, как я управляюсь с поместьем».

Она постучала и, дождавшись разрешения, вошла, перехватив поднос одной рукой. Кенджи-сама сидел перед низким столиком, и, судя по его мокрым волосам, он уже успел смыть с себя дорожную пыль.

Наоми смущенно отвела взгляд: она впервые видела главу клана не в привычном, глухом кимоно, а в купальной юкате.

— Я принесла вам моти и данго, Кенджи-сама, — опустившись на колени, она поставила поднос на столик и уже принялась вставать, когда мужчина ее остановил:

— Наоми, останься.

Она послушно замерла и сложила ладони на коленях, рассматривая главу клана из-под опущенных ресниц. Десяток вопросов был готов сорваться с ее языка, но она молчала, не решаясь заговорить.

В волосах Кенджи-самы прибавилось седины с их последней встречи, и Наоми заметила видневшуюся в разрезе воротника повязку на его плече.

— Вы ранены? Вам что-нибудь нужно? Я недавно делала отвар, — сразу же предложила она, забыв о своем страхе.

— Порез, — отмахнулся Кенджи-сама. — Уже заживает. Ты выглядишь измученной, Наоми.

От пристального взгляда мужчины у нее запылали уши. Ей нужно рассказать ему о ребенке, но, Боги, как тяжело это было сделать!

— Это пустяки, — вымучив улыбку, сказала она.

Но Кенджи-саму ее ответ, похоже, не удовлетворил. Он со все нараставшей внимательностью разглядывал Наоми: ее потускневшие волосы, впалые щеки, обведенные темными кругами глаза.

Он потянулся к кувшину с водой и отломил половину от моти, и в который раз за этот день Наоми стало стыдно. Верно, такого скудного угощения мужчине еще никто и никогда не подавал.

— Кенджи-сама, — она перестала теребить ткань своего темного кимоно и впервые посмотрела мужчине в глаза, удивившись числу новых морщин на его лице. — Я должна вам кое-что сказать… я сама узнала только недавно и побоялась отправлять весть… У меня будет ребенок.

После ее слов на несколько мгновений воцарилась тишина. Во взгляде Кенджи что-то дрогнуло, и он, не говоря ни слова, встал, и Наоми поднялась за ним следом, потому что не имела права сидеть.

— Девочка, — он впервые позвал ее не по имени, а после — к ее ошеломлению — протянул руки и крепко обнял, попутно поцеловав в лоб.

Наоми чувствовала неимоверное облегчение, прижимаясь щекой к прохладному хлопку юкаты на груди мужчины. Она с удивлением поняла, что ее колотит нервная дрожь, когда Кенджи-сама чуть сильнее сжал ладонями ее плечи.

— Когда ты узнала?

— На прошлой неделе, — шепотом ответила Наоми, больше всего мечтая, чтобы это объятие длилось как можно дольше.

Она успела истосковаться по человеческому теплу.

— Я могу?.. — голос подвел Кенджи-саму, сорвавшись, и Наоми не поверила своим ушам. Никогда прежде она не видела главу клана таким. Даже во время того приема.

Она кивнула, и мужчина почти невесомо коснулся раскрытой ладонью ее пока еще плоского живота. Внутри Наоми все затрепетало, и она вдруг совершенно ясно осознала, что действительно ждет ребенка. Что у нее будет малыш. А у клана — наследник. У Минамото будет продолжение.

«Здесь должен быть Такеши, — она с трудом удержалась от всхлипа. — Он должен был первым услышать от меня про ребенка».

— Наоми, — Кенджи-сама вмиг посерьезнел и слегка сжал ее запястья. — Послушай меня очень внимательно. Ты никому не должна об этом говорить.

— Я понимаю. Я потому и не решилась написать вам.

— Ты умница, — он еще раз поцеловал ее в лоб и отпустил. — Я бы спрятал тебя еще дальше, если бы знал более защищенное место, чем поместье.

— Мне хорошо здесь, — сказала Наоми, не покривив душой. — Я должна идти, еще нужно позаботиться о ваших воинах.

Ночью Наоми не спалось. Разговор с Кенджи-самой разбередил ее сердце и наполнил голову тягостными мыслями. Она все думала и думала о том, как сообщила бы весть Такеши, будь все сейчас хорошо. Закрывала глаза и представляла его лицо, силилась вспомнить до мельчайших подробностей. Он бы непременно обрадовался и, наверное, даже обнял ее, несмотря на то, что дарил ей ласку только по ночам.

Но ведь это же ребенок.

Наоми была уверена, что обнял бы. И поцеловал.

А теперь он не увидит, как будет расти ее живот. Не почувствует первого толчка. И — возможно — никогда не возьмет ребенка на руки.

Наоми придется со всем справляться самой. И мужа не будет рядом, когда придет ее срок.

От подобных размышлений хотелось выть, вцепившись зубами в простыню. А сколько таких ночей у нее впереди? Одиноких, с пустой и холодной половиной футона по правую руку?

— Нет, — шепнула она вдруг. — Больше не одиноких, — и сложила ладони на животе. — Я больше никогда не буду одна.

И частица Такеши сейчас живет в ней.

* моти — японская лепёшка, раскатанная в форму. Моти делается из истолчённого в пасту клейкого риса, особого известного с давних времён сорта мотигомэ, который в процессе долгого пережёвывания приобретает сладкий вкус.

* данго — японские шарики моти на палочке, обычно подаваемые с соусом. (в данном случае это были митараси — данго, покрытые сиропом, состоящим из соевого соуса, сахара и крахмала)