Жена самурая

Глава 22. Благая весть

После отъезда Нарамаро-сана и Яшамару-сана поместье опустело. Они забрали с собой почти всех солдат, оставив с ней не больше двух десятков под предводительством Масато-сана, и теперь Наоми очень хорошо могла прочувствовать значение слова «одиночество».

От ее привычных, повседневных дел, которыми она занималась раньше, осталась едва ли десятая часть. Ей не о ком было заботиться; приглядывать, чтобы вкусно и сытно кормили, чтобы вовремя менялась прохудившаяся одежда, чтобы слуги расторопно убирали солдатские минка.

Мало с кем Наоми могла обменяться и парой слов: не с Мисаки же и Мамору ей обсуждать войну!

Первые несколько дней она бродила по поместью неприкаянной тенью, то и дело натыкаясь на места, нахождение в которых причиняло почти физическую боль. Площадку, где она наблюдала за тренировками Такеши и недолго тренировалась с ним сама, Наоми теперь обходила дальней дорогой.

Равно как и конюшни, и солдатские минка, и комнату для трапез… впрочем, едва ли в поместье нашлось бы место, которое не напоминало ей о Такеши.

Иногда она задумывалась, пыталась отыскать среди бушевавших внутри чувств разумное зерно. Пыталась понять, отчего ее тоска была столь острой. Столь горькой. Разъедающей душу, выжигающей сердце дотла.

«Я ведь так мало о нем знаю! Почти ничего».

И буквально через секунду перед глазами проносился десяток воспоминаний, показывающих, как сильно ошибалась Наоми в подобных суждениях.

Она знала о Такеши много больше, чем сама могла представить.

Она знала, как часто он может дышать, как крепко сжимать в объятиях, излившись в нее.

Как он обуздывает свой гнев и ярость, как держит удар.

Как он скрипит зубами, разглядывая ее избитое тело.

Как ласковы его руки, когда он накладывает повязки.

Как нежно скользят его ладони по ее коже.

Она знала, как сильно он любит отца, любил мать и сестер и будет ненавидеть брата до последнего вздоха.

Как избегает ту часть поместья, в которой некогда жил его большой клан.

И еще Наоми помнила, как смотрел он тогда — в последний раз.

Из бездны болезненных воспоминаний ее выдернуло послание Нарамаро-сана. Он предупреждал, что в скором времени им понадобятся все лекарственные снадобья, которые она сможет достать. А еще — знамена, с которыми надлежало идти в атаку.

И Наоми вновь погрузилась в водоворот хозяйственных дел. Из прочитанных трактатов она неплохо помнила лекарственные растения, и знала, что и как следует смешать, чтобы получить необходимую настойку или мазь.

Теперь ее дни были наполнены горьким вкусом трав, что оседал на языке, пучками и связками, ступками и пестиком, о который поначалу она стесывала ладони до кровавых мозолей, хоть и привыкла держать в них оружие.

Вместе со слугами она собирала травы в обширном саду, отправляла на поиски солдат — ей самой они не позволяли выйти за ворота поместья; перебирала, сушила, толкла, смешивала, выжимала…

В ее же руки со всех обширных земель Минамото стекались сведения об ожидаемом урожае, о забранных в солдаты крестьянах, о тяготах деревень, оставшихся без мужской силы. Наоми не чувствовала себя вправе разрешать подобные проблемы, но больше было некому.

Несколько раз ей даже пришлось осуществить правосудие: в сопровождении Масато-сана, Мамору и нескольких солдат она навещала деревни, из которых пришли вести о совершенных проступках, и назначала наказания для провинившихся. Мисаки рассказала ей, что Кенджи-сама или Такеши-сама занимались подобными вещами лишь в редких случаях, когда провинность была столь серьезной, что без вмешательства господина обойтись было нельзя. В остальном же правосудие осуществляли старосты.

Но сейчас шла война, и малейшее послабление могло обернуться большой проблемой. Да и крестьянам следовало напомнить, что над ними все еще есть власть клана Минамото, что у них есть госпожа.

Наоми претило приговаривать людей к отрубанию рук — за воровство — или головы — за предательство, но иного ей не оставалось. Помогала мысль, что Кенджи-сама, верно, ждет от нее стойкости и решительности, ждет, что она справится с ведением дел поместья и управлением деревнями.

Она не собиралась его подводить. И потому старалась.

Старалась походить на Минамото чуть больше, чем на самом деле. Старалась вести себя как Минамото. Поступать так, как поступил бы Кенджи-сама… или Такеши.

Хотя вспоминать его Наоми зареклась.

Постепенно она привыкла и к своим новым обязанностям, и к одиночеству, перестав обращать внимание на стремительный бег времени. Отметками ей служили не дни или недели, а послания — от Кенджи-самы или Яшамару-сана. Они приходили редко, и каждое Наоми разворачивала с замиранием сердца, боясь прочесть горестные вести.

Но Боги были милостивы к ней. И к тем, за кого болела ее душа.

Если послание долго не приходило, то отражение своего тоскливого взгляда Наоми видела в глазах Мамору и Мисаки, без меры переживавших об отце. В нервозности Такуми-сана, отчаянно старавшегося казаться невозмутимым. В затихавших разговорах воинов.

Ожидание порой могло быть до крайности болезненным.

Однажды утром Наоми проснулась и, подойдя к окну, обнаружила на деревьях яркую зеленую листву. Теплое солнце светило ей в глаза, а в воздухе сладко пахло вишней.

Начинался май.

***

Приложив к лицу смоченную в прохладной воде тряпицу, Наоми стерла выступившую испарину. Жара под конец весны стояла невыносимая, и большую часть дня она задыхалась от нехватки свежего воздуха и покрывалась потом. Ночью становилось легче, но ненамного.

Наоми одернула задравшийся хададзюбан, чтобы тот прикрыл ей коленки. Она сидела на полу у распахнутого настежь окна, пережидая очередной приступ тошноты. Не следовало ей есть позавчера на ужин рыбу — после месяца, проведенном на одном лишь рисе, ее организм не усвоил непривычную пищу.

Рядом с ней валялся раскрытый свиток — послание от Кенджи-самы, доставленное утром одним из солдат. Обычно они использовали птиц, но в этот раз нельзя было допустить, чтобы свиток оказался в чужих руках. Слишком важен он был.

Завтра к вечеру в поместье тайно доставят Акико-сан. Кенджи-сама не писал прямо, но Наоми сопоставила все известные ей факты и догадалась, что члену семьи Фудзивара было опасно оставаться в землях клана. Что Фухито-сан еще недолго сможет сдерживать клан Ода, который теснил их со стороны озера.

У Наоми волосы на голове шевелились от ужаса при одной мысли, что может случиться с ним. С ним и Ёрико-сан, которая сопровождала его в походе. Она знала, что Акико-сан возьмет с собой их маленькую дочь. И в поместье Фудзивара останется лишь Хиаши-сама.

Наоми смахнула прилипшие ко лбу волосы и запрокинула голову.

Куда побежит она, если однажды враг окажется у ворот поместья? Где она сможет скрыться?

Она не задумывалась о подобном исходе раньше; верила в воевавших мужчин. Но теперь, когда Акико-сан была вынуждена оставить земли своего клана, Наоми не могла перестать волноваться.

Хотя крохотная частичка ее души и была рада. Не горестям, обрушившимся на клан Фудзивара, не грозившей Фухито-сану и Ёрико-сан опасности. Она радовалась тому, что больше не будет в поместье одна. После того как вместе с частью крестьян забрали Мамору, и она осталась лишь с Мисаки, Наоми хотелось выть от одиночества. Воины почти постоянно находились в патрулях, а многих слуг она отпустила — справлялась и своими силами.

Все еще чувствуя подступающую к горлу тошноту, Наоми осторожно перебралась на футон. Привычно подвинулась на самый его край, оставив большую часть пустой. Так она делала, когда Такеши еще ночевал в этой комнате. Когда она спала здесь не одна.

Как же это было давно. Больше семи недель прошло.

Наоми зажмурилась, вспомнив, как прижималась к мужу по ночам. Он никогда не отстранялся, хотя ни разу не обнял ее первым. Она не переставала думать о нем, но постепенно свыкалась с тоскливым, тянущим чувством, заполнившим ее изнутри. С пустотой на его месте за столом, с пустотой на его части футона. С молчанием, в котором ей приходилось теперь жить.

Кенджи-сама ничего не писал ей о Такеши, и Наоми даже не знала, что с ним. Но надеялась, что он еще жив. Надеялась, что не сломлен пленом Тайра. Она вздрагивала всякий раз, как вспоминала уродливое клеймо на его груди.

Что Тайра сотворят с ним на сей раз?..

Наоми села столь резко, что волосы упали ей на лицо и закрыли глаза. Она мотнула головой и прикусила губу. Последние несколько минут ей не давала покоя какая-то мысль. Что-то очень важное все цеплялось на грани ее сознания, царапало изнутри, но никак не желало оформиться в нечто ясное.

И подобное она ощутила не впервые. Последние пару недель это чувство частенько накатывало на нее, заставляя нервничать.

Она никак не могла уловить, с чем оно было связано.

— Пару недель… — шепнула Наоми. — Последние пару недель…

И тотчас ее пробил холодный пот. Она испуганно и шумно вдохнула, вскинув к лицу руки.

Последние лунные крови были у нее много-много недель назад.

Наоми медленно, очень медленно подняла склоненную прежде голову, удивляясь странному шуму в ушах. Также медленно она поднесла к животу раскрытую ладонь.

Этого просто не могло быть.

Перед ее глазами заплясали разноцветные круги.

Ни разу прежде Наоми не задумывалась о своей лунной крови. Она забыла о ней, ведь столько всего случилось с того дня, как она покинула родовое поместье!

— Как… — произнесла она, — как такое возможно?

Она издала полувсхлип-полустон.

Ее ведь пытались отравить. Ее похитили и избили. Ей изрядно досталось в вечер того злополучного приема.

Как она могла сохранить дитя?

— Крови нет из-за постоянных волнений, — сказала Наоми. — И переживаний.

Но стоило ей только задуматься, стоило допустить такую возможность, стоило разрешить себе, как память услужливо принялась подбрасывать десятки незначительных мгновений, десятки мелочей, на которые прежде она не обращала даже внимания. А теперь могла связать воедино.

Тошнота. Слабость. Возбуждение, переходящее в апатию. Слезы. Беспричинный смех. Злость. Обида. Тоска. Ночная испарина. Головокружение. Отсутствие аппетита.

Наоми, пошатнувшись, встала и накрыла ладонями живот. Она ничего не почувствовала, но отныне знала.

Ребенок рос в ней.