Хозяйка старой пасеки 2

15

На самом деле приколотить пропитанную прополисом ткань к доске и пристроить ее на ветку было не так уж и долго. Мы вернулись в кабинет, Варенька — доделывать азбуку, я — размечать на бумаге палочки, петельки и кружочки для будущей прописи. Коробочку с перьями для Герасима я отложила заранее из запасов, хранившихся в кабинете.

Стоп. А где и на какие деньги дворник будет покупать письменные принадлежности? Ладно перья, но бумага стоит тридцать змеек за две дюжины листов. Серьезная сумма для крестьянина.

— Сейчас кляксу посадишь, — хихикнула Варенька.

Опомнившись, я отложила перо от греха подальше.

— Задумалась.

Графиня сама — недавняя ученица. Может, подскажет что-то?

— Перья никто не покупает, — пожала плечами она, выслушав меня. — Разумеется, люди нашего круга, у которых есть свои земли. А бумага — это необходимые расходы.

Так, значит, мне нужно еще снабдить перьями и бумагой управляющего. Нелидов, судя по всему, пользовался собственными запасами, но, если придется и дальше писать столько же прошений, надолго ее не хватит.

Эта мысль потянула за собой еще одну. Что на меня нашло утром? Я действительно обиделась, что мне не раскрыли все тайны следствия при одном из подозреваемых? Надо бы сбегать к управляющему, которого я утром попросила передать мои прошения исправнику, да забрать их. Незачем выставлять себя полной дурой.

Будто в ответ на мои мысли, в дверь осторожно постучали. Нелидов, легок на помине.

— Граф велел передать вам. — Он протянул мне письмо.

Не успела!

— Спасибо. — Что еще я могла сказать? — Пожалуйста, в следующий раз напомните мне, что быть посыльным не входит в ваши должностные обязанности.

— Меня это совсем не утруждает, — улыбнулся он. — К тому же вы работаете не покладая рук. Если позволите высказать мое мнение, раз уж сегодня вас оставили без выезда, следовало бы воспользоваться возможностью отдохнуть.

— Я и отдыхаю. — В самом деле, за сегодня я почти ничего и не сделала. — Кстати…

От перьев и бумаги управляющий отказываться не стал. Выслушав про Герасима, сказал:

— Грифельная доска. Ее и носить с собой удобнее, чем бумагу и чернила. — В его голосе промелькнуло удивление. — Неужели ваши учителя ею не пользовались?

Может, и пользовались, но не мои.

— Не помню, чтобы она попадалась мне в доме, — выкрутилась я.

— Я запишу себе купить, когда поеду в город в следующий раз.

Уловив едва заметный вопрос в его интонациях, я кивнула.

— Да, спасибо.

— А пока предложите дворнику сделать церу. Насколько я понимаю, воск у вас есть, сажи тоже достаточно.

Точно! Деревянная дощечка с нанесенным воском и стило — заостренная палочка. Штука древняя как мир и потому простая.

Нелидов откланялся. Я взялась за письмо. Печать украшал лук с тремя наложенными стрелами и языком пламени над ними. Ломать ее не хотелось: предчувствие подсказывало, что ничего хорошего внутри я не найду.

Да что я веду себя как девчонка!

Хрустнул сургуч, я развернула письмо.

' Милостивая государыня Глафира Андреевна!

Имею честь уведомить Ваше благородие о получении Вашего почтенного прошения от сего числа касательно производимого дознания.

Изъясняю, что производство дознания ведется мною в строгом соответствии с предписаниями Устава благочиния и Учреждений для управления губерний.

Согласно означенным установлениям, разглашение обстоятельств, могущих воспрепятствовать обнаружению истины, до окончания следствия не дозволяется. Равным образом сообщение подробностей дела лицам, не причастным к производству оного, противно служебному долгу.

Как только производство по означенному делу достигнет той степени, когда оное может быть предано огласке без ущерба для правосудия и не в противность установлениям, немедленно буду иметь честь довести до сведения Вашего благородия все относящиеся к Вашей особе обстоятельства.

Что же касается права на подачу жалоб, то оное принадлежит всякому рутенскому подданному и может быть осуществлено в любую из вышестоящих инстанций, включая Губернское правление, Палату уголовного суда, Сенат и Собственную Ее Императорского Величества Канцелярию.

С истинным почтением пребываю

Вашего благородия покорнейший слуга

Кирилл Стрельцов, земский исправник'.

Я медленно сложила письмо, борясь с желанием порвать его в клочья. Сама виновата: нечего было пытаться переиграть исправника на поле, где он наверняка опытнее меня. Если перевести этот шедевр канцелярского слога на русский, хватило бы двух предложений. «Я работаю, как закончу — сообщу, что можно. Жалуйтесь хоть папе римскому, хоть в спортлото».

— Глаша? — спросила Варенька. — Что этот будочник тебе написал?

— Ничего. — Мои пальцы, словно против воли, прогладили на столе края письма, усиливая остроту сгибов. — Ничего серьезного.

Вот же…

Но как красиво он меня сделал, зараза этакая!

При этой мысли я рассмеялась.

— Глашенька, я сбегаю за нюхательными солями, — встревожилась девушка.

— Не стоит. — Я улыбнулась ей. — Правда не стоит. Я смеюсь над собой. Он прав, а я здорово сглупила.

— Надеюсь, ты не скажешь ему это? Мужчины должны чувствовать себя немного виноватыми, даже если абсолютно правы.

— Не знаю, кто тебя этому научил, но я с ним не согласна. Разве можно делать человека виноватым ни за что? Разве это справедливо?

— Но тогда ими совершенно невозможно будет управлять!

— Если я захочу кем-нибудь управлять, я прикажу оседлать мне лошадь, — ответила я чуть резче, чем следовало бы. — А с людьми я предпочитаю договариваться. Или хочешь, чтобы я попробовала твою идею на тебе самой?

— Она не моя! — На лице Вареньки огромными буквами читалось: «А меня-то за что?» — Но если договориться не получится?

— Если человек в принципе не способен договариваться, то и незачем иметь с ним дело, только и всего. — Я улыбнулась. — И хватит о высоких материях. Пойдем к Герасиму.

А то кое-кто опять скажет, что я порчу его кузину.

Герасим взял лист бумаги с прописями так осторожно, будто он был сделан из тончайшей золоченой фольги. Положил его на стол, бережно погладив. Посмотрел на меня с сожалением и поводил пальцем по ладони, будто пересчитывая монеты.

— Бумага для тебя дороговата, согласна, — сказала я. — Я закажу грифельную доску при первой же возможности. А пока ты можешь сделать штуку, на каких писали еще несколько тысяч лет назад.

Герасим вопросительно поднял брови, и я пояснила:

— Возьми немного воска, я разрешаю, добавь сажи, чтобы был темным. Залей гладкую дощечку. Заточи палочку как перо, а на обратной стороне сделай лопаточку, чтобы можно было разгладить воск и снова писать.

Он энергично закивал.

— А пока попробуй перо.

Поставить ему руку оказалось не настолько трудно, как я опасалась. Все же дворник был мастером и умел не только землю копать. Тонкая работа вроде письма тоже была ему под силу. А еще он обладал чудесной способностью игнорировать смешки и перешептывания мальчишек в людской, которые раздражали даже меня.

— Я принесла тебе букварь, — сказала Варенька, когда Герасим распрямился, разминая занывшую с непривычки руку. — Пока можешь посмотреть, а учиться писать начнем завтра днем.

Дворник покачал головой. Описал дугу через верх, ткнул в потолок и изобразил, будто машет топором. Указал в конец дуги, коснулся букваря. Варенька нахмурилась.

— О! Поняла! Днем ты будешь работать. Тогда вечером, конечно.

Закрыв за собой дверь в людскую, я замерла, жестом попросив Вареньку молчать. Не понравилось мне, как хихикали и переглядывались мальчишки. Герасим, конечно, человек взрослый и в состоянии постоять за себя, а подслушивать нехорошо, однако подслушивая можно узнать немало интересного.

Я не ошиблась. Начал Антошка.

— Ишь ты, дядька Герасим в грамотеи подался! Небось думает, что перо в руки возьмет — и сразу в господа выйдет!

— Да куда ему, немому-то! — подхватил Кузька. — Букву напишет, а сказать, что написал, — не сможет!

— А может, он мечтает приказчиком стать? — добавил Данилка. — Думает, барыня его в господский дом переведет?

— Эх, дядька! — весело продолжил Антошка. — В твои-то годы за букварь садиться! Внуки твои от смеху помрут!

— Пусть лучше топор держит, — буркнул Федька. — Это ему сподручнее книжек.

— Да он, поди, думает, что как научится — так ему и жалованье прибавят! — не унимался Кузька. — Дурак старый!

— Тише вы, — попытался их унять Митька, но было поздно.

— А что, дядька? — поинтересовался Кузька. — Думаешь, барыня тебя за ученость полюбит? Да она на тебя и не взглянет!

Послышался звук удара и вскрик Кузьки.

— Ой, мамочки! Дядька, мы же пошутить только!

Я распахнула дверь.

— Повеселились? Или мало вам Герасим навешал, позволить еще добавить?

Мальчишки сжались на лавках. Кузька, держась за щеку, попытался спрятаться за спину Митьки. Антошка вмиг перестал хихикать, а Федька уставился в пол. Только Данилка смотрел на меня внимательно, будто пытался понять, насколько сильно они влипли.

— Барыня, мы не… то есть… — забормотал Митька.

— Молчать, — оборвала я. — Герасим, можешь позаниматься в пустующем флигеле, там есть стол. А я пока побеседую с этими умниками.

Дворник поклонился и вышел, бросив на мальчишек тяжелый взгляд.

— Ну что, весельчаки. — Я обвела их глазами. — Расскажите мне, что такого смешного в том, что человек хочет научиться читать и писать.

— Да мы просто… — начал было Антошка.

— Просто что? Просто решили показать, какие вы умные?

— Просто пошутили.

Я скрестила руки на груди.

— Пошутили, значит. Отлично. Тогда объясните мне, умники, что вы будете делать, если решит пошутить над вами… скажем, господин Нелидов. Пошутит, что не только барыня вам ничего не должна, но и вы задолжали по змейке за день работы.

— Так мы к вам на поклон пойдем! — сказал Митька.

— А я в город уехала. Или замуж вышла и в имение мужа перебралась.

— Тогда… к старосте пойдем жаловаться.

— Разве может староста управляющему слово поперек сказать?

Митька почесал в затылке.

— Делать нечего, придется исправнику кланяться.

— А исправник в Больших Комарах.

Митька задумался, и влез Данилка:

— Придется снова к старосте идти, в ноги кланяться и просить челобитную исправнику написать.

— А что, если староста решит, что незачем с барским управляющим ссориться из-за мальчишек? — не унималась я.

— Барыня, старосту мир выбирает, чтобы он людей защищал… — Митька осекся.

— От барского произвола, — кивнула я. — Мир выбирает, но кто утверждает? Барин, так?

На самом деле я била наугад, но, судя по тому, как переменились лица мальчишек, попала в цель.

— Так вот, что, если староста решит, что ему свое место дороже, чем десяток змеек или даже отруб, который не ему недоплатят? И откажется писать? Или не откажется, но напишет: «Дурные мальчишки воду баламутят, накажите их, чтобы неповадно было»?

Мальчишки снова переглянулись.

— Не станет Сергей Семенович так делать, — сказал Данилка. — Все бают, что он человек честный. Он у барыни из Овражков жил, и тамошние люди о нем ничего кроме хорошего не говорят.

— Сергей Семенович не станет. И я не стану: мое слово крепкое — что обещала, все выполню. Но жизнь длинная. Уйдет Сергей Семенович, придет другой, который барыне будет улыбаться, а с мужиков три шкуры драть, да такой хитрый, что не сразу разберешься.

— Да все они такие, — буркнул Федька. Данилка толкнул его в бок, и парень тут же добавил: — Прощенья просим, барыня.

— Все, не все, не в этом дело, — покачала головой я. — А в том, что Герасим, когда грамоте научится, если его кто обманет, сам может жалобу написать.

Федька фыркнул:

— Толку-то с тех жалоб. Рука руку моет.

— Кирилл Аркадьевич, нынешний исправник, честен со всеми. Однако ты прав, и нечестные бывают. Но вот в чем разница, Федька. Герасим, когда обучится грамоте, сможет хотя бы попробовать защититься и достучаться до честного начальника. А вы даже попробовать не сможете.

Мальчишки притихли.

— Можете смеяться над дядькой Герасимом, — сказала я спокойно. — Только помните: через полгода он будет читать и писать. А вы останетесь такими же неграмотными, как сегодня. И когда кто-то решит вас надуть — а это обязательно случится — кого будет легче обмануть?

Я вышла из людской, оставив их переваривать услышанное. Может, и не подействует, парни наверняка привыкли к бесправию и беззаконию. Но я должна была хотя бы попробовать.

Варенька, к моему облегчению, не стала дожидаться, пока я разберусь с мальчишками, куда-то ушла. Я поколебалась: за что бы взяться? Мысленно обругала себя. Сейчас я чувствовала себя куда лучше, чем вчера вечером. Как ни паршиво было это признавать, с самого момента попадания сюда я усиленно старалась угробиться повторно, от усталости и недосыпа. Да, дела навалились, только успевай поворачиваться, однако, если я свалюсь, они не решатся. Мне следовало бы помнить об этом.

Что ж, отдыхать так отдыхать. Я вышла во двор. Полкан подбежал ко мне, и какое-то время мы баловались, отбирая друг у друга палку. Я так увлеклась, что забыла обо всем на свете, и опомнилась, только ощутив чей-то пристальный взгляд.

У угла дома Стрельцов о чем-то негромко разговаривал с Гришиным, то и дело поглядывая на меня. И по лицу его, как всегда, ничего нельзя было понять.

Нужно бы извиниться. Я ведь в самом деле не собиралась никуда жаловаться. Да и информация у меня была, стоило просто включить голову и подумать.

Савелий в крестьянском платье — наверняка скрывался. Но Стрельцов объявил его в розыск только вчера — боже мой, только вчера! — и в тот же вечер Гришин обнаружил моего бывшего управляющего, так что тот никак не мог узнать, что в розыске. Ждал, что так случится? Или было почему скрываться? Гришин сказал «бледен» — не может ли быть, что бледность эта из-за раны, полученной в ту ночь, когда кто-то пытался залезть в дом?

Я потрясла головой. Савелий, которого я обожгла, еще толком не научившись владеть магией, — опытный боевой маг? Может ли быть такое? Я бы скорее поставила на гусара.

С другой стороны, мало ли известно случаев, когда люди, вернувшись с войны, не могли найти себе места в мирной жизни? Савелий мог не ждать от безропотной девушки отпора, а потом вмешался Полкан. Да и, в конце концов, «опытный», «умный» и «хитрый» не равно «хладнокровный» и «честный». Не просто же так он — если это он, конечно, — помалкивал о своей военной карьере.

Пока я размышляла, Гришин поклонился исправнику. Глянул в мою сторону и пошел к углу дома. Внутри колыхнулось раздражение — да, я сидела на крыльце, ведущем на черную половину дома, но не настолько я широка, чтобы перегородить вход, да и пропустила бы. Стрельцов явно поколебался, однако все же спасаться бегством к парадному крыльцу не стал. Двинулся ко мне, сделав свою фирменную физиономию кирпичом.

Я поднялась ему навстречу. Стрельцов поклонился. Безупречно и холодно — как он умудряется в простой жест вложить столько льда? Извиняться мне сразу же расхотелось, и я снова разозлилась — теперь уже на себя. Не первоклассница же: сама решила, сама передумала.

— Кирилл Аркадьевич… — Я прокашлялась. Пальцы затеребили юбку, будто обладали собственной волей. Осталось только носочком пол поковырять! — Я получила ваш ответ. Вы правы, мне не следовало вмешиваться в ход расследования.

Он улыбнулся. Именно с таким же выражением он улыбался Ольге — чтоб ее! — в день поминок.

Я ревную?

Глупость какая!

И все же от этой улыбки, обращенной ко мне, я чуть не разревелась. Почему я не попала в какую-нибудь почтенную матрону вроде Марьи Алексеевны, насколько проще было бы справляться с дурацкой биохимией!

— Не стоит, Глафира Андреевна. Вы не первая, кто не способен совладать с естественным женским любопытством. Я привык. Как и к попыткам использовать женские чары там, где официальные пути оказались бессильны.

Я задохнулась.

— Вы считаете, что я извиняюсь только для того, чтобы вы размякли и разболтались?

Он снова улыбнулся.

— Ни разу в жизни я не встречал дамы, которая первая бы извинилась перед мужчиной без задней мысли.

Я рассмеялась, зло и горько.

— Что ж, можете отметить это знаменательное событие в календаре. Как ни грустно это признавать, ваша кузина знает мужчин куда лучше меня. Она предупреждала, что не стоит признавать себя неправой.

Стрельцов на миг стиснул челюсти. Я мысленно выругалась. Молодец, Глаша, так всегда и делай. Говори в лоб взрослому мужчине — а несмотря на молодость, назвать его парнишкой у меня не получалось, — что две девчонки обсуждали его за спиной.

— Приятно узнать, что я стал предметом для ваших бесед. И что же еще Варенька рассказала вам о несносном кузене?

— Ничего.

— Позвольте вам не поверить.

— Ваше право, Кирилл Аркадьевич. И, поскольку я исчерпала ваш лимит на личные беседы, не смею больше мешать вашему высокоблагородию вести расследование.

Я отступила с крыльца, пропуская его в дом. Дверь распахнулась.

— Глаша, где ты опять? — Варенька вылетела из нее, почти не опираясь на палку. — А как же наш…

Не договорив, она впечаталась в широкую грудь своего кузена.

У этой девицы определенно талант превращать простую неловкость в настоящую катастрофу! Стрельцов поймал кузину за локти, молча отлепил от себя и так же молча скрылся в доме.

— Глаша, ты же обещала, что после того, как мы закончим урок для Герасима, займемся… — Она понизила голос, воровато оглянулась в сторону дома. — … подарками для мужчин.

— Я не буду делать подарок Кириллу Аркадьевичу, — ровным голосом произнесла я.

— Но как же…

— Я сделаю просто подвеску, чтобы научить тебя, раз обещала.

Полежит до тех пор, пока я не смогу надеть ее на шею своему ребенку. Я не была суеверной, но в мире магии не знаешь, чего ожидать, — вдруг амулет в самом деле поможет малышу расти здоровым и крепким? А малыш у меня непременно будет!

Хотя, если все мужчины здесь такие, как Стрельцов, оставаться мне старой девой до скончания века!