Хозяйка старой пасеки 2

22

— Представляете, Павел Никифорович, сегодня, объезжая свои земли с господином исправником и уездным землемером, я обнаружила, что у меня завелся тайный доброжелатель.

Я захлопала ресницами. Все же есть свои плюсы в моих новых восемнадцати: в прежнем возрасте фокус «прелесть какая дурочка» вряд ли бы удался, а до старой дуры я дожить не успела.

— Кто-то засеял с десяток десятин на моей земле озимой рожью. Учитывая, что все выросшее на земле принадлежит ее хозяйке, этот кто-то определенно хотел помочь мне с посевной. Как трогательно, правда?

Стрельцов потер переносицу, чересчур внимательно уставившись в окно. Марья Алексеевна закашлялась в платочек.

А где Варенька? Как это — гости в доме, а ее нет? С этой барышней нужен глаз да глаз, как с маленьким ребенком: если затих — явно не к добру. Но спрашивать о ней сейчас было бы неуместно.

Лисицын побагровел, попытался оттянуть пальцем воротник. Я продолжала щебетать:

— Впрочем, может быть, я слишком много думаю о себе, а этот неведомый доброжелатель заботился о моей тетушке? Даже у дам в ее возрасте бывают поклонники. Необязательно романтические — можно ведь ценить и глубокий ум и скромный характер. Когда хозяйство такое большое, трудно уследить за всем, и тетушка могла с радостью принять помощь. Особенно если бы она исходила от милого молодого человека… вроде вас.

— Вы правы, — с готовностью подхватил Лисицын. — Агриппина Тимофеевна часто жаловалась, что в ее года трудно уследить за всем. Столько хлопот, то ли за хозяйством следить, то ли за недееспособной барышней, оставшейся на ее попечении. — Он делано вздохнул.

Я продолжала улыбаться так же безмятежно. Даже если нянька Насти права и та, прежняя Глафира — тоже я, такой мелочный укол не мог меня задеть. Разве что заставить сделать зарубку в памяти.

— И я предложил ей помощь. Засеять часть земель на границе наших угодий, до которых у нее не доходили руки в обмен на… десятую часть урожая.

— Как благородно с вашей стороны! — всплеснула руками я. — Взять себе всего лишь десятую часть урожая — она не окупит даже семян!

Лисицын снова оттянул воротник.

— Прошу прощения, Глафира Андреевна. Вы меня неправильно поняли. Это Агриппина Тимофеевна предложила взять себе десятую часть урожая в качестве арендной платы за землю.

— Ах, вот как! До чего жаль, что я как хозяйка этой земли не была свидетельницей этой вашей договоренности.

— Вы… не слишком хорошо себя чувствовали.

— Понимаю, и благодарю, что не стали тревожить меня напрасно. Ведь наверняка осталось письменное соглашение?

— Все было под честное слово.

Зараза! Честное слово дворянина — это серьезно, я не могу вслух усомниться в нем, не оскорбив.

— Конечно, честное слово дворянина нерушимо, — согласилась я. — И я как хозяйка, вернувшая себе все права, обязана продолжить дело Агриппины Тимофеевны.

Лисицын довольно разулыбался.

— Однако, Павел Никифорович, моя тетушка, земля ей пухом, была не слишком расторопна в хозяйственных делах. Возможно, ей казалось, что десять процентов урожая с ее же собственной земли — вполне щедрая плата за помощь. Я так не считаю. Я хочу четверть урожая с этой земли.

— Помилуйте, но это же грабеж! — возмутился Лисицын. — Я засеял сто пятнадцать пудов ржи. Урожай — сам-пять…

— В прошлом году было сам-три, — вставила Марья Алексеевна.

— А в позапрошлом — сам-пять, — не сдавался Лисицын. — Хорошо. Сам-четыре. Пуд ржи на рынке Больших Комаров прошлой осенью стоил один отруб. При урожае сам-четыре десять процентов, — он уставился в потолок, подсчитывая, — от четыреста шестидесяти пудов — это сорок шесть отрубов. Аренда земли на год стоит четыре отруба за десятину.

Выходит, с Софьей я продешевила. Впрочем, коровы пасутся на земле не весь год, а только в сезон, так что то на то.

— То есть, взяв десять процентов, вы все равно останетесь в выгоде.

Может, я бы и согласилась и даже спустила бы ему подколку про недееспособность, как спустила Софье намек на «настоящего убийцу», — в смятении люди часто говорят вещи, о которых потом жалеют. Но он не просто засеял мою землю. Он передвинул межи, украв у меня кусок. И вот этого я спускать не собиралась.

Я улыбнулась, и, судя по тому, как перекосило Лисицына, улыбка эта могла сделать честь любому крокодилу.

— Вы забываете одну деталь, Павел Никифорович. Вы не согласовали ваши труды с настоящей хозяйкой этой земли. Честное слово дворянина — веский аргумент, но не для суда. К тому же, по вашим собственным подсчетам, даже отдав мне четверть, вы получаете урожай в триста сорок пять пудов. Триста сорок пять отрубов с земли, которая вам не принадлежит. Вы считаете, это грабеж? Возможно, мы спросим господина исправника: он лучше всех нас разбирается в законах.

— Не понимаю, о чем тут спорить, — пожал плечами Стрельцов. — Межа восстановлена, урожай принадлежит владельцу земли.

Лисицын позеленел, но сдаваться не собирался.

— Его еще надо снять. А это дело непредсказуемое.

— Очень непредсказуемое, — согласилась я. — Вот, кажется, прекрасно все выросло, сжать да в амбар, а утром на стеблях появляется залом… и ни один мужик не согласится даже пройти мимо такого поля. Пока пошлют за священником — а он, не ровен час, у умирающего или вовсе в отъезде — дожди, и плакал урожай. Все сгнило, никаких доходов, одни убытки.

— Понимаю вас, Глафира Андреевна. — Он снова оттянул пальцем воротник. — Подумав как следует, я решил, что такая умная и прекрасная барышня, как вы, заслуживает четверти урожая, снятого с этой земли.

— Благодарю вас за комплимент, Павел Никифорович. И, поскольку слово барышни не ценится так высоко, как слово мужчины, я предлагаю оформить наше соглашение письменно. Вы не поможете нам, Кирилл Аркадьевич?

— С удовольствием, — улыбнулся Стрельцов.

Наконец с бумагами было покончено и Лисицын убрался.

— А где Варенька? — спросил Стрельцов, когда за гостем закрылась дверь.

— Герасима грамоте наставляет, — успокоила нас Марья Алексеевна. — Сказала, что не хочет разговаривать с этими противными гостями.

— Ей следовало бы поучиться выдержке и умению общаться даже с не слишком приятными людьми, — покачал головой Стрельцов.

— Вот ты и поучи. — Генеральша похлопала его по плечу чуть повыше локтя. — В мои года терпение уже не то, что в молодости, а ты ей старший родственник, в конце концов.

Я подавила смешок. Стрельцов едва заметно поморщился.

— Боюсь, воспитатель из меня никудышный.

— Вот и потренируйся. Своих-то как воспитывать будешь? — Она подмигнула мне.

Я залилась краской, Стрельцов закашлялся. Разумеется, Варенька с ее чутьем на неловкие ситуации появилась в дверях.

— Наконец-то ты признал, что от твоих нотаций никакого толка, — заявила она. — Марья Алексеевна права: барышням все время напоминают, что они — будущие матери, но почему-то мужчинам никогда не говорят, что они будущие отцы. А кому как не отцу воспитывать сыновей?

Лицо Стрельцова окаменело.

— Варвара, ты забываешься.

— А что я…

— Пойдем-ка, Глаша. — Марья Алексеевна подхватила меня под локоть. — Незачем…

— Нет! — испуганно воскликнула Варенька, и одновременно с ней Стрельцов тоже сказал:

— Нет.

От его тона у меня мороз по коже пробежал, и я малодушно порадовалась, что ни разу не слышала его в свой адрес.

— Раз уж у тебя хватило духа публично критиковать старшего родственника, имей смелость и ответ выслушать публично.

Его голос становился все суше.

— Во-первых, ты рассуждаешь о вещах, в которых ровным счетом ничего не смыслишь.

Варенька побледнела, однако не заткнулась.

— Так откуда же мне в них смыслить, если мне не дают о них говорить?

— В свое время…

— Когда? Когда у меня на руках будет малыш, а я не буду знать, что с ним делать?

— Для этого есть няньки и старшие родственницы. — Холод в тоне Стрельцова достиг, кажется, абсолютного нуля. — Барышням рассуждать о таких вещах…

— О каких? — На ресницах девушки повисли слезы. — Я говорю о воспитании детей, а не о том, как они появляются…

— Хватит! — Он сказал это совершенно спокойно, но кузина вздрогнула, как от пощечины.

— Глафира Андреевна, я нахожу, что это ваше дурное влияние.

— В самом деле? — Я сказала это едва слышно: горло перехватило от бешенства. — Какие-то пару часов назад вы говорили… Неважно.

Стрельцов отступил на шаг.

— Глафира…

Я перебила его:

— Как удобно — свалить все свои проблемы на испорченную Глафиру и ее дурное влияние. Дай вам волю, барышни не будут знать, что куры несут яйца, лошади жеребятся, а коровы телятся. — Я бы хотела закричать, но горло по-прежнему сдавливал ком, и получалось какое-то шипение. — Вот только Варенька действительно спрашивала о воспитании, а не о деторождении. Это вы приписали ее словам другой смысл. Так кто из нас на самом деле развращает…

— Довольно! — Командирский голос генеральши прогремел на всю комнату.

Я подпрыгнула. Варенька разрыдалась, каменная маска Стрельцова на мгновение треснула, явив растерянность.

— Да, Варенька позволила себе лишнего, забыв, что разговаривает не просто с товарищем по детским шалостям, а со старшим мужчиной, который отвечает за ее поведение. Если она была чем-то недовольна, следовало высказать это наедине. Но ты, граф, вел себя как уязвленный мальчишка, а не как старший и разумный родственник. А Глаше и вовсе ни за что досталось. На меня разозлился — мне бы и выговаривал.

На лице Стрельцова заиграли желваки. Я ожидала взрыва, но он медленно выдохнул.

— Вы правы, Марья Алексеевна.

Он шагнул ко мне так стремительно, что я шарахнулась, но Стрельцова интересовала не я. Он притянул к себе кузину. Та уткнулась носом в его мундир и зарыдала еще горестнее. Поглаживая Вареньку по волосам, он поднял голову и посмотрел мне в глаза.

— Я не должен был говорить того, что сказал. — Он произнес это так тихо, что я едва расслышала.

Я моргнула, изо всех сил стараясь не разреветься. Очень хотелось спросить — не должен был говорить или не должен был думать? От соблазна меня спас стук копыт из-за окна. Я выглянула, радуясь, что можно отвернуться. Из коляски вылезал коренастый крепкий мужик. Точнее, купец, судя по сапогам и расшитому жилету.

Как будто мало мне было сегодня гостей!

— Это еще кто такой?

Генеральша заглянула мне через плечо.

— Медведев.

— Как не вовремя! — вырвалось у меня.

Хотя, если подумать, — очень вовремя. Вздохнув, я обернулась к Стрельцову.

— Я просила Северских рассказать ему про меня. Так что придется принять. Прошу прощения, Кирилл Аркадьевич. Начинайте без меня.

— Что начинать? — полюбопытствовала Варенька, выворачиваясь из объятий кузена.

— Варвара! — возмутился Стрельцов.

Она состроила умильную физиономию, глядя на меня. Я со смехом покачала головой.

— Можете не торопиться, Глафира Андреевна, солнце еще высоко.

Я не стала спорить. Варенька шмыгнула носом и вцепилась мне в рукав.

— Глаша, можно с тобой? Если ты не собираешься обсуждать что-то секретное, конечно. Я буду молчать и слушать, честно-честно!

Я вздохнула. В чем-то Стрельцова можно понять. Немного.

— Я собираюсь обсуждать товары и цены. Вряд ли это будет тебе интересно.

— Интересно. Я хочу научиться. Мне же придется вести хозяйство, а где этому учиться? — Она выразительно глянула на кузена. — Папенька говорит: не твоего ума дело, маменька: не мешай.

— Ладно, — сдалась я. — Молчать и слушать. Если захочешь что-то спросить — запоминай, объясню потом, когда гость уедет.

Мне показалось, будто Стрельцов ждал, что я позову и его. Но Марья Алексеевна ухватила его под руку.

— А мы с тобой, граф, пока посидим да поболтаем.

Прежде чем выйти к купцу, я заглянула к управляющему и попросила его подняться в мой кабинет. Нелидов с любопытством посмотрел на Вареньку, но спрашивать ничего не стал, а я тоже не стала объяснять.

Медведев низко поклонился мне. Протянул письмо.

— Княгиня Анастасия Павловна настойчиво советовала мне вас навестить. Так что я прямо от нее и к вам, а это рекомендация.

Письмо было коротким: Настя отзывалась о купце как о человеке, который своего не упустит, но в целом честном. Большего мне и не надо было — едва ли преуспевающий купец окажется бессеребренником. Мы поднялись в кабинет, где у окна на стульях уже ждали Нелидов и Варенька. Я растерялась на миг: представлять дворян купцу — оскорбить ее. Не представить — оскорбить его.

Ладно, Нелидов человек здравомыслящий, потом извинюсь.

— Сергей Семенович, позвольте представить вам Савву Петровича, купца. Анастасия Павловна очень лестно о нем отзывается.

Медведев низко поклонился.

— Савва Петрович, это Сергей Семенович, мой управляющий, без которого я как без рук.

Нелидов кивнул. Купец встретился взглядом с Варенькой, поклонился и ей, та чуть склонила голову. Кажется, я все сделала правильно.

Переходить к делу с первой же фразы считалось неприличным, беседа потекла неторопливо и плавно. Поговорили о торговых делах. Медведев не хвастался крупными сделками, как это водится среди адептов успешного успеха, но и не прибеднялся, рассказывал спокойно и с достоинством. Как возит зимой мороженую рыбу с северных рек. Как радуется лету, потому что можно работать недалеко от семьи: собирать по уезду сперва ягоды, потом овощи, мед, грибы и яблоки, поздней осенью — соленья и заготовки, которые держит в погребах до второй половины зимы, когда их можно продать подороже. Обсудили урожай лесных ягод. Поговорили о том, что большие города летом обычно пустеют, потому что господа разъезжаются в свои имения да на дачи, но Большие Комары в этом отношении — город особенный. Императрица вместе с двором переезжает в летний дворец, и поднимается спрос на дорогие вина и редкие лакомства. Или на такие обыденные мелочи, как, скажем, банные веники. Не будут же слуги высоких господ сами бродить по окрестным лесам!

Акулька принесла травяной чай, стрельнув в гостя любопытным взглядом. Я разлила его. Купец взял чашку с поклоном.

— Знатный сбор; маменька ваша тоже, говорят, так в травах разбиралась, что никакого хатайского чая не надо было, — сказал он. — Но те сборы я не имел чести попробовать. А вот медок вашего батюшки, светлая ему память, помню, знатный был медок, белый да душистый.

— Светлая память, — согласилась я. — При батюшке все по-другому было.

— И то правда. Не в обиду тетушке вашей покойной будь сказано, при батюшке все на широкую ногу было поставлено. И дом полон дворни, и во дворе работников полно. А тетушка ваша всех разогнала. Ну да не мне судить, наверняка были у нее причины.

— Были, — подтвердила я. — Но я надеюсь, что скоро все изменится.

— Дай-то бог. — Он пригубил из чашки. — Слыхал я, Глафира Андреевна, что вы батюшкино дело восстанавливать взялись?

— Взялась. И надеюсь, что вы будете с такой же охотой покупать мой мед, как и батюшкин.

— Это уж завсегда с нашим удовольствием. Однако до большого сбора, как липа отцветет, еще полтора месяца. Тогда и приеду, если у вас будет что предложить.

— Возможно, у меня появится мед и раньше.

После пересадки пчел в улей в колоде останутся соты. Конечно, те, что с расплодом, я прицеплю на рамки, как уже делала, чтобы семья была сильнее. Но медовые я переносить не собиралась — проще дать пчелам подкормку из стоявшего на кухне старого меда. Тем более что он мне не нравился. Нет, он не прокис, не заплесневел, только засахарился. Но по моим меркам в нем было слишком много примесей. Кусочков воска, прополиса, а уж после того, как я выковыряла из него мумию пчелы, я отставила горшок в погреб, решив пустить этот мед на подкормку.

— Неужто вы перед самым медосбором собрались пчел закуривать? — удивился купец. — От слабых семей много меда, конечно, не получить, но все прибыток.

— Закуривать? — переспросила я.

Медведев ошарашенно посмотрел на меня, потом расплылся в улыбке.

— Должно быть, батюшка вас от этого берег, ежели вы пчелок любите. Оно, конечно, божьи твари, труженицы. У него самого рука не поднималась, я с серником приезжал.

— Расскажите, — попросила я. — Возможно, батюшка, делясь со мной, что-то упустил, а может, и вправду меня щадил.

— Как оно обычно бывает. Ежели колода потолковей сделана, из нескольких венцов, с должеей…

Я отметила себе незнакомое слово, но переспрашивать не стала: и без того, похоже, вопрос о закуривании был лишним.

— … да с задвижкой, тогда умный пасечник, вроде вашего батюшки, по весне, когда пчелы перезимовали, должею открывает и сам вырезает медовые соты, светлые да чистые.

— Такой мед самый дорогой, — негромко заметил Нелидов.

— Да, его только богатые господа берут. А ежели долбленки простые, тогда и выбора у пасечника особо нет. По осени продает по весу на пень.

— За пень, а не за пуд меда, — так же негромко пояснил управляющий. — С одной стороны, это дешевле, с другой — и переработка лежит на покупателе.

— А раз пчелки мед свой добром не отдают — да и мы бы на их месте не отдали, чего греха таить — их серным дымом закуривают.

— Варварство какое! — возмутилась я.

— Видать, потому батюшка с вами этим и не делился, — сказал купец. — Он мне по осени обычно самые слабые семьи отдавал, которые все равно зиму не переживут. И то не смотрел, мне казалось — вот-вот заплачет, как ребенок.