Хозяйка старой пасеки 2

7

Конечно, «молча» не вышло: неугомонная Варенька просто не могла дождаться нашего возвращения и не расспросить, «что так долго». Как мужчины ни старались сократить рассказ, графиня вцепилась в них будто клещ и все же вытрясла все подробности. За время этого разговора я успела раз двадцать позавидовать мужикам, которых никто не позвал на ночное чаепитие господ, и потому они наверняка рухнули спать, едва добравшись до лавки.

— И медведь бросился на вас! — Варенька широко распахнула глаза, прижав руки к груди. — Я бы умерла прямо там, на месте, от страха. Кир, ты такой храбрый!

Вот только взгляд ее устремился не на кузена, а на Нелидова. Впрочем, Стрельцов, кажется, этого не заметил. Когда он подносил к губам кружку с чаем, веки его тяжело опустились, и на миг мне показалось, что он отключится прямо сейчас, с недопитым чаем в руке.

— Я просто исполнял свой долг.

— Какой же ты скучный! Нет чтобы сказать что-то вроде «Я не мог поступить иначе, когда опасность угрожала милой барышне!»

Я испугалась, что сейчас милой барышне действительно начнет угрожать опасность — куда там медведю! — но Стрельцов лишь сказал:

— Мы не в романе. К счастью. И я поговорю с тетушкой, чтобы повнимательней следила за твоим чтением.

— Ябеда!

Стрельцов проигнорировал выпад, и графиня переключилась на Нелидова.

— А вы, Сергей Семенович? Вы ведь тоже не стояли просто так.

Скулы управляющего порозовели.

— Боюсь, я только все испортил.

— Так не могло быть! Вы наверняка действовали храбро и решительно!

Чашка в ее руке неосторожно накренилась, так что чай едва не пролился на платье. Нелидов, не то польщенный, не то обескураженный настойчивым вниманием графини, явно старательно подбирал слова.

— На самом деле я попытался отпугнуть его шаровой молни… — Он осекся под предостерегающим взглядом генеральши. Было ли дело в упоминании шаровой молнии или в Вареньке? — Но только разозлил.

— Ах, ваша стихия молния! Это такой редкий дар, я рада, что вы его развиваете! Современные молодые люди так часто не уделяют достаточно внимания магии, считая, будто она не способна соперничать с техническим прогрессом.

Марья Алексеевна, сидевшая рядом со мной, тихо фыркнула и наклонилась к моему уху:

— Бедный мальчик. Еще немного, и она потребует от него продемонстрировать все известные ему заклинания. А наш исправник вот-вот лицом в чашку упадет.

— Надо спасать обоих, — хихикнула я.

Марья Алексеевна постучала ложечкой о блюдце. Стрельцов вскинулся, будто просыпаясь, и тут же снова прикрыл глаза — впрочем, спина его оставалась безупречно прямой.

— Поздний час! — заявила Марья Алексеевна. — Варенька, дорогая, мужчины устали, и нам всем нужно хоть немного поспать. Завтра, все героические подробности завтра.

— Но… — попыталась возразить графиня, однако я поднялась, не дослушав, зная, что вслед за мной, хозяйкой, подскочат и мужчины.

— Марья Алексеевна совершенно права. Всем нам необходим отдых.

Нелидов благодарно посмотрел на меня, явно радуясь возможности избежать дальнейших расспросов и восторгов.

— Да, конечно. — Голос Стрельцова прозвучал твердо, но при виде его осунувшегося лица с ввалившимися глазами мне захотелось завернуть его в одеяло и отвести в постель.

Пока я ошалело пыталась осознать это странное желание, Нелидов спросил:

— Проводить вас, Кирилл Аркадьевич? Магическое истощение…

— Не в первый и не в последний раз, — отрезал тот. — С вашего позволения.

Я нырнула в кровать, но, едва начала проваливаться в сон, по щеке пробежал сквозняк. Что опять?

— Глаша, ты спишь?

Не дожидаясь моего ответа, Варенька продолжила:

— Послушай! Напрасно жизнь в деревне казалась мне скучной! Сегодня ночью мне довелось услышать о примере подлинного героизма, какой не встретишь и в самых захватывающих романах…

Я накрыла голову подушкой. Полкан, свернувшийся у меня в ногах, заворчал. Вареньку это не смутило.

— Под светом полной луны, серебрившей луг, разыгралась настоящая драма. Представь огромного медведя — не того дрессированного бедолагу, что танцует на ярмарках, а дикого лесного исполина! — и двух благородных мужчин, ставших между зверем и беззащитной барышней. Ах, если бы ты могла видеть, как луна серебрила их фигуры, ты бы не смогла оторвать от них глаз! Два истинных героя, и никаких рыцарских доспехов — только отвага и благородство души…

Не выдержав, я запустила в нее подушкой.

— Если ты сейчас же не уснешь, я нажалуюсь на тебя кузену.

Полкан подтверждающе гавкнул.

— Как тяжела жизнь истинного творца! — Графиня подхватила подушку и прижала ее к груди, запрокинув голову жестом поэтессы. — Вдохновение терзает днем и ночью, не давая покоя, а окружающие, закоснев в повседневных заботах… — Она бросила в меня пуховый снаряд. — … подушками кидаются.

Полкан опять гавкнул.

— Вот! Даже пес гонит меня прочь, неспособный ни оценить мой талант, ни проявить сочувствие… — Однако в ее голосе уже слышался едва сдерживаемый смех.

Не дожидаясь, пока я снова рявкну, Варя тихонько притворила двери, но я успела услышать:

— Катенька умрет от зависти!

Когда я проснулась, понять, сколько времени, оказалось невозможно: шторы по-прежнему плотно закрывали окно. Я прислушалась. Дом был тих, но это само по себе ничего не значило: вчера (или сегодня) все легли поздно.

Приоткрылась дверь, я подняла голову. Стеша. Девушка поклонилась. Протараторила, будто школьница вызубренный стишок:

— Его сиятельство граф Стрельцов просили передать, что если вы уже встали, то он будет рад разделить с вами утренний кофий в столовой.

Я улыбнулась ее интонации и тут же подскочила. Кофе! Полцарства за кофе!

— Передай его сиятельству мою искреннюю благодарность. Я буду через четверть часа.

Привести себя в порядок получилось даже быстрее. Все же есть своя прелесть в восемнадцати годах. В своем настоящем возрасте после такой ночки я бы шарахнулась от зеркала, испугавшись отражения. А сейчас мое состояние выдавали только легкая бледность и синева под глазами, хотя самой мне казалось, будто вместо головы у меня тяжелый и пустой чугунок. Вся надежда на кофе.

Стрельцов улыбнулся мне, когда я вошла в столовую, и я не удержалась от ответной улыбки, будто и не было ночной ссоры. На чайном столике горела спиртовка, над которой стояла медная джезва. В воздухе висел густой аромат кофе.

— Где вы раздобыли такое сокровище? — не удержалась я.

— Привез из Скалистого края.

— Я о кофе.

— Гришин привез из Больших Комаров вместе с моими вещами.

— Похоже, ему цены нет, вашему Гришину. — Я жестом предложила ему сесть, сама опускаясь за стол.

— Совершенно верно. К сожалению, его жалование по общему штату присутственных мест не так велико, как он заслуживает.

— Еще и бескорыстен? — не поверила я.

— Я предпочел не проверять, а просто платить столько, сколько он заслуживает, по моему мнению.

— Умно. Получается, он предан лично вам?

— Гришин — честный человек, верный слуга государыни, каким и полагается быть на его должности.

— Простите, я не хотела обидеть ни его, ни вас.

— Вы не обидели. — Его улыбка казалась искренней.

— Надеюсь.

— Сегодня я отправлю его в деревню поразузнавать. А завтра он поедет с нами кучером.

Я хотела было возмутиться, но опомнилась. Сажать Нелидова на козлы — напомнить ему об «унизительном» положении. Граф — раз уж со вчерашнего дня не забыл, не передумает — тоже сам едва ли возьмется за вожжи. Остается только Герасим, но доски сейчас не менее важны, чем поездка.

Стрельцов разлил кофе. Я вдохнула аромат, смешавшийся с запахами белого хлеба, масла и меда, которые Стеша по моей просьбе принесла к столу. Словно снова оказалась у деда в деревне, когда немудреное лакомство — намазанный маслом и медом ломоть хлеба — казалось вкуснее любого пирожного.

Хотя граф наверняка привык к другому.

— Прошу прощения, что не могу дополнить ваше роскошное угощение чем-то соответствующим.

— Гостю дорога хозяйская честь, а не достаток. — Он поставил передо мной чашку. — И, поверьте, ваше общество компенсировало бы даже заплесневелый хлеб.

Как-то так он это сказал, что у меня дрогнули пальцы. Чашечка кофе звякнула о блюдце, но, к счастью, я ее не выронила, разве что поставила на стол чуть резче, чем стоило бы.

Стрельцов будто и не заметил моей неловкости.

— Однако вы напрасно преуменьшаете свое гостеприимство. Это, — он начал намазывать хлеб маслом, — совсем не скромное лакомство. К тому же чистый и настоящий вкус, как сейчас, оттеняет кофе куда лучше замысловатых творений ильинских кондитеров.

— Поверю вам. Иногда для счастья действительно достаточно довольно простых вещей. Вроде отличного кофе или приятной компании.

Кофе или компания были причиной того, что мне захотелось улыбаться, всего лишь от утра, и солнца, и радости жизни? Даже про недосып забыла, хотя кофе так быстро подействовать не мог.

— Умение радоваться самым простым вещам — редкий дар, Глафира Андреевна. Он есть у детей, но, взрослея, мы теряем его. Вы бы хотели вернуться в детство?

— Нет, — вырвалось у меня прежде, чем я успела задуматься.

На его лице отразилось удивление, и я решила объяснить.

— То счастье, о котором мы говорим, — счастье быть живым… вы понимаете, о чем я?

— Лучше, чем вы думаете.

Да, пожалуй, учитывая его прошлое.

— … оно доступно мне и сейчас. И многое из детства я вспоминаю с теплом и благодарностью. Но сейчас я могу сама решать, как мне жить и что делать, а ребенок полностью зависит от воли взрослых.

Я прикусила губу, поняв, что чуть не сболтнула лишнего. Но когда-то я так и не набралась храбрости спросить — почему мама, разведясь с отцом, забрала мою младшую сестру, а я осталась? Нет, я любила папу, но мама есть мама. Сейчас уже и не спросишь — да и надо ли мне это знать, если подумать?

— Я напомнил вам о чем-то грустном, простите.

— О родителях, — не стала скрывать я. — Говорят, будто всех детей хорошие родители любят одинаково, но на самом деле — возможно ли это? Впрочем, я никогда не была матерью, так что не мне судить.

— Узнаете, и, думаю, спустя не так уж много времени. — И снова от интонации в его голосе меня бросило в жар. — Моя мать говорила, что дочери, даже выйдя замуж, всегда останутся ее детьми, а мальчики — пушечное мясо.

Я поперхнулась куском хлеба. Услышь я что-то подобное от своего бывшего мужа — не удивилась бы, он не уставал ныть о том, как его никто не любит. Но Стрельцов казался мне… другим, что ли.

Исправник подскочил, деликатно похлопал меня по спине, и я порадовалась, что он не видит моего лица.

А с другой стороны… как можно сказать что-то подобное собственному ребенку!

Он вернулся на свое место за столом.

— Тетушка же, наоборот, считает, будто сыновья останутся с ней до самой ее смерти, а дочери, выйдя замуж, превратятся в отрезанный ломоть, — негромко и задумчиво продолжал Стрельцов. — Возможно, потому Варенька, при всех ее достоинствах, так отчаянно старается заполучить всеобщее внимание.

Я отпила кофе, надеясь, что чашка скроет выражение моего лица. Нет, это не было жалобами подросшего, но так и не повзрослевшего мальчика. Это было откровенное размышление взрослого мужчины — в ответ на мою откровенность.

— Я понимаю и тетушку, и мою матушку.

Как я ни прислушивалась, не смогла уловить в его тоне горечи или обиды. Значит, и мне стоит придержать те слова, что рвутся наружу.

— Самая достойная участь мужчины — быть воином и защитником. Но это не тот путь, что обещает долголетие… и, наверное, легче запретить себе привязываться сразу, чем потом лишиться куска сердца. Мой отец чудом не умер от удара, когда пришла весть о моей гибели. Ошибочная, как вы понимаете. Да и ваша матушка… простите.

Он не просил ни защиты, ни жалости — да и жалость только оскорбила бы его, разорвала ту тонкую паутину доверия, что начала появляться между нами. Все же знай я заранее, что мои слова заставят его раскрыться настолько сильно, — прикусила бы язык. Но теперь было бы просто нечестным ответить какой-нибудь банальностью.

— Да, моя матушка, как и ваша тетушка, возлагала все надежды на сына, — сказала я. — Она не пережила потери. И все же, если бы спросили меня, я бы сказала, что, запрещая себе привязываться и любить из страха потерять, — мы теряем сразу. Возможность оставаться живыми, потому что все живое так или иначе чувствует, и только мертвому все равно. Рано или поздно мы потеряем все, вместе с жизнью, но до того момента я предпочту жить. — Я криво улыбнулась, смутившись пафоса собственных слов. — Простите. Не самая подходящая тема для беседы за утренним кофе.

— В ваших словах есть правда, о которой я не задумывался. — Он медленно поставил на блюдце опустевшую чашку. — Но, боюсь, некоторые… привычки слишком глубоко въедаются в разум.

Стрельцов посмотрел на меня и улыбнулся — той светской, ничего не выражающей улыбкой, которая должна была скрыть истинные чувства, до сих пор бушующие в его взгляде. В наступившей тишине стали слышны стук палки и неровные шаги.

— Кузина проснулась. Начинается новый день.

Варенька вошла в столовую. Мне показалось, что она опирается на трость больше для эффекта, чем по необходимости. Но не могут же надорванные связки заживать так быстро? С другой стороны, рана Полкана совершенно исчезла среди густой шерсти и, кажется, вовсе его не беспокоила.

— О, как чудесно пахнет! — воскликнула графиня. — Кир, почему ты молчал, что привез кофе?

— Возможно, чтобы ты в полной мере ощутила все тяготы и лишения деревенской жизни, — ухмыльнулся Стрельцов.

— Не язви, тебе не идет. Ты же прекрасно видишь, как я полюбила деревню. — Стрельцов приподнял бровь, и Варенька вздернула подбородок в ответ. — Здесь каждый день что-то происходит, а воздух куда чище, чем в любой гостиной. Во всех отношениях.

— Посмотрим, что ты запоешь через неделю.

— Посмотрим. Можно мне кофе?

— Сейчас сварю еще, — кивнул Стрельцов. — Глафира Андреевна, а вам?

— Я бы с удовольствием, — я не стала скрывать сожаления в голосе, — но пчелы не будут ждать, пока я напьюсь кофе и нарадуюсь приятной компании. Я и без того припозднилась сегодня.

Действительно, солнце уже светило вовсю, из кухни доносились голоса девушек, а в людской болтали парни. Позднее утро, пора за работу.

— Глаша, я с тобой, только одну чашечку! Где тебя искать?

— Не думаю, что стоит мешать Глафире Андреевне.

— Я собираюсь помогать! Глашенька, я буду во всем тебя слушаться, честно-честно!

— Конечно.

Я не колебалась. Помощь мне действительно нужна, причем не только в перетаскивании тяжестей — для этого и мальчишек можно привлечь. — а в относительно тонкой работе, с которой Варенька, привычная к рукоделию, должна справиться.

— Только прошу тебя, это не для писем кузине.

— В самом деле? Чем же мы таким будем заниматься? — Она бросила быстрый взгляд на кузена, как бы говоря: «Может, не при нем», — и это было так заметно, что я расхохоталась.

— Ничем романтичным. Я придумала новый способ содержания пчел и не хочу, чтобы его тут же переняли все окружающие. — Вспомнив об окуривании серой, я добавила: — По крайней мере — пока сама не налажу все как следует.

— Я никому ничего не расскажу! — торжественно прошептала Варенька, изобразив, будто застегивает рот на пуговицу.

— Глафира Андреевна, не верьте. Такой болтушки, как моя кузина, еще поискать. — Во взгляде Стрельцова прыгали смешинки.

— Какой ты гадкий, Кир! Я умею хранить тайны!

— Не сомневаюсь, — закончила я их перепалку. — Я буду в сарае, приходи, как напьешься кофе.

По дороге я заглянула на кухню.

— Герасим ушел? — спросила я девочек. — Что-нибудь просил передать?

Они ошалело переглянулись.

— Может, он и хотел что-то передать вам, барышня, да у меня ума не хватило понять, — нашлась Акулька.

На мой взгляд, немой дворник так хорошо изъяснялся жестами, что не понять было невозможно, но другим, возможно, просто незачем было пытаться его понять.

Утащить сразу всю нужную утварь не получилось: мраморная доска для раскатывания теста оказалась тяжелой и неудобной, так что я сбегала второй раз, сопровождаемая изумленными взглядами девочек.

Укрытый воск еще оставался жидким: толстый чугун хорошо держал тепло. Стараясь не взбаламутить его, я собрала верхний слой в горшок с растолченным древесным углем — чем чище воск, тем лучше примут его пчелы. Было бы у меня время — соскоблила бы с застывшего скопившуюся внизу грязь, а верх перетопила еще раз, так же поддерживая тепло, чтобы осели примеси, но времени у меня не было, пришлось крутиться. Отфильтровать уголь через холстину поначалу показалось той еще морокой, но потом я сообразила подогреть горшок с тканью магией, и все стало куда проще.

Варенька появилась, когда я разливала первую партию очищенного воска в застеленный тканью медный противень. Я объяснила и ей про ульи и рамки и про разницу между сотами с медом и расплодом.

Варенька слушала меня, распахнув глаза.

— Это почти так же интересно, как и рыбалка!

— Ты обещала, — напомнила я.

— Конечно. Но я ведь могу поделиться впечатлениями, не раскрывая подробностей? Я покажу тебе черновик, чтобы ты была уверена: никто не узнает ничего лишнего.

А заодно получишь читателя. Ну что поделать с этими творческими личностями!

— Договорились, — не стала спорить я.

Пока воск остывал, мы занялись чем-то вроде мозаики. Доставали из корзины соты и приклеивали их воском к деревянным частям рамок. Часть меда, конечно, вытекла, но Герасим, умница, пристроил корзину в глиняную плошку, а всю конструкцию — в лохань с водой, защитив мед от муравьев и мышей. То, что протекло сквозь прутья корзины, конечно, нельзя было пустить в еду, но можно было перелить в плошку и, опустив в нее несколько щепок, подвесить в улей, помогая пчелам быстрее восполнить запасы корма.

Закончив восстанавливать соты, я подогрела мрамор магией, чтобы легче было раскатывать полузастывший воск в тонкий пласт. Если все пойдет как надо, к зиме закажу вальцы с прорезанным узором сот, своего рода «чертежом» для пчел. Но пока лучшее — враг хорошего. Получившейся вощиной мы заполнили пространство между сотами и навощили оставшиеся пока свободными рамки.

Наконец все было готово. Позвав мальчишек, мы отнесли все на пасеку. Варенька, конечно, увязалась с остальными, передвигаясь так ловко, что нам почти не приходилось замедлять шаг.

Улей я пока установила на лавку, расположив на месте уничтоженной медведем колоды. Выставив рамки, я вытряхнула в улей пчел из роевни, пристроила кормушку и закрыла крышку. Оставалось только надеяться, что пчелы не бросят свой расплод и не отправятся на поиски нового жилища — но убедиться в этом я смогу не раньше чем завтра.

Когда мы уже подходили к дому, Полкан залаял. Не так зло и яростно, как ночью, но явно недобро. А следом я услышала стук копыт.

К крыльцу подкатила коляска. Двух дам я знала. Мужчина, сопровождавший их, был мне незнаком.

На вид лет тридцать. Высокие скулы, прямой нос с едва заметной горбинкой, черные брови над темными глазами, черные же кудри — хоть героя романа с него рисуй. Когда он выскочил из коляски, чтобы помочь дамам спуститься, стала заметна его военная выправка, как у Стрельцова. Но все же перепутать этих двоих, хоть и похожих ростом и сложением, было нельзя. В каждом движении Стрельцова сквозило то внутреннее достоинство, которое невозможно подделать. Этот же словно каждый миг позировал перед невидимой камерой — каждый жест был полон наигранной небрежности, выдававшей часы тренировок перед зеркалом. Улыбка, с которой он мне поклонился, казалась рассчитанной до миллиметра — чтобы продемонстрировать безупречные зубы, но не выглядеть простодушной.

И взгляд, устремленный на меня, был взглядом человека, привыкшего, что его внешность открывает любые двери.

Полкан прижался к земле, злобно рыча.

— Фу! — скомандовала я. — К ноге!

— До чего невоспитанная псина, — проворчал мужчина. Голос у него был под стать внешности — хорошо поставленный бархатный баритон.

— Полкан, иди на задний двор. Я справлюсь, — негромко сказала я. Пес, сделав вид, будто не понял, сел у моих ног, пристально наблюдая за гостями.

— Рада вас видеть, Ольга Николаевна, Дарья Михайловна, — не слишком искренне приветствовала их я. — К сожалению, не могу припомнить, когда имела честь быть представленной вашему спутнику.

Дарья Михайловна, вдова отставного майора, присутствовавшая на похоронах, уставилась на меня с удивлением. Ольга слащаво улыбнулась.

— Глафира Андреевна, не будьте так суровы к бедному Эрасту Петровичу. Он полон раскаяния и надеется загладить свою вину. — Она обернулась к нему. — Ведь так, господин Заборовский?