Кармен. Комсомол-сюита

Пролог Российская глубинка, лето 1953 года

Пасмурный день быстро превращался в сырую ночь. По оконному стеклу изредка постукивали мелкие капли. Катя никого не ждала сегодня. От резкого, требовательного стука в дверь она вздрогнула и поспешила в коридор, испугалась, что стук разбудит сестру, которая легла вздремнуть перед ночной сменой.

За дверью стояла молодая красивая женщина с маленьким ребенком на руках. Не спрашивая разрешения, она шагнула через порог.

— Не ждала? А я вот больше ждать не могу, — сказала гостья.

— А… вы к кому? — растерянно спросила Катя. — Вы к Зине? А она сейчас спит, перед ночной…

— Я к тебе, Екатерина.

Катя растерялась еще больше.

— Оставь его! По-хорошему прошу, оставь! — горячо заговорила гостья, глядя в глаза с отчаяньем и болью. — Семья у нас, нормальная семья, ребенок вот… сын. На что он тебе? Встретишь еще, парней вокруг полно.

От догадки Катя побледнела и схватилась за занавеску, которая скрывала вешалку с одеждой.

— Я… Мне никто не нужен! Я никого не держу! — выпалила она пересохшим ртом. — Я никакого повода не давала…

— Неужели? — Женщина сощурила глаза. — Тогда чего ж он с ума сходит? Как с цепи сорвался! Если ты ему повода не давала, не стал бы он так белениться. Прошу, гони его в шею! Не разрушай семью, мы ведь только жить по-человечески начали. Сын ведь у нас растет… Посмотри, вылитый Николай.

Она подхватила малыша и сунула чуть не в лицо Кате. Тот захныкал, скривил пухлые розовые губки и начал тереть кулачками глаза, он хотел спать.

— Да что же это? Честное слово, не держу я вашего мужа и поводов ему не давала. Кого хотите спросите, я и слова ему не сказала, даже не смотрю в его сторону. Не нужен он мне!

Катя не знала, как еще убедить нежданную гостью, какие еще сказать слова, чтобы та поверила.

— А тебе и говорить не надо, — возразила женщина. Малыш начал плакать. — Николай как тебя на улице видит, так готов за тобой бежать, как пес, все время в мыслях своих, как в дыму, ничего рядом не видит, нас не видит… — Она упала на колени, прижимая уже в голос ревущего ребенка. — Уезжай отсюда! Пока чего хуже не случилось, уезжай! Видишь, на коленях перед тобой стою. Хочешь, руки целовать буду, только уезжай, гадина ты проклятая! И что в тебе такого, что чужие мужики по тебе с ума сходят⁈ Я-то что, уродина? Кривая, горбатая? Все ведь хорошо было! А месяц назад он, как очумелый, из дома уходить начал, пропадает где-то часами… Люди говорят, что вокруг твоего дома, как бешеный волчара, бродит, на окна смотрит. Уезжай! Я за мужа бороться буду. В горком пойду, прокурору напишу, что ты шлюха продажная, за деньги с чужими мужьями спишь, ославлю так, что до смерти не отмоешься! Дрянь! Потаскуха!

От ее крика, от детского плача, от ужаса обвинений у Катерины все поплыло перед глазами, ее затошнило. Каждое слово било наотмашь, лицо горело как от жгучих пощечин. Катя судорожно вздохнула и попыталась поднять гостью с колен.

— Встаньте! Встаньте, пожалуйста… Я ни в чем перед вами не виновата и мужа вашего не завлекала! Не нужен он мне, не люблю я его! Вообще никого не люблю! Я не знаю, зачем он за мной ходит, и знать не хочу!

В дверях комнаты появилась заспанная сестра Зинаида. Ее глаза округлились, бледное лицо окаменело. Она кинулась помогать Кате поднимать с колен заплаканную женщину с ревущим малышом на руках.

— Уходите, Аделаида, идите домой! — заговорила Зина. — Грешно вам! Грешно на девочку-то наговаривать, она ни в чем перед вами не виноватая! А то, что Николай ваш с глузду сдвинулся, так то его мужицкий грех. Кобель-то он и есть кобель, прости господи. Знали ведь, за кого замуж выходили! Весь город знает, что Николай тот еще ходок по бабам-то… И все вас предупреждали. А вы тогда решили, что перевоспитаете его, кобеля…

Аделаида поднялась, продолжая крепко прижимать к груди плачущего сынишку.

— Знала… Знала, — согласилась она и по ее красивому ухоженному лицу потекли слезы. — Люблю его… Все я знала.

Она вытерла белоснежным надушенным платочком заплаканное лицо, поцеловала зареванного малыша в кудрявую макушку и вздохнула.

— Кобель, конечно, — сказала она, успокаиваясь, — вы правы, Зина. Только я буду бороться за Николая и семью нашу разрушать никому не позволю. Так что лучше вам уехать отсюда, Катерина. Не даст он вам покоя, пока своего не получит. В этом городе вам друг от друга никуда не деться. Да и я не стану мириться с вашим присутствием. Уезжайте, пока не поздно.

Она повернулась и вышла, не прощаясь.

Катя прижалась спиной к косяку входной двери и съехала на пол, ноги не держали. Ее била нервная дрожь. Сестра Зина стояла рядом, прижав руки к груди, и качала головой, тихо причитая: «Божечки мои, что ж это такое деется…».

Потом они сидели на кухне и пили чай с травами. Немного успокоившись, Катя заговорила:

— Что же теперь делать-то, Зиночка? Не дадут они нам спокойной жизни. Ну чего им всем от меня надо?

Сестра поставила свою кружку на стол и тяжело, протяжно вздохнула.

— Чего надо, чего надо… Того. Того самого. Он ведь чего с цепи-то сорвался? Дождался, когда тебе восемнадцать-то стукнет, вот и все дела, — заговорила она. — Теперь не отвяжется, пока не спортит, а там-то сразу интерес потеряет. У него всегда так.

— Я не понимаю… — отозвалась Катя. Ее снова начало потряхивать, руки замерзли, пальцы свело судорогой.

— Некому за нас с тобой заступиться-то, — продолжала Зина. — Был бы отец жив, хоть и больной, а все ж таки отвадил бы Кольку-кобеля. А так-то че… Вот у меня через месяц отпуск подойдет, так давай и поедем куда-нибудь, а? Отдохнем, погуляем. А Колька-то, глядишь, за то время охолонет, поостынет, да Аделаида ему мозги вправит. А, сестренка?

Катя кивнула. Она согласна. Только бы скрыться от этого кошмара, от косых взглядов, от этих вязких, мерзких сплетен. И ладно бы действительно Катя была в чем-то виновата, позволила себе чего-нибудь эдакое, тогда бы не так обидно было. А ведь она ни сном ни духом, ей не в чем себя упрекнуть. От того все эти дурацкие разговоры особенно обидны. Только на чужой роток не накинешь платок. А поплакаться, кроме сестры, уже больше некому, следом за отцом и мама в могилу сошла. Одни они теперь, совсем осиротели.

— Ну так че… Через месяц, значит, и поедем. А хочешь, в Москву уедем? Ты ведь хотела куда-то поступить учиться, вот и съездим, разузнаем, как там да чего.

— Да, точно, — обрадовалась Катя. — Хотела учиться.

— Ну вот и слава богу. Теперь бы только этот месяц прожить спокойно. А там-то уж, глядишь, все и наладится.

Зина погладила холодную Катину руку и ободряюще улыбнулась.

Прошло несколько дней. Зинаида ушла на работу в ночную смену, Катя коротала вечер за книжкой. Стук в дверь был таким тихим, что Катя решила, что ей показалось. Но стук повторился. Внутри все сжалось от тоскливого предчувствия. Катя медленно встала и на цыпочках подошла к двери. И снова услышала этот стук, тихий, просящий.

— Кто там? — спросила она негромко и облизнула пересохшие губы.

— Катя… Открой, пожалуйста, — раздался за дверью такой же негромкий ответ.

Мужской голос, который невозможно было не узнать. Катя беззвучно ахнула и закрыла рот руками. Николай!

— Катюша… Кать, открой, пожалуйста. Мне поговорить надо.

— Идите домой. Вас жена ждет и сын, — сдерживая дрожь в голосе, ответила Катя. — Нам не о чем говорить.

За дверью повисла пауза. А потом стук раздался снова, уже громче.

— Кать, я ведь сейчас всех соседей переполошу стуком-то, — услышала она голос из-за двери.

В нем не было нахальства, не было грубости, но была тихая решимость. Катя кожей ощущала эту волну, его намерение во что бы то ни стало попасть внутрь и увидеть ее, Катю. От этого ощущения все тело покрылось мурашками и неприятно заныло под ложечкой. Соседи? Он и вправду привлечет внимание своим стуком и разговорами у ее двери в общем коридоре. Так что же, впустить? Ой, мамочки…

Катя осторожно повернула ключ в замке. Николай тут же скользнул в приоткрывшуюся дверь и закрыл ее за собой, привалившись спиной.

— Кать… что хочешь со мной делай… Не могу я без тебя! Жизни нет! — выпалил он, глядя на нее горящими, жадными, отчаянными глазами. Нет, глазищами, большими, синими, как небо, и такими же бездонными.

Катя почувствовала, что ей нечем дышать. Как-будто весь воздух выгорел от этого взгляда.

— Коля, ты же пьяный… Иди домой. Тебя жена искать будет.

— Не будет. Она с ребенком к подруге на дачу уехала, на выходные. Катюша… Катенька, не гони… Сил моих нет больше, хоть в петлю лезь…

Катя машинально отступила в сторону кухни. Надо отвлечь его чем-нибудь, чаю предложить, например. Да, чай — то, что надо.

— Я сейчас тебе крепкого чаю сделаю, с душицей. Ты с душицей любишь? — спросила она, и самой подумалось, до чего же это глупо звучит. Но ничего умнее ей сейчас в голову не пришло. Заговорить, успокоить и выпроводить миром — вот что нужно сделать. — Ты проходи, садись там. Я сейчас.

Она юркнула в комнату, боясь, что он метнется за ней. Но Николай прошел в кухню, Катя услышала, как он двигает табуретку.

Катерина быстро нашла в коробке с лекарствами, что остались после родителей, ампулу со снотворным. Она не успела ни о чем подумать, рука сама потянулась к коробке и выхватила нужное. Спрятав ампулу в карман платья, Катя зашла в кухню, запустила старенький примус и поставила на огонь закопченный чайник. Привычными движениями она расставила на столе чашки, фарфоровый заварник, тарелку с маленькими баранками, разложила чайные ложки. Засыпала в заварник чай, добавила сушеной душицы.

Николай наблюдал за ее движениями и вдруг перехватил руку. Катя чуть не вскрикнула, дернулась так, словно ее ошпарили кипятком.

— Катюша, ты чего? — Он поспешно отпустил ее руку. — Да не бойся ты, я ж не гад какой или урка. Не обижу, Катенька…

Она ухватилась за горячий чайник, как за спасательный круг. Разливала чай по чашкам нарочно медленно и аккуратно. Глянула в окно позади Николая и ойкнула. Он оглянулся, а Катя выплеснула в его чашку содержимое ампулы. Когда сунула сломанную ампулу обратно в карман, порезала мизинец, но даже не почувствовала. Села напротив, словно отгораживаясь кухонным столом, сжала руку в кармане.

— Николай, ты пей чай-то, остынет… — сказала она и демонстративно взялась за свою чашку.

Он отвернулся от окна, поболтал ложечкой в своей чашке, вздохнул. Сделал пару глотков и поднял на Катерину отчаянный, молящий взгляд.

— Не могу я так больше. Спать не могу. Есть не могу, кусок в горле колом встает. Все мысли только о тебе, Катюша, — заговорил он осипшим голосом.

Волна мурашек снова накрыла Катю.

— Да что ж за наваждение такое? — воскликнула она. — Чего тебе от меня надо? Мало, что ли, девчонок рядом? Любую пальцем помани — сама на шею кинется. Да и женатый ты, сын у вас. Ну как же так-то, а, Николай? Я уж не знаю, какой окольной дорогой из дому ходить, чтобы тебе на глаза лишний раз не попасть.

— Запала ты мне в самое сердце, Катя. Я ведь давно за тобой смотрю, уж больше года как. Пока ты малолеткой была, держался, близко не подходил. Но теперь-то ты уж взрослая, еле дождался, когда тебе восемнадцать-то стукнет. Я ж не сильничать, я любить тебя хочу, звездочка моя, Катенька!

Катерина снова почувствовала, что ей нечем дышать. Горло перехватило, сердце забилось часто-часто.

— А жена-то как же? Ты же женатый!

— Дак что ж, теперь и любить тебя нельзя? Ну женатый, и че?

Он вскочил, шагнул к Кате, рывком поднял с табуретки и прижал к себе, крепко обнимая обеими ручищами. Ее обдало водочным запахом, жаром его тела, сквозь слои ткани она чувствовала, как это обжигает, проникает внутрь нее, плавит, словно воск. Он склонился к ее лицу и нашел губами ее дрожащие губы. У Кати подкосились ноги.

Как он подхватил ее на руки, как понес в комнату, как упал с ней на постель, она не помнила, не чувствовала. Казалось, она перестала ощущать собственное тело, чувствовала только жар, а в мозгу еле слышный, тоненький голосок причитал: «Коленька… Коленька…». Он целовал ее жадно и сладко, страстно и нежно одновременно. Как так получалось? Разве так возможно? Значит возможно, с ним только так и может быть.

Николая сотрясала жаркая дрожь, он попытался втиснуть колено Кате между ног. И тут что-то произошло, она не могла себе объяснить, но ее тело как-будто само воспротивилось, взбунтовалось. Катя вдруг уперлась руками в его плечи, отталкивая, резко подтянула колени и как-то так получилось, что ударила его коленом в лицо. Вскочила, разгоряченная, растрепанная, обозленная.

Николай вскрикнул, схватился за лицо.

— Что ж ты творишь, дуреха⁈

Он убрал руки и уставился на окровавленные ладони. Катя увидела, как под носом у него расплываются кровавые усы, как из разбитой губы тянется красная нитка на подбородок. Она вздрогнула, засуетилась.

— Сейчас… погоди, я сейчас… — пролепетала она и бросилась к коробке с аптечкой. Надергала из лохматого комка ваты несколько кусочков и подсела на край кровати. Николай лежал на спине и как-то по-детски, обиженно шмыгал разбитым носом. Катя начала осторожно промакивать кровь на его лице. А он поймал ее руку и прижал к губам.

Другой рукой она стала легонько гладить его по лбу, по красивым густым бровям. Николай прикрыл глаза, а она продолжала гладить его лицо. В какой-то момент ей показалось, что он задремал. Едва дыша, очень, очень медленно Катя поднялась с постели и на цыпочках вернулась в кухню. Плеснула в стакан холодной воды из крана и залпом выпила. «В этом городе вам друг от друга никуда не деться», — прозвучал в голове голос Аделаиды. Ой, мамочки…

Утром вернулась с работы Зинаида. Очень удивилась, что дверь в квартиру оказалась незаперта. Она прошла в кухню, увидела на столе чашки с недопитым чаем. Значит, к сестренке кто-то вчера в гости приходил.

— Ка-а-ать? — позвала она сестру. Но никто не отозвался.

Зина прошла в комнату, хотела разбудить сестру да переодеться, и застыла, как вкопанная. Катина постель стояла разворошенная, покрывало комом в ноги сдвинуто, подушка в угол затиснута, на краю простыни бурые пятнышки засохшей крови, а под кроватью клочки ваты в крови.

— Катя-а-а… — только и смогла выдохнуть Зинаида. Опустилась без сил на пол, закрыла руками рот и закачалась в немом причитании. Что ж такое деется-то, божечки мои?

Катерины дома не было. Шкаф стоял распахнутый, на полу выпавшая с полки одежда, чемодана, что на шкафу хранился, нет. На своей постели Зина нашла записку: «Зиночка, прости! Потом все расскажу. Прощай!»…