Кармен. Комсомол-сюита

Глава 19 Что скажешь, охотник?

Мой напарник вернулся из заплыва. Отжимая рукой прямо на себе мокрые плавки, он прыгал на одной ноге, вытряхивая воду из ушей.

— Иди! — Стас мотнул головой в сторону реки. — Водичка хорошая.

Я поднялась и на цыпочках пошла к воде. Позади тут же раздались щелчки фотокамеры. Зырянов фоткал, как я спускаюсь и захожу в воду, как ложусь на волну. Не знаю, что такого прекрасного он во всем этом увидел, только его фотик щелкал не переставая. А я расслабленно вытянулась и река неспешно понесла меня, как стебель водяной травы, покачивая на клубящемся течении. Я слушала журчание, детские голоса, шум леса на другом берегу. И вдруг в это летнее звучание явственно врезался мужской разговор.

— … Ерунда какая-то…

— Резо, помощь нужна?

— … Нет, пленка у меня. Вечером, как стемнеет, проверю. Не думаю, что там что-то серьезное…

Я тут же собралась и поднырнула в сторону камышовой полосы, что тянулась вдоль берега, чтобы подобраться поближе к голосам. Осторожно пробралась в заросли и присмотрелась. На берегу, на маленьком зеленом пятачке расположись пятеро молодых загорелых мужчин, они явно собирались искупаться. И, похоже, это были те самые шабашники. Я вытянула шею, чтобы получше рассмотреть. Меня захлестывало любопытство, а то, что я пряталась в камышах, придавало ситуации остренький привкус шпионства, прямо как в кино. Какая же я коварная, однако!

И тут что-то… или кто-то⁈ Я почувствовала странное прикосновение к ноге… Нечто двигалось, противным длинным мазком поднимаясь по коже от щиколотки к бедру… Я замерла… А через мгновение с диким визгом выскочила из воды и забилась, безуспешно пытаясь выбраться из ужасных камышей, разбрызгивая вокруг мутную темную воду, обрывки травы и истерический визг.

— Вах!

— Саныч, русалка!

Где-то совсем рядом в воду с шумом ринулись мускулистые тела. Через минуту сильные руки обхватили меня и подняли, выволакивая из камышей. А меня трясло от ужаса, я разрыдалась. Меня усадили на какое-то покрывало, обняли большим мягким полотенцем. А я плакала навзрыд, закрыв лицо руками. Я просто не могла остановиться! Кто-то большой и теплый сел рядом и прижал к себе, согревая.

— Советские девушки — самые удивительные девушки в мире, — услышала я над головой уже знакомый голос. — Могут скалкой танк забить, а от мышки в обморок падают.

— Ну… тут-то явно не мышка пробежала, — рассуждал второй голос.

— Э-э-э… Саныч, какой мышка? Тут целый змей была! Понимать нада, да? — добавил низкий голос с характерным акцентом.

— Товарищ журналист, на меня посмотрите. — Я почувствовала, как теплые крепкие руки пытаются отвести мои ладони от лица. — Кира Ларина, посмотрите на меня, — спокойно и твердо повторил первый голос.

Я медленно опустила руки, шмыгнула и попыталась смотреть на говорившего. Ни черта не смогла разглядеть, потому что ресницы слиплись от слез и потекшей туши. Мне начали заботливо вытирать лицо носовым платком. Я чувствовала крепкое и бережное объятие, тепло широкой мускулистой груди. Всхлипывая, я перехватила руку с платком и прошамкала: «Я сама». Мне тут же отдали платок. Пока я вытирала лицо, мне в другую руку вложили металлический стаканчик с теплым чаем. Я отпивала по глотку, согревалась и постепенно приходила в себя. Наконец я смогла поднять голову и оглядеться.

Надо мной, как в сказке, «в чешуе как жар горя», стояли… нет, не тридцать три, всего четверо «витязей прекрасных», а пятый, «дядька Черномор», сидел рядом со мной на маленьком покрывалке и держал за вздрагивающие плечи под большим полотенцем. Господа шабашники смотрели с поднебесной высоты на перепуганного «члена Союза журналистов РСФСР», мокрого и зареванного, смотрели с отеческой теплотой и пониманием.

— Что там было? — спросила я, грея пальцы о теплый стаканчик с чаем.

— Видимо, уж или гадюка. В принципе, страшного ничего не случилось. Главное, вы не пострадали, — ответил мой «обогреватель». — Как вы там оказались?

— Просто плавала. Автобус в город пойдет только вечером.

— Дэвушка Кира, кушать хотите? — спросил смуглый носатый.

Я отрицательно помотала головой.

— Спасибо, нет. Извините, что испортила вам отдых, — стараясь не стучать зубами, проговорила я и попыталась встать на ноги. Но меня тут же повело, и я снова оказалась на покрывалке.

— Кира, просто посидите немного, вам нужно время, чтобы прийти в себя. Ничего вы нам не испортили. Еще чаю? — спросил «обогреватель». Я с готовностью подставила стаканчик. — Раз уж вы оказались в нашей компании, давайте знакомиться.

— Давайте, — ответила я, ухватившись за эту идею, как за спасительную соломинку. Раз уж я пока не могу удрать отсюда, так хоть узнать имена моих спасителей.

Тот, кого называли Саныч, протянул мне крепкую, теплую ладонь.

— Раевский. Георгий Александрович, — представился он. — Командир строительной бригады.

Я вяло пожала его руку. И тут же ко мне протянулась смуглая волосатая лапища.

— Реваз! Я шеф-повар у этих балбэсов.

Я слабо улыбнулась. Остальные тоже представились — Павел, Родриго и Артем. Я пожимала протянутые мужские руки и чувствовала, как возвращаются силы. Кажется, я уже совсем оправилась от пережитого ужаса.

— Спасибо вам большое, — с чувством сказала я, улыбаясь до ушей. — Если не секрет, откуда вы приехали в наши края? — Во мне снова прорезалась журналюга.

Парни тоже разулыбались.

— Мы из Ленинграда, — ответил за всех Раевский. — А где ваш фотокорреспондент?

— Ой! — Я аж подпрыгнула. — Он там, наверное, уже с ума сошел, потерял меня!

— Обратно плыть сможете? — спросил Раевский.

— Да, уже могу.

— Тогда я вас провожу, — сказал он, взял меня за руку и, аккуратно ступая, повел в воду.

Я помахала парням из воды, и мы двинулись обратно. Раевский плыл рядом, почти касаясь моего плеча, и внимательно поглядывал, все ли со мной хорошо. А я чувствовала внутри какое-то глупое, радостное воодушевление и хотелось хихикать. Наверно, это было нервное. Спустя пару минут я увидела, как навстречу рывками гребет Зырянов, с перекошенным лицом. Я замахала ему рукой.

— Стас! Я здесь! Я в порядке!

Тот плюнул, громко и зло выругался, закружив на месте.

— Что б тебя… Кира! — рявкнул он, когда мы подплыли и двинулись уже втроем. — Я ж там чуть на уши всех не поднял! Думал, все, утопла! Едрить твою через коромысло…

— Прости, дружище, — просительно проговорила я.

Мы доплыли до пляжа и вышли на берег.

— А кто твою камеру сторожит? — спросила я.

— Да повезло, знакомого встретил, его попросил, — объяснил Стас. — Вон он.

Зырянов замахал рукой. А я чуть не споткнулась. Рядом с нашими сумками стоял Алексей и внимательно смотрел, как мы приближаемся. Он улыбнулся и шагнул навстречу.

— Кира, привет! — поздоровался он.

Потом протянул руку Раевскому, как старому знакомому, с которым уже виделся сегодня. Я слегка обалдела, но виду не подала.

— Ребята, вы бы Киру не отпускали одну плавать, — заговорил Георгий Александрович, — а то она там чуть в камышах не застряла, а там змеи. Это небезопасно.

— Присмотрим, — спокойно ответил Блинов и по-дружески тронул меня за плечо.

— Ну что ж, тогда приглашаю всех в субботу вечером к нам в лагерь, — сказал Раевский. — Реваз будет готовить плов. Приезжайте, будем рады.

— Принято, — отозвался Алексей.

— Спасибо! Обязательно будем. Правда же, Стас? — Я просительно заглянула Зырянову в глаза.

— Здорово! А с женой можно? — спросил он.

— Обязательно, — ответил Раевский. — У нас в бригаде тоже парни женатые. А еще в бригаде сухой закон. Но вы, если хотите, купите, что нравится. Вы гости, вам можно.

Так, милейшим образом, мы распрощались с командиром строительной бригады ленинградских шабашников. Георгий спустился к воде и, красиво занырнув, поплыл к своим. Я проводила взглядом его загорелую мощную спину и повернулась к Блинову. Леха вел себя как старый добрый знакомый. А раз так, то пусть подержит вокруг меня покрывало, пока я буду переодеваться из мокрого грязного купальника обратно в сарафан.

— Оглянешься — зенки выколю, — со злобной улыбочкой сказала я, всучивая ему покрывало.

— Больно надо, — равнодушно огрызнулся Лешка и демонстративно отвернулся. Наверное ему хотелось сказать: «Чего я там не видел», но он благоразумно выбрал самый безопасный ответ.

Когда мы собрались, он предложил не ждать автобуса, а ехать вместе с ним на машине. Мы со Стасом согласились. Я смотрела в окно на убегающие назад дома, палисадники, калитки и только тут сообразила, что совхоз и есть то самое село, куда Алексей привозил меня на новогодние выходные, где пытался попарить в своей дурацкой бане. Я видела это село только тогда, зимой, в сугробах, поэтому не сразу узнала эти улицы летом. Теперь понятно, откуда взялся Блинов, он, видимо, приезжает в «родовое имение» за хозяйством присматривать.

В городе он развез нас по домам и умотал. Вот так просто и без затей. А я зашла в свою квартирку, скинула полукеды, зашвырнула сумку и закружилась, напевая радостно: «Скажи ты мне, скажи ты мне, что любишь меня, что любишь меня…».

С самого утра в субботу у меня все мелко трепетало внутри от странного предчувствия. Я сама не могла себе объяснить, чего я жду, но почему-то мне было хорошо и радостно, и чуть-чуть тревожно. Зырянов позвонил и предложил ехать в село снова на Блиновском «Москвиче». Я отказалась. Не хочу лишний раз видеть Лехину физиономию, хотя теперь он ведет себя совершенно нейтрально, просто как старый знакомый, безо всяких претензий. Но что-то внутри меня, наверное внутренний голос, подсказывало, что не стоит расслабляться и верить в это внешнее безразличие. Не тот у Алексея характер. Так что лучше свести любые контакты с этим горячим красавцем к минимуму. А в село я поеду как все, на автобусе.

Осталось решить всего один вопрос — в чем ехать?

Вечер, конечно же, будет теплым. Но кто знает, вдруг от реки потянет холодком? А если поздно вечером купаться пойдем? А комары? А купальник взять один или два? А если с ночевой останусь, то в чем спать? Я выгребла из шкафа все свои летние шмотки, разложила на кучки и погрузилась в размышления.

К вечеру я была во всеоружии своей неземной красоты и элегантности. Я же хочу очаровать невозмутимого командира стройбригады Георгия Саныча, значит надо быть максимально женственной, манкой и немного таинственной. Ну да, пока тебя не раздел и не «освоил» герой твоих грез, ты для него «терра инкогнита», неизвестная планета, полная опасных тайн и загадок. Это уж потом вся женская таинственность осыпается, как яблоневый цвет. А пока… Я улыбнулась своим мыслям.

Миша Вихляев сказал тогда, что я — лавина. «Когда женщина лавина, это пугает». Спасибо, друг. Сегодня я не хочу быть лавиной, нет. Сегодня я хочу быть волшебной поляной, которая манит сладким запахом земляники, нагретой ласковым летним солнцем. Хочу быть пугливой жар-птицей, которую нужно терпеливо выслеживать и прикармливать золотым зерном, вымоченным в сладком густом вине. Если мужчина по своей сути охотник, то мне нужно стать самой желанной добычей для охотника по имени Георгий Александрович Раевский. Интересно, он, случайно, не потомок декабриста? Вот и выясню, если все получится.

Я встряхнула длинную юбку, бордовую, с тонкими линиями золотого и черного узора, с проблесками серебристой нити. Эту юбку мне купила мама на какой-то ярмарке во Франции. Ну точно, цыганская. На руки нанизала тонкие браслеты-обручи из металла под серебро и золото. В уши вдела такие же серьги-кольца. Жаль, волосы уже не длинные, так и ношу карэ. Ну ничего, это не так уж важно. Ресницы красить не стала, только чуть подвела линию век тонким черным карандашом. Ну и помада… красная, да, но не хищная, не кровавая, а теплая, с коралловым оттенком. Трикотажный топик и рубашка, завязанная на узел, и образ готов. «Позолоти ручку, брильянтовый, всю правду скажу — что было, что будет, чем дело кончится, чем сердце успокоится…». Если от сегодняшней встречи в Раевском ничего не екнет, ну тогда… я прямо не знаю… совсем уже… А на случай ночной прохлады сунула в сумку свитер и спортивные штаны.

Автобус остановился возле бетонной беседки с надписью «Сельсовет» и с громким шипением распахнул дверь-гармошку. Я спрыгнула со ступеньки и, перекинув через плечо сумку, пошла к месту обитания ленинградских шабашников. Как мне объяснили, оно находилось за зданием местной школы. Плутать мне не пришлось, мне навстречу уже шел Артем и приветственно махал рукой.

Одноэтажное, вытянутое здание школы смотрело на село передом, то есть высоким крыльцом и большими окнами фасада, а на лес позади — запасным входом и небольшими окошками служебных кабинетов. По договоренности с директором, шабашников устроили в одном из пустых классов. На полу вдоль стен стояли большие рюкзаки, выстроились сложенные раскладушки и пухлые рулоны матрасов. На нескольких стульях лежала одежда. У двери в класс, на газете, стояли несколько пар растоптанных мужских кроссовок и кедов.

А за школой, на диком газоне, уползавшем в лес, парни уложили бревна, чтобы сидеть вокруг костра, примостили над огнем металлический каркас, в котором угнездился большой котел. Над ним, в пару и в дыму, колдовал смуглый джинн с Черноморского побережья Кавказа, по имени Реваз. Он готовил умопомрачительный плов, от запаха которого сводило желудок и рот мгновенно наполнялся голодной слюной.

На бревнах уже расселись Зырянов со своей женой Тамарой, Алексей с гитарой и остальные бойцы стройбригады. Раевский сидел напротив, как раз за костром, и рядом с ним почему-то было свободное место, как-будто никто не решался занять это пространство под сенью «великого и ужасного» Генерала мастерка и лопаты. Парни переоделись в чистые футболки с эмблемами студенческих стройотрядов ленинградского Электротехнического института, а на руках у них поблескивали волшебным оберегом от «дурного глаза» тонкие обручальные кольца. «Руссо шабашко — облико морале!» Ну да, все глубоко женаты, и чтобы даже никаких фантазий у местных барышень не возникало. Ну красавцы же!

Я чуть заметно усмехнулась своим мыслям: у Саныча-то такого оберега нет! Хотя, я уверена, с ним тоже не все просто. Но сейчас я не хочу об этом думать.

Пока Резо шаманил над пловом, мы разговорились. По рукам пошли кружки с душистым чаем. Стас Зырянов подливал своей супружнице красненького, а Тома разрумянилась и кокетливо прижималась к нему плечиком. Вырвались женатики на природу, подальше от свекровей и тещ, от маленьких детишек. Наверняка останутся с ночевой. Когда еще удастся потешиться любовью без оглядки на тонкие стены и беспокойный детский сон. Краем уха я услышала, как Стас договаривался с Алексеем, что останется с женой ночевать в Блиновской бане. Алексей кивнул согласно, и Зырянов заметно повеселел.

А тем временем по кругу поплыли миски с горячим ароматным пловом, и наши разговоры сами собой стихли, все рты были заняты едой. Это было так вкусно, что мне хотелось по-щенячьи заскулить и взвизгнуть. Резо, с видом кулинарного эксперта, уплетал плов собственного приготовления и удовлетворенно покачивал головой. Потом он раздавал добавку, тепло приговаривая: «Кушайте, кушайте, дорогие. Только Реваз такой плов умеет делать, да!» Все разомлели, подобрели от этой вкусноты, снова завязались разговоры, только теперь неспешные, добродушные, под горячий ароматный чай с травами и ягодами.

Кто-то из парней принес вторую гитару и началось то, что я больше всего люблю в таких посиделках, — песни. Начали с бардовских, студенческих, дружным хором грянули «Помнишь мезозойскую культуру…», смеялись и рассказывали хорошие анекдоты. В момент сытого затишья Алексей сказал, глядя на меня:

— А между прочим, у нас Кира очень хорошо поет. Правда же, Кир?

И прежде чем я ответила, он протянул мне свою гитару. Все уставились на меня, с любопытством и ожиданием. Краем глаза я заметила, как приседает в сторонке Зырянов, настраивая объектив фотокамеры. А напротив, поверх пляшущих языков пламени, смотрит в упор Раевский. Ну что ж, судари мои, будет вам сейчас «цыганочка с выходом». Я взяла гитару, устроилась поудобнее и послала Ревазу обворожительную улыбку.

— Вы просите песен? — Я подмигнула Георгию Санычу и заметила, как в ответ по его лицу промелькнула тень. — Автору и исполнителю восхитительного, лучшего в мире плова, посвящается!

И заиграла вступление. У Реваза брови поползли вверх, он тут же взял вторую гитару и подхватил мотив. А я запела, улыбаясь:

— Такой лазурный небосвод,

Сияет только над тобой,

Тбилиси, мой любимый и родной …

Резо подхватил вторым голосом, у него оказался чудесный, мягкий бас. Пока пела, вспомнила слова на грузинском и последний припев допела вместе с Резо на его родном языке. Он вытер ладонью мокрые глаза, аккуратно поставил гитару рядом, подошел и крепко расцеловал меня в щеки.

— Какая хорошая дэвочка… — сказал он растроганно. — Благодарю, дорогая.

— Кира, спой еще, а? — попросила Тома.

Я снова улыбнулась и кивнула. Конечно! С радостью. И с интонацией старшего по оркестру в каком-нибудь дорогом ресторане объявила:

— Для наших дорогих гостей из города революционной славы звучит эта песня! Старинный цыганский романс. — И заиграла вступление.

Раевского словно током дернуло. Если до этого момента он сидел на своем троне одинокого вождя живым изваянием, то, услышав первые же ноты романса, подскочил, взял вторую гитару и точно в тон подхватил мелодию. Он буквально вцепился взглядом в мое лицо. У меня внутри кольнуло что-то, но я уже начала петь…

— Не уезжай ты, мой голубчик,

Тоскливо жить мне без тебя…

В голос я постаралась вложить весь свой мед, все тепло влюбленности и нерастраченной нежности. Раевский пожирал меня глазами и играл очень красиво, с переборами и перекатами, как настоящий цыган, который родился с гитарой в руках. Компания слушала, боясь вздохнуть. И только мелкий черт с фотоаппаратом ходил, неслышно ступая, вокруг и его дьявольская камера тихо пощелкивала.

— … скажи ты мне, что любишь ты меня… — допела я и накрыла струны рукой, погасив остывающий стон гитары.

С минуту стояла мертвая тишина. А потом все захлопали. Реваз снова расцеловал меня в щеки и сказал, что я «очень хорошая дэвочка». А я рассмеялась. Передала гитару обратно Алексею и встала, чтобы немного пройтись, размять затекшие ноги. Народ тоже оживился, задвигался, кто-то начал помогать Резо собирать посуду, Зырянов в обнимку со своей Тамарой потопал в ночную тьму, в сторону Блиновского дома.

— Кира, — негромко окликнул Раевский. Я оглянулась. — Если позволите, я пройдусь с вами.

Я развела руками, мол, почему бы нет, дорога не купленная. Он в два шага догнал меня и мы медленно пошли вдоль темной, засыпающей улицы. Дошли до знакомого поворота и спустились к реке. Тут я остановилась. Мы стояли, глядя друг на друга сквозь прозрачный сумрак.

Ну что, охотник? Что ты скажешь мне? Вот я перед тобой, твоя добыча. Не прячусь, не мечусь в испуге. Сама вышла на глаза и встала под твой выстрел, светлый князь моего сердца. Пусть будет твердой твоя рука, не промахнись.

— Я не Кира, — сказала я.

Лицо Раевского было очень близко. Его карие глаза сейчас, в сумерках, стали очень темными, бездонными омутами.

— А кто? — В его голосе мелькнуло какое-то детское недоумение.

— Я не Кира Ларина. Я Кармен Лартик. Кира — это журналистский псевдоним.

Я взяла его руку и прижалась щекой к теплой сухой ладони. Продолжая смотреть в его потемневшие глаза, я продолжила:

— Георгий Саныч, я хочу сказать вам одну вещь. Скажу только один раз, и, пожалуйста, не прерывайте меня. — Его ладонь на моей щеке чуть дрогнула. — Вы мне очень нравитесь. Сразу понравились, как только я вас увидела. Не говорите сейчас ничего. Я просто хочу, чтобы вы знали.

Я поцеловала его ладонь и отступила на шаг. А спустя мгновение он притянул меня к себе и осторожно укрыл сильными, горячими руками.

— Кармен… Кармен… Карменсита… — услышала я его тихий шепот, как-будто он пробовал мое имя на вкус. — Прости, Кармен… Я… не могу. Не должен…

Я тут же выскользнула из-под его рук. Ну вот и все, объяснились. Он несвободен. А мне милостыни не надо. Я почувствовала внутри пустоту, все стало безразлично и как-то легко.

— Тут сыро, — сказала я и пошла по тропинке обратно.

Я больше здесь не появлюсь, пока эти славные шабашники не закончат стройку и не уедут. И ночевать я, конечно же, не останусь. Придется просить Алексея отвезти меня в город. Но ничего, не рассыплюсь, попрошу. Уверена, не откажет.

Раевский догнал меня. Он больше не пытался как-то прикоснуться или заговорить. Мы молча вернулись в лагерь. У догорающего костра еще сидели Резо и Лешка, наигрывали что-то на гитарах и пили чай из алюминиевых кружек. Я, как ни в чем не бывало, подсела рядом и, улыбаясь, спросила:

— Леш, мне домой пора. Ты мог бы меня отвезти?

Он спокойно кивнул и поднялся с бревна. Я быстро нашла свою сумку, достала свитер, натянула. Потом обняла Резо и чмокнула его в колючую щеку. Раевского поблагодарила за прекрасный вечер и пожелала успехов в труде. Алексей пожал парням руки, мы пошли к воротам Блиновского дома. Алексей молчал, и правильно делал. Я сейчас не хотела говорить, хотела сохранить внутри спокойствие, тишину и странную теплоту, светлую и чуть горьковатую. Она начала заполнять меня, вытесняя пустоту и безразличие.

«Прости, Кармен…» Уже простила. И заранее прощаю тебе все, светлый князь моего сердца. Спасибо, что выслушал. Спасибо, что теперь ты есть у меня, даже если ты не мой.

Когда мы проехали уже минут десять по ночной дороге, Алексей, не глядя на меня, осторожно проговорил:

— У него невеста в Ленинграде. Девчонки с переговорного проболтались.

— Я знаю, — откликнулась я бесцветным голосом.

Больше мы не говорили. Алексей подвез меня к подъезду, открыл дверцу, галантно помог выйти из машины.

— Спасибо, друг, — сказала я и легко поцеловала его в щеку. Как друга. Надо же…

Дома я разделась, погладила рукой густые складки цыганской юбки. Мне понравилось в ней ходить. И почему я раньше ее не надевала? Забралась под одеяло и мысленно запела, сама себя баюкая: «Не уезжай ты, мой голубчик…». Почему-то мне было хорошо, хоть и грустно. Грусть была светлой, чуть горьковатой и ныла такой тонкой, сладкой болью в сердце. Наверное, это был уже сон: я увидела свое сердце, влажное, теплое, дышащее. А внутри, на донышке, зарождается розовой искрой крошечный кристаллик. Он медленно наливается розовым теплом и расширяется, прорастая в мышечные стенки моего сердца, и от этого мне больно и сладко. А ведь с Раевским я даже ни разу не поцеловалась…