Кармен. Комсомол-сюита

Глава 7 Когда ухажер отвалился

После концерта на седьмое ноября, кажется, весь Камень Верхний наговорил мне комплиментов. Это было очень приятно, чего уж там. Последний раз столько внимания и восхищения я получала, наверное, только в детском саду, когда на очередном утреннике плясала в костюме матрешки или снежинки. А один раз была даже в костюме северного оленя, танцевала под песню Кола Бельды про север.

«Славичи» предлагали стать у них вокалисткой, режиссер народного театра Любовь Васильевна предложила попробовать себя в ее спектакле, а в заводском комитете комсомола начали обсуждать мою кандидатуру на пост ответственной за идеологическую работу. Только я не хотела никуда влезать, мне и так было интересно. Мысль о том, что теперь в моей жизни есть «серьезные отношения», добавила перчику в привычный бульон каждодневных забот.

Мою статью про молокозавод опубликовала городская газета «Камень Рабочий», как и было запланировано. Через несколько дней после выхода статьи мне позвонили и сообщили, что я должна подъехать в бухгалтерию молокозавода, чтобы получить вознаграждение. Я обрадовалась, денежки — это замечательно, и поехала. Как только получила гонорар, пошла к служебной лестнице, чтобы по-тихому выйти на улицу и не попасть на глаза Николаю Петровичу, прекрасному заместителю директора и отцу Алексея. Но избежать встречи не удалось. Он как-будто ждал, стоял внизу лестницы и курил. Я как-то упустила из виду, что именно в этом месте была курилка для администрации. И сворачивать было уже поздно, Блинов услышал мои шаги и прежде, чем я успела ускользнуть, посмотрел наверх и окликнул:

— Кира! Добрый день!

— Здравствуйте.

— За гонораром приезжали? Получили уже? — приветливо поинтересовался он, наблюдая, как я спускаюсь по ступенькам прямо к нему.

— Да, большое спасибо, Николай Петрович, это приятная неожиданность.

Я скромно улыбнулась, ускользая от прямого взгляда, и хотела уже пройти к двери на улицу.

— Кира, подождите минуточку. Пожалуйста. — Он тронул меня за руку. Я невольно притормозила. — Мне очень нужно с вами поговорить.

— О чем, Николай Петрович? Что-то не так со статьей?

Меня начинал смущать его откровенный взгляд.

— Прошу прощения, Кира, дело такое… Я знаю, что вы с Алексеем созваниваетесь. — У меня все сжалось внутри. Не от страха, от неожиданности. — Он вам последний раз когда звонил?

Я открыла рот, чтобы ответить, и тут вспомнила, что уже несколько дней мы с Лешей не общались. Несколько дней? Да уже неделя прошла! Я со своей работой совсем упустила это из виду. Какой кошмар!

— А что случилось? — вместо ответа спросила я. Тревога неприятно царапнула внутри.

— А вы не в курсе? — Брови Николая Петровича поползли вверх.

— Нет. Так что случилось? — Мои пальцы начали леденеть.

— Алексей ушел из дому, на работе уже неделю не появляется. Мы с матерью уже всех знакомых обзвонили, никто ничего не знает. Вы простите, ради бога, Кира, но мы знаем, что вы с Алексеем общаетесь, можно сказать дружите. Да и вообще, город-то маленький, все про всех знают, даже то, чего и не было. Я подумал, может быть вы в курсе? Ну… может, он к вам ушел?

Меня начало подташнивать от тоскливого предчувствия. Я вспомнила, что Лешка так и не позвонил мне с того самого дня, когда проводил из дома восьмого ноября, после нашей безумной ночи. Какого Диккенса⁈

— Мне нечего вам сказать, — проговорила я внезапно севшим голосом. — Ко мне он уйти не мог, я же в общежитии живу, вы же знаете. А у нас там с посещениями строго. Я попробую через своих знакомых, может кто-то что-то знает.

— Да, поспрашивайте, если вам не трудно, — согласился Блинов. И тут же снова тронул меня за руку. — Вы что, поругались с Алексеем?

Я замотала головой.

— Нет! — чуть энергичнее, чем хотелось бы, ответила я. — Не было поводов ссориться.

Блинов задумчиво покивал, не мне, скорее своим мыслям.

— Если он вам позвонит, вы уж попросите его, чтобы он домой отзвонился. Мы с матерью волнуемся, — проговорил он с болью в голосе.

Я пообещала.

Когда вышла на улицу, замерла, хватая ртом воздух, как рыба не берегу. Что такое могло случиться у Лешки, чтобы он ушел из такого комфортного семейного гнезда, ничего не сказал родителям и ни разу не позвонил мне? Он же названивал каждый вечер и трепался подолгу, а тут ни слуху ни духу. Я поежилась. Родители наверняка уже с милицией пообщались, участкового напрягли, Лешина матушка ситуацию тоже отслеживает, она же медик. Если бы сын в больницу попал или в вытрезвитель, уж она-то узнала бы первой, с её-то связями.

От всех этих мыслей у меня начала болеть голова, от волнения подташнивало. Я приехала на завод и сразу пошла к Виталию Алфееву.

— Виталий, ты мне друг? — спросила я с порога.

— Привет, товарищ Кира Ларина. Надеюсь, что друг, а также старший товарищ и идейный лидер. Ты чего такая смурная-то?

— Виталий, если кто-то из ребят, к примеру, на работу неделю не выходит и дома его нет, ты что будешь делать?

— Ну, сначала родственников поспрошаю, друзей. В милицию позвоню, в больницу, ясное дело. Если он в какую-нибудь секцию ходит или в самодеятельности участвует, то и там поузнавать надо. А что стряслось-то? Ты за кого переживаешь-то? Наши, вроде, все на работе, живы-здоровы.

Виталий включил электрический чайник и жестом предложил мне сесть поближе.

— Сейчас чаю сделаем, — продолжал он. — Так чего ты кипешишь?

— Ты Николая Петровича Блинова знаешь? — начала я осторожно, издалека.

— Замдиректора-то? С молокозавода? Кто ж его не знает.

— У него сын пропал, — сказала я, старательно глядя в стакан с чаем и болтая там ложечкой. — Может, можно поспрашивать у наших ребят? Вдруг кто что-нибудь слышал? Или видел?

— Опачки… Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд, — выдал комсомольский вожак. — А ты-то сама его давно видела?

— Я⁈

— Ну, прости, Кира, все прогрессивное человечество нашего завода давно про вас знает и за ваше счастье переживает, — примирительным тоном объяснил он, улыбаясь. — Город-то маленький, все про всех все знают. Значит, Алексей в партизаны подался. С чего бы? Я-то сам его на концерте видел, он в партере с родителями сидел, где все городское начальство. Хотел после концерта подойти поздороваться, но его и след простыл. И че, даже не звонил тебе за это время?

Я помотала головой. Слезы подкатили к глазам. Чтобы не расплакаться под портретом Ильича, я старательно зашвыркала чаем.

— Хреновато, че… — заметил Виталий. — Ладно, попробую через наших парней.

— Спасибо. Ты настоящий друг. — Я сжала его руку.

— Да ладно, че… Разберемся. А то, может, он тебе наобещал чего, а сам в кусты? — Алфеев насупил брови и посмотрел мне в глаза.

— Чего наобещал? — не поняла я.

— Ну… может, жениться пообещал, нет?

Я чуть не поперхнулась чаем.

— Ерунду не говори, — тоном строгой учительницы выдала я. — Напридумывали тоже.

— Ну, а че? Все же знают, что Леха Блинов с тобой ходит. А сам-то тот еще бабник.

— Виталий, ну хоть ты не тиражируй сплетни. Ты же председатель завкома комсомола! — вспыхнула я. — Взрослый, нормальный, серьезный человек.

— Спасибо за доверие, товарищ Кира Ларина, — с пафосом произнес он. — Ладно, я понял тебя, Кира. Как что-то выяснится, так сразу тебе сообщу. Не кисни, Кармен Антоновна!

Он подмигнул и погладил меня по плечу.

Прошло два дня. Я загрузила себя работой до черных мушек в глазах, чтобы только не впадать в панику. Было почти одиннадцать часов ночи, когда телефон в моей комнате вздрогнул от нервного, рваного звонка. Я подскочила, схватила трубку.

— Алло!

В трубке молчали, но я слышала неровное дыхание.

— Алло! — повторила я.

— Кира… Это я, — чужим, незнакомым голосом проговорил Алексей.

— Лешка! Ну куда ты пропал? Что случилось? — затараторила я, стараясь не сорваться на крик. Внутри у меня все дрожало.

— В общем, это… Нам не надо больше видеться.

— В смысле? — Я не поняла и, кажется, не расслышала. — Я не понимаю…

— Нам не надо больше встречаться, — уже громче, жестко повторил он. — Считай, что мы незнакомы, и я тебя знать не знаю.

— Почему? — Я пришла в себя и не собиралась так вот запросто сдаваться. — Что произошло? Я тебя чем-то обидела?

— Нет. Просто я видеть тебя больше не хочу. Наигрались. Все, привет.

— Что, так просто? — Я не верила своим ушам. И Алексею не верила.

— Да, вот так просто. И давай без истерик. Не ты первая, не ты последняя. Все.

Он повесил трубку.

Я стояла, слушая заунывные гудки, забыв, что трубку пора положить на место. Какого Диккенса⁈ Это что сейчас было?

Повторяла в голове Лешкины слова и не верила в услышанное. Это какой-то бред. По-моему, он говорил совсем не то, что думал, что хотел сказать. Я наконец положила трубку телефона и заходила взад-вперед по комнате. Леха врет, это совершенно точно. Вот только зачем? Что стряслось в его жизни такого, чтобы он вот так взял и отказался общаться со мной? Столько добивался и — нате вам, пожалуйста. Только, можно сказать, дотянулся до свежей девчатины и сам же отказывается! Так не бывает. Меня пробил нервный смешок.

Я заварила свежего чаю, положила в рот ложку варенья и уставилась в окно на заснеженный берег, укрытую сугробами пристань. Паромы угнали зимовать в ангар, фонари, что зазывали пассажиров теплым желтым светом, отключили до весны. Темно, снежно, холодно.

Леха сказал: «Наигрались… Не ты первая, не ты последняя». Это значит что? Что, типа, дорвался до сладенького, нахавался, и больше не хочется? «Синдром дона Жуана» это называется, когда мужчина стремится к женщине и страстно ее желает, пока она недоступна, а как только добивается взаимности и удовлетворяет свое желание — сразу теряет интерес. Верить в это не хотелось. Слишком больно было думать, что все Лехины слова — только кружевная паутина, в которую я вляпалась, как наивная, безмозглая мушка-дрозофила. Эти мушки очень любят сладкие фрукты и ягоды. Вот и я повелась на красивую внешность и сладкие речи. В бога-в душу-в матушку императрицу… Нептун твою мать…

Я не могла отделаться от ощущения, что это все нереально, не со мной. Внутри было пусто, как-будто все внутренности скукожились в горошинку и закатились куда-то, и только тьма и тишина… Я села за машинку и застучала по клавишам, перепечатывая черновик очередной статьи. Сейчас я не буду об этом думать, я ничего не стану предпринимать. Я буду думать об этом завтра. Или послезавтра. Или… Вообще не буду об этом думать. Не хочу.

Однако, утром я поднялась с постели с мыслями о том, что… почему бы и нет? Почему со мной не может произойти такая же история, как с другими подружками Алексея? Я что, из другого теста? Или у всех там вдоль, а у меня поперек? В конце концов, мне было хорошо, меня целую ночь любили и ласкали так, как и мечтать не могла. Значит надо сказать спасибо, мысленно, и идти дальше жить свою замечательную, полную всего интересного жизнь. А вот так вот! А хрен вам, Алексей Николаевич!

В памяти всплыла история с одной девахой с журфака, Ангелиной, редкостной красоткой, высокомерной и самоуверенной. Мы как-то шли компанией по летней Москве, ели мороженое, болтали. Ангелина в тот день с утра уже похвасталась новым кружевным бельем, итальянским, кажется. Говорила, что это ей поклонник подарил. Девчонки заценили, обзавидовались, конечно, ведь для большинства из них такая красота была недоступна. И вот идем мы по улице, на нас люди оборачиваются, Ангелина шагает на пару шагов впереди, несет себя, как фарфоровую китайскую вазу времен династии Мин, и тут у нее из-под мини-юбки падают трусы.

Вселенная застыла, время замедлилось настолько, что все вокруг в изумлении наблюдали плавное сползание кружевного трикотажа по аппетитным столбам девичьих ног, прямо на блестящие лаковые ремешки босоножек, а затем, по высоченным белоснежным каблукам, на серый шершавый асфальт. Небеса онемели, дрогнули континенты.

А что же Ангелина? А она как шла, облизывая эскимо, так и шагнула из предательски упавших трусов дальше, не задержавшись ни на секунду. Как будто ничего не произошло.

Улица взорвалась «охами», «ахами» и свистом. Кто-то из девчонок потянулся к кружевному трофею, но ее опередил обладатель характерного носа с горбинкой, черных глаз и волосатых рук. Он молниеносно подхватил чудесный сувенир с асфальта и быстро затерялся среди прохожих, заталкивая Ангелинины труселя за пазуху.

Я тогда восхитилась тем, как Ангелина держала лицо. До конца нашей прогулки она сверкала белыми ягодицами, делая вид, что все в порядке. Вот это выдержка!

А у меня-то что? Всего-навсего ухажер отвалился. Как сказала бы Ангелинка: «Мужик, что трамвай — один свалил, другой подъехал». И не о чем тут горевать. Точка.

Сработало. Я почти успокоилась.

Я сидела в редакции и в четыре руки с Шауэром собирала макет очередного номера многотиражки, когда позвонил Виталий Алфеев.

— Нашелся Блинов, — сообщил он, — вчера вечером домой пришел. Жив-здоров, руки-ноги целы, а вот за голову не скажу.

— В каком смысле? — Я напряглась, готовясь услышать страшное.

— Ну в смысле, странный он, — пояснил Виталий. — Мрачный. И с таким факелом сивушным, что за километр заборы падают. Похоже, все это время где-то квасил, как не в себя. Такие дела, Кармен Антоновна. Ну что, отлегло?

— Спасибо, товарищ идейный лидер, — ответила я, — ты настоящий друг.

— Ага. Обращайся, если что, — легко ответил Алфеев и повесил трубку.

Я вздохнула, отпуская напряжение с плеч. Ну вот и хорошо. Об остальном я буду думать позже, а сейчас со спокойной душой закончу текущую работу.

Хорошо, когда есть множество важных дел. Жалеть себя и залипать в тоске совершенно некогда. Но ближе к вечеру в голову все равно начинали просачиваться тоскливые мыслишки. Снова и снова всплывали одни и те же вопросы, на которые у меня, пока что, не было ответов. Что случилось с Лехой? Почему он оборвал наше знакомство? В чем моя вина?

На последний вопрос, правда, я могла себе ответить. По крайне мере, я думала, что у меня есть ответ. Лешка мог разобидеться на то, что я не бегу к нему по первому зову. Каждый раз, когда он звонил и предлагал сорваться в кино, на танцы или просто погулять, я, чаще всего, отвечала, что прямо сейчас занята, у меня то-то и то-то. И что такие планы лучше оговаривать хотя бы за день-два. Я не кокетничала, я действительно была занята. Короче, со мной нужно договариваться заранее. А он к такому не привык.

Не было у него раньше таких проблем с девушками. Сами бежали, на шею вешались, с разбегу на член садились. «Не желаете ли пошоркаться, сударь мой? А нате-пожалуйте, вот вам моя куночка и пирожок с малиной». А тут нате вам, фря московская, вся такая деловая, и, чтобы об нее свой кий поточить, надо в график встроиться и заранее записаться. Получил парень перелом культурного шаблона со смещением, на ровном месте. Ой, прямо заплачу сейчас. «Ха-ха» три раза!

Я снова начала закипать. Ну, не чувствую я себя виноватой, хоть тресни! И не собираюсь. Но от этого вопросов меньше не становится. Самой позвонить? Я застыла, глядя на черный диск телефона, на белые кружочки с буквами и цифрами, увидела, как дрожат мои пальцы. Если сама сейчас не позвоню, буду жалеть, что могла, но этого не сделала. Если позвоню, скорее всего, услышу порцию гадостей, но в этом будет хотя бы какая-то определенность. Едрить Васькину ночнушку…

Я набрала номер телефона Блиновской квартиры и напряженно слушала гудки в трубке. В животе все тоскливо сжалось.

— Алло! — ответил на том конце женский голос.

У меня пересохло в горле. Я была не готова к тому, что трубку может взять Лешина мать.

— Алло. Вас не слышно, — звучало в трубке.

Я спохватилась и ответила, стараясь говорить ровным, спокойным тоном:

— Алло, добрый вечер! Будьте добры, позовите к телефону Алексея.

«Алеша, тебя к телефону!» — услышала я в трубке.

— Алло, — грохотом камнепада обрушился мне в ухо голос Алексея.

— Как жизнь, амиго? — произнесла я и сама удивилась собственной интонации.

Не ожидала от себя такой мягкости и теплоты.

В ответ сначала было молчание, потом вздох. Я была готова к тому, что он сейчас бросит трубку.

— Нормально, — наконец, проговорил Лешка нехотя.

— Я рада, что ты жив и здоров. Твои родители сильно переживали, пока ты пропадал, — говорила я без всякого упрека, как-будто мы болтали о погоде. — Просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке, хотела услышать твой голос.

— Ну, услышала. И че?

— Больше ничего, спасибо. Спокойной ночи, Леша.

Я положила трубку. В это «спокойной ночи» я вложила всю нежность, на какую была сейчас способна, и сама офонарела. Откуда только взялись эти бархатные нотки? Этот непривычно низкий голос, мягкий, вкрадчивый. Это когда же я так научилась? Если от моего голоса Лешку там сейчас не скрутило в бараний рог, то я тогда не знаю…

Он ничего мне не объяснил и не собирался. Он был совсем не деликатен. Но… Что-то мне подсказывало, что я поступила правильно.

Прошло еще несколько дней, я не считала, занятая текущими делами. Приступов жалости к себе больше не случалось. Во мне поселилась тихая грусть и мысль о том, что, видимо, мое знакомство с Аленом Делоном местного разлива все же завершилось. Что ж, «спасибо, все было вкусно, добавки не надо».

В письмах родителям я не написала обо всем этом ни слова. Не знаю почему, но что-то не позволяло мне рассказать любимым маме и папе про этот опыт отношений. Может, я боялась расстроить их, разволновать? Возможно. Но, в итоге, моя скрытность оказалась только на пользу. Если мои отношения закончились так нелепо, то и родителям знать об этом незачем. Вот когда нагрянет ко мне настоящий лямур-тужур, тогда и расскажу им и с избранником своим познакомлю.

Я строчила на машинке очередной материал по работе. За окном зимняя темень. Мороз оклеил края оконных стекол полупрозрачными узорами. Из форточки свисает на улицу сетка-авоська с пачкой пельменей и куском мясного фарша, завернутым в несколько слоев бумаги, чтобы синички не расклевали. А на столе, рядом с пишущей машинкой, вздрагивает в кружке горячий черный чай с желтым ободком лимона, с тарелочки глазками белого сальца жалобно смотрит на меня кружок любительской колбасы на ломтике черного хлебушка. Сейчас, дружочек, допечатаю еще три предложения и съем тебя, потерпи.

Я закончила печатать, потянулась, потрясла руками. Взяла с тарелки бутерброд и уже открыла рот, чтобы смачно откусить… И тут звякнул телефон. Я застыла с куском у рта. Телефон зазвонил снова, долго и настойчиво. Пришлось положить бутерброд, быстро вытереть пальцы платком и взять трубку.

— Алло!

— Кира, здравствуйте. — Я напряглась. Этот голос я узнала сразу. Потому что он слишком похож на голос Алексея. — Извините, что беспокою в такой поздний час…

Я машинально посмотрела на свой будильничек — почти десять вечера. Ну, вообще-то, да, поздновато и странновато для звонка от мужчины, который тебе даже не приятель.

— Слушаю вас, Николай Петрович, — вежливо ответила я. А внутри все неприятно сжалось. Ничего хорошего я, почему-то, не ждала. — Чем могу быть полезна?

Неужели он сейчас начнет задвигать какую-нибудь хрень про новую тему для статьи? Довольно часто так действуют дяденьки-чиновники, маскируя свой постельный интерес под деловой.

— Кира, мне нужно рассказать вам кое-что важное. Это касается вашей семьи. И это нетелефонный разговор. Алло? Кира, вы меня слышите?

— Слышу, — через паузу ответила я, сглотнув противный ком в горле.

— Хорошо. А то вы молчите, такая тишина в трубке, что я уж испугался… что вы меня не слышите, — продолжил Блинов.

— Не понимаю, причем тут моя семья. Что вы имеете в виду?

— Мне не хотелось бы говорить об этом по телефону. Через полчаса все общежитие будет это обсуждать. Ваши милейшие вахтерши — это мини-филиал «Конторы глубокого бурения», вы же понимаете, — объяснял он, стараясь держать ровный, дружеский тон.

— Вы уверены, что мне нужно это знать? — не сдавалась я.

— Убежден.

— Ну, допустим. Когда и где?

Мы договорились о встрече, я положила трубку. Бутерброд уже не лез в горло. Я мелкими глотками отпивала чай, вцепившись в теплые бока фарфоровой кружки, и смотрела в окно на застывшую Иштарку, на уходящие в темноту заснеженные берега. Я пойду на эту встречу, хотя внутри меня воет и мечется тягостное предчувствие. Но я хочу знать, что за «тайны мадридского двора» приберег для меня этот человек? А вдруг он сообщит мне что-то действительно важное?