Кармен. Комсомол-сюита

Глава 10 Искры декабря

Декабрь 1976 год

Если скажу, что я не волновалась, совру. Волновалась. Еще как волновалась. Кое-как дотянула до вечера, даже работа не могла отвлечь меня от нервного ожидания. Какие только варианты не рисовались в моей голове! От пафосного «пошел ты в жопу, амиго» до отвратительно девчачьего «я так скучала, милый», от желания расцарапать в кровь смазливую Лехину рожу до полоумной мысли затащить его в родовое гнездо и кувыркаться там до посинения на панцирных кроватях. Ой, мамочки!

На последний сеанс в 22:20 я чуть не бегом бежала. Но чем ближе подходила к кинотеатру, тем медленнее и спокойнее шла. В итоге вообще решила развернуться и уйти. Но вместо этого спряталась за угол дома и наблюдала, как на широком крыльце, среди толпы, медленно входящей в двери кинотеатра, топчется Леха, высокий, красивый, в модной зимней куртке с меховыми отворотами, и нервно оглядывается.

Он ждал, что я появлюсь со стороны бетонного моста, а я обежала здание кинотеатра и в последнюю минуту, неспеша так, вырулила с противоположной стороны. Почему-то я боялась, что Лешка сорвется мне навстречу. Тогда я, скорее всего, рванула бы от него, сама не знаю почему. Но Алексей, увидев меня, застыл столбом и просто смотрел, как я приближаюсь. И лицо у него было такое… как в анекдоте от «армянского радио» про сирену, которую изобрел инженер, яйцо которого попало в шестеренку. Короче, страдал парень.

Когда я наконец подошла к нему, мы посмотрели друг другу в глаза и молча прошли в зал. Сели. Погас свет, на экране побежали черно-белые кадры киножурнала «Хроника дня». Мы сидели, как пришибленные. Я даже не спросила, какой будет фильм. Захотелось вдруг сбежать отсюда в ночь, в снежную степь, в тайгу, к черту на кулички. Я не могла просто сидеть рядом с Алексеем, не могла смотреть на него, не могла говорить. Похоже, он тоже чувствовал себя неуютно. Потому что в какой-то момент мы снова посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, вышли из зала.

Идем по темной морозной улице, молчим. Еще немного, и я закричу от напряжения, которое распирало меня все это время, весь этот бесконечный день. И тут Леха взял меня за руку. Сквозь варежку я почувствовала, какая горячая у него ладонь. И меня прорвало. Я била его в грудь, слезы текли ручьями, я хотела наговорить ему самых ядовитых, обидных слов, но не могла издать ни звука. Просто лупила его по куртке и захлебывалась слезами. А он сгреб меня большими, сильными ручищами, прижал к себе и зашептал над ухом: «Кирюша… Кирюша моя…»

— Ну все, все… Прости. Прости, Кирюша, — бубнил он.

Я чувствовала, как он целует мою шапку на макушке, а в голове у меня вертелось: «К черту шапку! Меня целуй, Лешка!». Словно услышал, он стал целовать меня в соленые, опухшие от слез и холода губы. А в мозгу опять ползет дурацкая мысль: «Нельзя стоять на месте, ноги замерзнут». О чем я вообще думаю⁈ У меня тут такое, а я про ноги…

— Пойдем потихоньку, — сказал Алексей, оторвавшись наконец от моего лица. — Замерзнешь еще, не дай бог.

Так и потопали в обнимку к мосту. Я молчала, как рыба. Просто не могла говорить, хотя в голове непрерывным потоком шли слова. Наверное, это было из-за нервного напряжения. Зато Лешка говорил и говорил, будто хотел выговориться за все то время, что мы не виделись. А может, у него это тоже было от нервного напряжения?

— Я так боялся, что ты не придешь! Хотя сам себе сказал, что если не придешь — будешь права, имеешь право. Таким кретином себя чувствую… Кирюша, прости меня. Дурак был. Но, знаешь, у меня тогда крышу вконец сорвало… Я когда тебя проводил, восьмого-то, все прибрал там, «замел следы, уничтожил улики». Вечером предки с базы отдыха вернулись. Я у себя в комнате был, слышу — ругаются. И тут мать говорит: «А если она твоя дочь? Ты об этом подумал?». Я не понял, о ком она, но меня че-то так подкинуло! Как-будто под дых заехали… Я к двери прилип, слышу, батя че-то оправдывается, бу-бу-бу да бу-бу-бу. И вдруг слышу «Кира». Ну и все!

Сам не понял, как на улицу выскочил, болтался по городу, как контуженый, пока не задубел на хрен. У одного чувачка зашхерился и пил как не в себя. А потом к нему один общий знакомый зашел, говорит: «Если Леха у тебя, передай, пусть родокам хотя бы позвонит, а то они уже всех на уши поставили». В общем, вернулся домой. С батей поругался. А потом… тебе позвонил. Прости…

Мы остановились и снова стали целоваться, пока от мороза не начали неметь ноги.

— А потом ты к нам пришла, — продолжил Алексей. — Мы с матерью все слышали. Через дверь-то видно было, как ты фотки показывала. А когда сказала бате, что он тебе не отец, вот прямо знаешь… гора с плеч! А когда ты на меня посмотрела и сказала «ты мне не брат», меня так торкнуло… Я аж дышать забыл. Я ж за тобой тогда ломанулся, а ты уже куда-то исчезла! Носился по улице, искал, к общаге прибежал, круги наматывал, как бешеная псина, а тебя все нет и нет. Я потом каждый вечер к общаге приходил, хотел тебя застать, а у тебя окно все время темное было. Девчонок спрашиваю, а они «не видели», «не приходила». Ну все, думаю, уехала… улетела моя пушиночка! А вчера смотрю — твое окошко на четвертом этаже засветилось. Хотел вызвать тебя вниз, на вахту… Не решился. Записку нацарапал, попросил деваху одну тебе передать. Думал, не придешь. Ты простишь меня? Простишь, Кирюша?

Я не знала, что ответить. Внутри у меня было пусто и казалось, что эту пустоту не могут заполнить даже отчаянные Лешкины поцелуи.

— Я не знаю, — с трудом проговорила я. — Наверное, мне нужно время.

Алексей вздохнул и снова прижал меня к себе.

— Кирюша моя… Я буду ждать.

На крыльце общежития он еще раз поцеловал меня, долго и нежно, дождался, когда за мной закроется дверь, и потопал в ночь.

Интересно начинается декабрь…

Следующим вечером я позвонила Леше. Он сам взял трубку, наверное, ждал моего звонка.

— Ле-еш…

— Привет, Кирюша, — отозвался он вполголоса с такой интонацией, словно прямо сейчас готов упасть в постель.

У меня мурашки побежали.

— Я хочу на танцы, — сказала я.

Это не значило, что все прощено и забыто, нет, просто мне захотелось на танцы с моим красивым парнем.

— Заметано. Буду ждать тебя завтра в ДК.

Сказано — сделано. Пятничный вечер я провела с Алексеем в Доме культуры, на танцах. Отвела душу, напрыгалась, навизжалась в кругу со знакомыми девчонками. А когда начинался медляк, танцевала с Лешей и ловила завистливые и восхищенные взгляды. Оказывается, мне этого внимания тоже не хватало.

Я пряталась в работу, как в сугроб, чтобы только не думать о том, что скучаю, тоскую, безумно хочу снова чувствовать на своих плечах его горячие, осторожные руки, хочу целоваться и смотреть в его бездонные глазищи. После встречи в кино что-то переключилось во мне, я поняла, что обманывала себя все это время, врала себе только для того, чтобы не было больно от мысли, что он мог вот так разом меня бросить. А он, оказывается, не бросал. Оказывается, Леше было точно так же больно и плохо, как мне. А теперь незачем больше себе врать.

Когда танцы кончились, Алексей галантно помог мне надеть пальто в гардеробе, а когда я села на кушетку, чтобы переобуться, решил сам застегнуть молнию на моих зимних сапогах. Ой, какие взгляды я ловила в этот момент! Жгучая зависть, умиление и страстные пожелания лично мне сдохнуть в страшных мучениях — все было в этих взглядах. Алексей будто специально не спешил, аккуратно придерживал мою ногу, плавно поднимал «собачку» по зубчикам молнии, как-будто демонстрировал всем вокруг, утверждал, что мы с ним пара и никак иначе, какие бы сплетни ни ходили в городе. Черт возьми, это было приятно.

— Хочешь, пойдем ко мне? — спросил Алексей, когда мы вышли из ДК.

— Ни за что. Не обижайся, Леш, но… ноги моей там больше не будет, — ответила я.

— Как скажешь, Кирюша. — Он не обиделся. — Знаешь, мои теперь в твою сторону даже не пикнут. А ты откуда про батину группу крови узнала?

— Журналист никогда не выдает свои каналы информации, — с важным видом ответила я. — Николай Петрович Блинов значится в списке почетных доноров, так что ничего сложного.

— А-а… ну да, понял. Знаешь, батя теперь вообще как шелковый стал. Так что зря ты боишься.

— Я не боюсь. Просто слишком много воспоминаний.

Вместо ответа Алексей только крепче обнял мои плечи.

— Какие планы на новогоднюю ночь? — спросил он.

— До нее еще дожить надо, — уклончиво ответила я. — А вообще у меня весь декабрь репетиции. Готовим номер в городской сборный концерт на тридцать первое.

— Ох уж эти ваши репетиции… — Он вздохнул. — Опять допоздна? Хочешь, буду тебя забирать на машине?

Я согласилась, но поставила условие — Алексей будет ждать меня в гардеробе, а не шарашиться по коридорам ДК.

— Как скажешь, Кирюша, птичка моя певчая, — ответил он.

— И еще вот что…

— Что?

— Я пока что не простила. Ничего не простила. Просто я очень скучала по тебе.

— Понял, — тихо отозвался он и поцеловал шапку на моей макушке.

Номер для городского праздничного концерта я придумала сама. Мне захотелось спеть песню из репертуара Мирей Матье под аккомпанемент двух настоящих аккордеонов, чтобы звучало, как-будто в кафе на парижской улочке теплым летним вечером. Я уже и платье себе придумала и костюмы для аккомпаниаторов, нашла портниху, которая поможет сшить. А аккомпанировать мне пообещал Вадим, парень из заводского вокально-инструментального ансамбля «Славичи», и Матвей Матвеич, музыкант из оркестра народных инструментов Дома культуры. Эта идея понравилась хореографу ДК Нине Сергеевне и она пообещала подготовить красивую подтанцовку.

Вообще, после нашего выступления с песней протеста на седьмое ноября, меня не переставали атаковать предложениями стать вокалисткой «Славичей», солисткой в хоре ДК и тому подобное. Понимаю, хорошие голоса всегда на вес золота, хотя в городской самодеятельности я видела много талантливых людей. Мне не хотелось создавать конкуренцию на ровном месте, я же знала свой уровень. Еще в детстве родители заметили мои музыкальные способности и не поскупились на средства, чтобы их развить. К концу интернатской учебы я закончила музыкалку по классу фортепиано, сама освоила гитару, а учиться пению Зина специально возила меня к одной оперной певице из Большого театра.

Председатель завкома комсомола Виталий Алфеев был только рад, что я предложила свою задумку. Сразу решился вопрос об участии заводской молодежи в городском мероприятии. А мне просто очень нравилась моя идея.

Декабрь шел своим чередом. Днем я была журналистом, вечером артисткой городской самодеятельности. А совсем поздним вечером — влюбленной девчонкой, которая целовалась со своим парнем в салоне пижонского «Москвича» горчичного цвета. Теперь Алексей забирал меня после репетиций не на чужом горбатом «Запорожце», а на отцовском автомобиле.

На очередной репетиции второй аккордеонист, Матвей Матвеич, сказал, что Вадим из «Славичей» больше не сможет участвовать в нашем номере. Парень поскользнулся и очень неудачно упал, закрытый перелом левой руки.

— Слава богу, не правую повредил-то, — добавил Матвей Матвеич. — Только где ж теперь второго-то аккордеониста взять? До концерта шиш да маленько.

Я расстроилась чуть не до слез. Ведь мелодия песни так хорошо раскладывалась на два аккордеона, а в проигрышах у каждого была красивая сольная партия. Ерш твою медь!

— Время еще есть, хоть и в обрез, — ответила я. — Будем искать. Но, если что, придется вам, Матвей Матвеич, усложнить партию. Подумайте, как это сделать.

На том и сошлись. Девушки из танцевального уже вовсю отрабатывали свою часть номера, должно было получиться очень красиво. Потеря одного из аккомпаниаторов ставила под угрозу нашу прекрасную затею. Но я надеялась, что проблема как-нибудь решится.

Рассказала об этом Алексею.

— Ничего, как-нибудь сладится, — сказал он. — На крайняк, один аккордеон сыграет. Песня от этого хуже-то не станет. А ты даже без музыки будешь на сцене лучше всех, Кирюша моя.

— Просто так хочется, чтобы было красиво, — пожаловалась я. — Хотя умом понимаю, что все равно справимся.

— Еще как справитесь! А я достал нам с тобой пригласительные на новогоднюю ночь в ДК. Выступишь, а потом будем праздновать там же, в фойе. Там столики накроют, елка будет до потолка и танцы до утра. Все коллективы дэкашные гулять будут.

— Спасибо, амиго!

Я звонко поцеловала Алексея в щеку.

Про потерю бойца музыкального фронта я рассказала своему начальнику, Борису Германовичу. Он покачал головой с мрачным видом, вздохнул безнадежно и проговорил:

— Хреново, че… Был бы я лет на дцать помоложе, может сгодился бы подыграть.

— А вы умеете? На аккордеоне? — Я ухватилась за эту идею, как за спасительную соломинку.

— Когда-то мог, — ответил Шауэр и отвернулся к окну.

— Борис Германович! Миленький! Алмаз мой яхонтовый! — Я «включила» вокзальную цыганку, сдернула с волос бархатную резинку, встряхнула головой и пошла на штурм. — Сокол мой златорукий! Да чтоб твои пальчики всегда легкие были, как крылышки у колибри. Да чтоб ты век в магазин ходил, а там бы всегда водочка дешевая была, да всегда тебе доставалася…

Шауэр уставился на меня, как на буйнопомешанную.

— Ты чего, Кира Ларина⁈ — Он отгородился от меня стулом. — Ты больная? Чего несешь-то⁈

А меня и впрямь понесло! Такую «цыганочку с выходом» устроила, что сама обалдела, откуда что повылезло. Отбивала дробушки, размахивая подолом юбки, руками хороводила, трепетала плечами и сверкала глазами.

— Да ты ж посмотри, орел ты мой брильянтовый, как я тут перед тобой фестивалю! — приговаривала я, не давая главреду и шагу ступить. — Красавец ты мой фильдеперсовый! Да я ж для тебя на все готовая, только возьмись за инструмент, маэстро ты наш зачарованный!

— Чего-о-о? Кто я? — протянул Шауэр, округлив глаза.

А я подскочила почти вплотную, откинулась назад и затрепетала плечами, как девчонка-цыганка в фильме «Табор уходит в небо».

Борис Германович закрыл глаза ладонью и затих.

— Ведьма ты, Кармен… Антоновна, — проговорил он внезапно охрипшим голосом.

Я выпрямилась, поправила одежду и снова собрала волосы в хвост.

— Борис Германович, там такой роскошный аккордеон! Уверена, вы быстро все вспомните. А песня какая красивая… «Когда станет грустно, ты вспомнишь обо мне. Приезжай в мой город, приходи на мою улицу. В танце крыш и домов, в улыбках окон ты увидишь мои глаза и вспомнишь, как я люблю тебя». Вот такие там слова, представляете?

Главред молча снова уселся за стол, посмотрел в окно и сказал:

— Я выпиваю.

— Я знаю. Как щас помню.

— Репетиция во сколько? — безнадежно спросил он.

— Я вам сейчас на листочке запишу. Борис Германович, вы не сомневайтесь, мы справимся.

— С тобой? Куда мы денемся…

— Ура! Спасибо!

Я кинулась главреду на шею и звонко поцеловала в щеку. Теперь все будет хорошо!

Сама не знаю почему, но я вдруг подумала, что он, как никто другой, может сыграть мелодию этой солнечной французской песни. А почему из меня цыганщина поперла? Тоже не могу объяснить. Иногда я вдруг начинаю что-то такое-эндакое вытворять, словно внутри какой-то переключатель срабатывает. Может быть, так работает интуиция?

Первый раз в жизни я встречала приближение нового года в такой мороз! В этих местах, оказывается, в порядке вещей не только двухметровые сугробы, но и декабрьские «погоды» с температурой за минус тридцать. По утрам, без двадцати семь, городское Верхнекаменское радио передавало сообщение для родителей, какие классы остаются сегодня дома из-за мороза. Мне было удивительно все это наблюдать, я не помнила такого в Москве. Кстати, местные старшеклассники ходили в школу до минус сорока. Морозостойкие ребятишки!

Мое зимнее пальто из английского твида с песцовым воротником, которым я так гордилась, пришлось сменить на шубку из золотого каракуля с большим воротником, спускавшимся с плеч, как пелерина, и пышную меховую шапочку. Я не очень ее любила, но здесь привычная формула «форс морозу не боится» не работала, можно было буквально за пару минут отморозить себе все, что плохо прикрыто. И даже теплые финские сапожки пришлось сменить на валенки, которые я купила у одного местного дядьки, потомственного валяльщика. Я выбрала беленькие, с тонкими краями мягких голенищ. А чтобы как-то украсить свою пару валенок и не перепутать с чьими-нибудь такими же белыми, нашила цветочки из маленьких цветных пуговок. Получилось очень мило и хорошо сочеталось с цветом шубки.

В такие морозы руки у меня мерзли даже в пуховых рукавичках, связанных Зиной. Чтобы как-то утеплиться, я сбацала себе муфточку из куска мягкого белого войлока, который купила у того же валяльщика, и тоже сделала аппликацию пуговками, как на валенках. Теперь мне было и тепло и красиво.

На улице я ловила взгляды прохожих, от которых Алексей начинал злиться и заливался нервным румянцем.

— Не злись, — говорила я с улыбкой. — Тебе же самому приятно, что твоя девушка так нарядно одевается. Тебе все завидуют. Просто наслаждайся.

— Чем? Тем, что все так на тебя пялятся? — хмуро бурчал Леха.

— Тем, что такая красавица идет именно с тобой. Это как гонять на «Ламборджини». Красивые женщины и супер-автомобили — из одной категории, — сказала я и коснулась губами его щеки.

— Будь моя воля, спрятал бы тебя ото всех подальше.

— Как смерть Кощееву? В яйцо, яйцо в утку, утку в зайца, зайца в ларец, ларец в хрустальный гроб и на золотую цепь…

— Отличная мысль! — подхватил Алексей. — И повыше, повыше от земли, чтобы даже никакой чемпион по баскетболу не допрыгнул.

Я только покачала головой и вздохнула. Мне нравилось, что Леха меня ревнует. После откровенно наплевательского, хамского отношения бывшего «ангела» моих девичьих грез цепкое внимание мужественного красавца чертовски льстило моему самолюбию.

Тем временем декабрь стремительно подкатывался искрящимся снежком к порогу, за которым уже топтался в ожидании следующий, новый год. На балконах ждали своего часа спутанные веревками елки, сосенки и пихты. Авоськи на форточках волшебным образом размножались, превращаясь уже в гроздья авосек, из которых торчали куриные ноги, гусиные головы, красные и розовые макушки батонов дефицитной колбасы, и даже копытца молочного поросенка. Горожане запасались продуктами и подарками.

— Хочу подарок на новый год, — сказала я.

— Вот еще! Баловство это все, — ответил Леха с серьезным видом. — Подарки — это для детишек в детском садике, ну школьникам еще можно. А мы-то люди взрослые, ни к чему нам деньгами-то сорить.

— Что⁈ — Мне почему-то стало так обидно… Я зашмыгала носом, сдерживая по-детски скорые слезы. — Жмотина!

Лешка вдруг рассмеялся и, взяв мое лицо в ладони, поцеловал покрасневшие глаза.

— Кирюша, маленькая моя, ты расстроилась, что ли? Поверила? Малышка, будет тебе подарок! Конечно будет. Не плачь, пушиночка…

Я еще пошмыгала немного и успокоилась. Я-то ему подарок заранее приготовила, еще в конце ноября, хотя в тот момент было совсем не ясно, будем ли мы с Алексеем еще хоть как-то общаться. Но я, почему-то, все равно попросила тогда Зину прислать мне кое-что из комплекта для настоящего джентльмена. А вдруг?

Репетиции в Доме культуры шли полным ходом. Борис Германович преобразился, кажется, даже помолодел лет на десять, когда взял в руки роскошный аккордеон с перламутровыми вставками, серебряными кантиками и клавишами, которые сверкали белизной. Я не ошиблась! Он точно когда-то играл на подобном инструменте! Шауэр оказался настоящим виртуозом, на пару с Матвеем Матвеичем они такое вытворяли, что за дверью репетиционного класса собиралась небольшая толпа, чтобы послушать их игру. И все это время мой пьющий начальник был трезв, как стеклышко.

На генеральном прогоне, кроме худсовета, в зал потихоньку набежала еще куча левого народу, чтобы раньше всех посмотреть новую программу.

И вот наступил последний день декабря, финальный день года уходящего. Воздух наполнял аромат хвои и кавказских мандаринов, предвкушение праздника и сказочного чуда. Нарядные, радостно возбужденные люди заполнили фойе и коридоры Дома культуры. Большой новогодний концерт состоял из двух отделений. Наш номер, как откровенно эстрадный, да еще на иностранном языке, стоял в программе в самом конце, так что я смогла посмотреть почти все из зала, сидя с краешку в амфитеатре. И в который раз подумала, как много в этом городе, затерянном в снегах, удивительно талантливых, одаренных людей.

Алексей с родителями снова сидел на самых «жирных» местах, в партере, где угнездилось все городское начальство.

И вот подошла наша очередь. Рабочие сцены опустили задник, на котором дэкашный художник нарисовал мостовую условного французского городка, дома и уличное кафе, как он себе это представлял. На настоящий французский городской пейзаж это, конечно, мало походило, но как декорация для песни, как образ настроения смотрелось очень хорошо. Аккордеонисты, одетые как уличные музыканты, в длинных ярких шарфах и беретах, заняли свои места на сцене. У меня была пышная, в косую полоску юбка-колокол, на каркасе из насмерть накрахмаленных марлевых подъюбников, черная водолазка без рукавов, а у девушек из подтанцовки были такие же пышные юбки, только однотонные, белые водолазки и яркие цветные зонтики.

Мы стояли наготове, скрытые занавесом, и слушали, как наш номер представляют ведущие. С тихим шелестом разъехались бархатные полотнища, прожектора осветили нарисованный пейзаж и заиграли аккордеоны. Я поднялась со стула импровизированной кафешки и запела на французском: «Если кругом идет голова, приезжай в мой город, приходи на мою улицу…». За моей спиной вспорхнули цветными бабочками танцовщицы. Зал онемел. В проигрышах аккордеоны заливали пространство руладами, которые лились и перекатывались, словно волны на реке в солнечный летний день. А когда я допела и смолкли последние аккорды, зрители взорвались аплодисментами и криками «браво». Это было так здорово!

Сразу после выступления я переоделась в гримерке в праздничное платье, сшитое по моде «под Шанель», и освежила макияжик. У выхода из гримерки меня ждал мой начальник. Он взял меня за руки и бережно поцеловал ладони. Я смутилась.

— Благодарю, — сказал растроганно Шауэр, — благодарю тебя, девочка. Ты не представляешь, что для меня сделала.

— Что вы, Борис Германович! Вы молодец! Вы так играли! Я такого даже в зале Чайковского не слышала.

— Спасибо, Кармен. С наступающим!

Он снова галантно поцеловал мои руки и пошел в сторону гардероба.

Я направилась в фойе. Алексей высмотрел меня в толпе и подвел к столику, где были наши места. Мы делили столик с парой молодых супругов-инженеров Сергеем и Женей. Познакомились, разговорились. Потом много танцевали.

Я опасалась, что придется общаться с родителями Алексея. Ну, не готова я была снова смотреть им в глаза, улыбаться и говорить обязательные любезности. Но я зря переживала, Алексей даже не напомнил о том, что в зале среди гостей есть его мать с отцом. Мысленно я поблагодарила его за это.

Шум праздника затих на несколько минут в полночь, когда из всех колонок зазвучала запись боя кремлевских курантов, а потом ведущие вечера поздравили всех с Новым годом, захлопали пробки советского шампанского, и веселье продолжилось с новой силой. Часа через полтора Алексей взял меня за руку и повел в гардероб. Мы оделись, вышли из ДК на стоянку, сели в Блиновский «Москвич» и поехали по новогодним улицам.

— Куда едем? — спросила я, вертя головой.

— Скоро узнаешь. Это сюрприз, — Леха загадочно улыбнулся и повел бровями.