Кармен. Комсомол-сюита

Глава 11 Роковая баня

«Москвич» выкатил из города и помчался по плотно укатанной, белой дороге. Примерно через полчаса, когда я начала расслабленно придремывать, за окном показались деревенские домики с заснеженными крышами. Над трубами поднимались ровные дымные столбы, горели цветными занавесками окошки, было слышно, как где-то играет гармонь и поют нестройные голоса.

Мы въехали во двор высокого бревенчатого дома.

— Кирюша, приехали. Выбирайся.

Я сонно топталась у ступеней крыльца, пока Леха загонял машину в жестяной гараж и закрывал двери.

— Ну, айда, Кирюша моя, — сказал он, поднимаясь на крыльцо.

Я шагнула следом в бревенчатое нутро, освещенное тусклым желтым светом сорокаваттной лампочки. Из холодных сеней вы зашли в подобие прихожей.

— Ты пока не раздевайся, дом холодный. — Алексей заботливо поправил воротник моей шубки. — Посиди пока в комнате, я сейчас быстренько печку запалю, надо протопить.

Я кивнула и прошла в просторную комнату. На полу лежал большой вытертый ковер, застеленный сверху широкими полосатыми половиками. Диван с высокой деревянной спинкой был застелен другим ковром, с бело-желтыми узорами по красному полю, и уставлен подушечками с вышивкой. У стены с окошками стоял стол, накрытый гобеленовой скатертью, стулья с квадратными спинками, на сиденьях вязаные салфетки из «бабушкиных» квадратов. В углу, на высоких ножках, стоял небольшой телевизор. А рядом поблескивала разноцветными стеклянными шариками елочка. Пахло хвоей и еще чем-то таким, сладковатым, не знаю как определить этот запах, но так часто пахнет в деревенских домах.

— Леш, а может я пока чего-нибудь на кухне поделаю, а?

— Ну, если умеешь с газовым баллоном обращаться, то попробуй, — откликнулся он, брякая дровами где-то рядом.

С газовым баллоном? Я видела, как это делает Зина в нашей городской квартирке, здесь, в Камне. В принципе, это несложно, надо только вентиль на баллоне не открывать слишком сильно. В общем, я знала, как это делается в теории. Когда зашла на кухоньку и увидела рядом с двухконфорочной плитой здоровенный красный «фугас», струсила.

— А можно как-нибудь без баллона? — крикнула я.

Леха зашел в кухню, быстро пошаманил у плиты, зажег конфорку и поставил на огонь зеленый эмалированный чайник.

— Я печку разогнал, сейчас будет тепло, — сказал он.

Обнял меня со спины и поцеловал в макушку.

Потом мы пили душистый чай с травами. Есть мне не хотелось, зато очень хотелось спать. Этот насыщенный день, плавно перешедший в новогоднюю ночь, изрядно утомил и вымотал.

— Ну, что, Кирюша, идем баиньки? — ласково спросил Алексей.

— А ты не будешь приставать? Я, правда, очень хочу спать, — проговорила я хриплым от усталости голосом.

Лешка хмыкнул и ответил:

— Если честно, очень хочется поприставать, малышка. Но ты такая замученная, что мне совесть не позволит. Так что будем по-честному спать. А вот завтра… Завтра-то не отвертишься, пушиночка…

Он многозначительно покачал головой. Но мне было уже ни до чего.

Он взял меня за плечи и отвел в комнатку, в которой все место занимала большая кровать. От одежного шкафа ее отделяла узенькая дорожка, ровно на ширину дверцы. Лешка достал с полки полосатую пижаму и подал мне.

— Надень. К утру в доме будет прохладно, а эта пижама теплая. Я выйду, а ты давай, переоденься и под одеялко.

Я вяло стащила с себя платье и остальное, только трусы снимать не стала. Пижама оказалась фланелевой, очень мягкой. Вообще-то она была мужская и велика мне размеров на десять, но тем уютнее было в ней. Я забралась на бескрайнее ложе и свернулась калачиком под атласным одеялом с яркими вышитыми цветами. Почему-то вспомнилась частушка:

Одеяло, одеяло, одеяло красное

Как под этим одеялом моя целка хряснула

Я хмыкнула и закрыла глаза. Сквозь дрему услышала, как Алексей шуршит одеждой и забирается под одеяло рядом. Он по-хозяйски подгреб меня себе под бок и затих.

— С Новым годом, Леша, — пробубнила я.

— С новым счастьем, — ответил он тихо и коснулся губами моего уха.

Я провалилась в сон.

Утром я проснулась от того, что Алексей брякал посудой в кухне. В доме было тепло и вкусно пахло пирогами. Мон дьё, он еще и пироги печь умеет⁈

Я потянулась, выбралась из постели и потопала на кухню, шаркая по половикам смешными широкими шлепанцами на толстой войлочной подошве. Леха что-то напевал себе под нос и колдовал над столом. Услышав шарканье, обернулся, его лицо вытянулось.

— Чего? — оторопело спросила я.

Леха кивнул на маленькое зеркальце, что висело на гвоздике, вбитом в дверной косяк. Я приподнялась на цыпочки и глянула на себя. Ерш твою медь! Я же не смыла вчера тушь с ресниц! Теперь у меня на пол-лица расплылись черно-синие кляксы. Леха захохотал.

— Как зовут тебя, лошадь страшная? Шнегурочка, — поддразнил он.

А я резвенько пошаркала к умывальнику. Склонившись над жестяной раковиной, аккуратно смыла следы туши, собрала волосы в хвост и вернулась в кухню. Остальные «удобства» Леха показал мне еще вчера. Туда нужно было пробежать по холодному, узкому, крытому коридорчику, надо только надеть опорки, это такие обрезанные валенки. Три пары опорок стояли тут же, у двери в коридорчик.

Мы сели завтракать, хотя по времени это был бы уже, пожалуй, второй завтрак или ранний обед. Стол был уставлен тарелочками и мисками со всякими домашними соленьями и закусками, на досочке веером лежало тонко нарезанное сало, в глубокой тарелке румяной горкой красовались пирожки.

— А пирожки откуда? Ты что, встал с петухами и сам их испек? — спросила я.

Лешка был доволен произведенным эффектом и сиял лучезарной улыбкой.

— Ну… пирожки я печь не умею. Я к соседке смотался, пока ты спала, это она нам пирожков-то напекла. Ешь, пока теплые, — сказал он и положил аккуратный маленький пирожок мне на тарелку.

Я чувствовала себя счастливым хомячком, который проснулся после зимней спячки на складе готовой продукции хлебозавода.

Краем глаза я следила за выражением на Лешкином лице. Ну, понятно же, что он привез меня в эти хоромы, чтобы налюбиться за все целомудренные ночи и еще впрок, на пару месяцев вперед. Но мне было интересно, на сколько у него хватит терпения вести себя вот так спокойно, по-братски. Все-таки праздничные выходные не резиновые, тут, можно сказать, каждый час на счету. А Леха даже не намекал ни на что.

Я спросила, как ему концерт.

— Хорошо получилось, — ответил он. — Ну, твой-то номер вообще вне конкуренции. А чего там Шауэр от тебя хотело-то?

— Когда?

— Ну, когда ты уже переоделась и из гримерки вышла.

— Ты видел? Ты за мной следил?

— Нет. Просто шел, чтобы тебя со сцены встретить и в фойе проводить, к столику, — ответил Алексей. — Так чего он тебя там лапал-то?

— Леша, никто никого не лапал, — строго поправила я. — Борис Германович просто поблагодарил меня и поздравил с наступающим.

— Да? Точно? — Он недоверчиво прищурился.

— Точно. Он мой начальник, я ему во внучки гожусь.

— И че? Мужик — он до старости мужик, — проворчал Леха.

Я демонстративно опустила взгляд. Повисло неловкое молчание.

— Чем займемся? — выдержав паузу, спросила я.

Леха посмотрел на меня долгим выразительным взглядом. У меня чай застрял в горле.

— Активными видами спорта, — ответил он многозначительно.

— А у меня для тебя подарок! — закудахтала я и рванула в комнату.

Позади раздался грохот упавшей табуретки — это Леха сорвался вслед за мной. Я почувствовала себя зайцем, которого гонит стая борзых. Влетела в тесную спаленку, схватила сумку и начала судорожно копаться в поисках заветной коробочки. «Стая борзых» влетела следом и завалила «зайца-убегайца» на расшитое одеяло. Барахтаясь в его руках, я размахивала подарком, как тонущий фрегат прощальным штандартом.

— А вот… посмотри сначала… — бормотала я, уворачиваясь от Лешкиных губ.

— Там что, мороженка? — прохрипел он.

— Нет.

— Значит, подождет, не растает.

Он перехватил коробочку и сунул куда-то под подушки. Отважный маленький фрегат зайца-убегайца накрыло девятым валом.

Когда цунами страсти откатилось в родные глубины, я нашарила под скомканными подушками свой подарок и шлепнула Лехе на горячий, потный живот.

— С праздником, скотина неблагодарная, — сказала я беззлобно, — с новым годом. Будешь теперь еще неотразимей.

Лешка поцеловал меня в поясницу, накрыл рубашкой от пижамы и распаковал подарок. В фирменной коробочке красовался флакон мужского парфюма от известного французского дома моды. Леха заценил, я поняла это по выражению его лица. «Ваш мальчик таки знает за красоту», — сказали бы одесситы.

— Как пользоваться-то знаешь? Это наружное, — ехидно добавила я.

— Спасибо, Кирюша. Это шикардос! Под маринованные груздочки самое то, — ответил он с серьезным видом. — А теперь обраточка.

Он встал, сверкая гордой гусарской задницей, достал из шкафа маленькую коробочку и сказал:

— К зеркалу встань. Это надо принимать стоя.

Едрить твою на восемь! Прямо император Базилевс! А ничего, что голый? Я быстро завязала на талии рукава пижамы, прикрыв «низовые тылы», и встала перед зеркальной дверцей шкафа. Леха поцеловал мое плечо и уже без всякого пафоса попросил:

— Кирюша, закрой глазки.

Я закрыла. Услышала тихий щелчок застежки, шуршание, а потом почувствовала на коже легкую прохладу тонкого прикосновения.

— Все, смотри.

Я открыла глаза. По обеим сторонам моей шеи спускались серебристые ниточки цепочки, теряясь в ложбинке между грудей. А там поблескивало ажурное серебряное перышко с тремя крошечными алыми капельками-кристаллами. Я провела пальцами по цепочке, задержалась на перышке. А ведь Лешка угадал, я не приняла бы золото. Не потому что я такая избалованная, а потому, что золото — это дорого, а наши отношения не настолько основательны, чтобы принимать такие подарки. Я так считаю. А вот хорошее серебро я готова принять. Интересно, где он такое купил? В местных ювелирных отделах не было и близко ничего похожего. Неужели куда-то ездил или специально заказал мастеру? Я впечатлилась.

— С новым годом, Кирюша моя. Нравится?

Я повернулась к нему, привстала на цыпочки и поцеловала в ямку между ключицами.

— Очень нравится. Спасибо.

Он расплылся в довольной улыбке и обнял меня.

— Ну вот и ладушки, малышка. А теперь я тебе баньку истоплю, настоящую.

— Ой… Не надо! Я не люблю баню! — Выскользнула из его рук, запрыгнула на постель и отодвинулась подальше. — Я не переношу баню. Мне там плохо станет!

Леха хмыкнул, натянул штаны и футболку и вышел из комнаты. Стало ясно, что мое мнение на этот счет его совершенно не волнует. Едрить Васькину ночнушку…

Я, правда, не любила баню. Может от того, что меня к ней никто не приучал, а может потому, что воспоминания о банных днях в интернате не вызывали ничего, кроме раздражения. Чаще всего это было суетно, шумно, скользко, иногда холодно. В общем, никакого удовольствия от этих «массовых мероприятий» я не получала. Я любила нежиться в ванне, с пышной пеной, с душистыми травными или хвойными отварами, которые готовила Зина. Могла лежать в воде часами, пока меня с руганью не выгоняли из ванной комнаты. А тут деревенская баня, маленькая, душная и ужасно горячая. Я действительно опасалась, что мне станет плохо. А вдруг Лешка решит меня из парилки в снег затолкать? Мужчины такое любят. Короче говоря, меня накрыла паника. Я собралась орать и отбиваться до последнего патрона.

Но, уже в который раз, когда я готова была биться насмерть, Леха каким-то шестым чувством, что ли, угадывал мое состояние и делал ровно наоборот, снимая разом все мои опасения. Вот и с баней так же.

В маленьком срубе с запотевшими окошечками оказалось не такое уж и пекло. В уютном предбаннике на столике ждал своего часа электрический самоварчик и чайные чашки с блюдцами. Диванчик удобный, полка с полотенцами, разные ковшики на гвоздиках, веники. А в другой половине бани, в парной, на скамейках стояли цинковые тазики, в углу печка-каменка, на широкий полок вели три ступеньки. Один угол в парной был отгорожен и там под потолком висела большая садовая лейка с веревочкой, чтобы можно было окатиться из лейки как из душа.

Сначала я сидела на лавке, замотавшись в полотенце, просто привыкала к температуре. Потом Алексей загнал-таки меня на полок, расстелил как скатерть, и начал шаманить надо мной березовым веником. Пахло в бане потрясающе. Я совсем расслабилась, растеклась по теплой древесине. А мой «банщик» приговаривал:

— Ну хорошо же? Скажи честно, хорошо же?

А я думала: «Хорошо, конечно. Но баню я все равно не люблю. И ты, красавчик, мне за этот экзерсис с тазиками еще заплатишь». И при первой же возможности выползла обратно в предбанник. Замоталась с головой в махровую простыню, налила себе горячего чаю. Сижу, кровавую месть замышляю. А в это время в парной Леха ухлестал себя сразу двумя вениками, выскочил из бани, повалялся, как счастливая дворняга, в снегу, заскочил обратно в парную и поддал там еще пару. В общем, радовался жизни на всю катушку. А я радовалась, что он оставил меня в покое.

Потом мы прогулялись по деревне, а вечером посмотрели пару новогодних премьер по телеку. Алексей рассказал, что эти бревенчатые хоромы — наследство Блинова-старшего от его тетки. Тетушка лет десять как приказала долго жить. Николай Петрович отремонтировал и привел в порядок дом и дворовые постройки, и теперь это загородная вотчина «святого семейства». Так что, по местным меркам, Алексей был не просто юноша из хорошей семьи, а, прямо-таки, наследный «прынц» или граф, со своими родовыми владениями. Святые моторы!

Не знаю, что на Лешку так подействовало — баня или домашний самогон на травах и кедровых орешках, которого мы накатили аккуратненько под домашние разносолы и тушеное мясо — только, едва добравшись до постели, он любил меня так жадно и долго, что мне стало страшновато.

— Не молчи… Не молчи, малышка! — хрипел он над моим ухом. — Любишь? Любишь меня? — повторял он, вбиваясь, кажется, по самые гланды.

А я не могла говорить. Просто не могла и все. Даже не знаю, как так получалось. Я извивалась под ним, то прижимаясь, то выскальзывая, одуревшая, не чувствуя собственного тела, временами я хотела завыть или застонать, но… только молча продолжала вместе с ним эти этюды горизонтальной акробатики. Наконец, когда мне показалось, что я сейчас задохнусь насмерть от всех этих ощущений, переполнявших мое тело, я почувствовала, как его плоть вздрагивает во мне, и вскрикнула. Долгий громкий стон был мне ответом. Лешка вдруг обессилел и опал на меня, стал вдруг большим и тяжелым.

— Что ж ты со мной делаешь… — проговорил он устало. — Ведьма… Чума.

Я попыталась пошевелиться, повернуться, чтобы стало легче дышать.

— Ты тяжелый, — с трудом выговорила я.

Леха нехотя сполз набок, но тут же обхватил мои бедра ногой, прижал к себе.

— Давай поженимся, а? Кирюша? Матушка справку сделает, тогда быстро распишут.

— Какую справку? — лениво пробормотала я. У меня не было сил думать.

— Ну… что ты, типа, беременна, тогда расписывают быстро, не надо три месяца ждать.

— Отвали, амиго… Кармен свободна, свободной и умрет, — ответила я фразой из оперы.

— Я так больше не могу. Люблю тебя, малышка. Хочу каждую ночь с тобой быть, каждое утро с тобой просыпаться. Хочу, чтобы ты ходила голая в моих рубашках. Хочу разглядывать твою сладкую ракушечку… как она открывается для меня… Хочу, чтобы била меня своими пятками по жопе, чтобы спину царапала, чтобы так, как сейчас, шептала…

— Я?

— Ты, пушиночка, ты. Не помнишь? Тихонько так постанывала «Лешенька… Лешенька… Еще… еще…».

Я⁈ Я стонала? Я не помню! Мадемуазель, какого Вольтера… Я потрясенно молчала. Чего еще я не знаю о себе?

— Все время ты перед глазами, — продолжал он. — На работе рычаги отжимаю, а перед глазами — как твои ноги раздвигаю… На днях чуть не оставил кран незакрытый на танке. Ладно, бабы наши хай подняли вовремя, спохватился, завернул. А перед глазами — как-будто не кран заворачиваю, а твои белые грудки глажу. Пипец… Нет, надо жениться. Срочно. Сразу после праздников пойдем заяву подавать.

Я начала приходить в себя и трезветь.

— Лешка, давай спать, — сказала я. — Утро вечера мудреней. Я устала.

— Ты спи, пушиночка моя, спи. Отдохни, сладкая моя малышка.

Он, наконец, ослабил хватку, и я смогла повернуться на бок. Я действительно устала сегодня. Думать я буду завтра. Или послезавтра.

Или после праздников.

«Не верь словам пьяной женщины. Не верь обещаниям мужчины в постели». Я и не поверила. Мало ли чего у парня в голове дзынькнет, когда он на сладкой девчонке парится? «Люблю, люблю, шубу куплю…» Умом я понимала, что, по идее, должна сейчас прыгать от радости и в ладоши хлопать, потому что мой парень сам меня в ЗАГС позвал, и мне не пришлось наводить его на эту мысль всякими хитрыми приемчиками. Сам захотел. А хочу ли я?

Хочу ли я

Могу ли я

Кантария

Маргулия

Все следующее утро я думала, что мне делать, как быть с этим Лехиным предложением? Я не хочу замуж. Даже за Лешку. Особенно за Лешку. Вспомнила маму. Она тогда, в свои восемнадцать, сбежала от Лехиного отца, потому что он вот так же с ума сходил по ней. И даже если бы мама тогда стала его любовницей, он бы, наверное, вот также «жрал» ее в постели и мечтал спрятать от всех подальше, чтобы никто и смотреть на нее не смел. Что же это такое? Это, точно, не любовь. Любовь — это свет, благой, вдохновляющий. У моих родителей так. Я хочу, чтобы и у меня было так же. Но почему-то рядом с Алексеем, при всех его очевидных достоинствах, я не ощущаю в себе, в своей душе такого света. Мне с ним хорошо, уютно, приятно. Но и только. Что со мной не так?

Я решила, до возвращения в город, всячески отвлекать Алексея от этой дурацкой идеи. А там что-нибудь придумаю. В городе начнется своя жизнь, снова будет работа и всякие дела, глядишь и сам забудет. Это у него просто с голодухи, дорвался в кои-то веки до «комиссарского тела», вот и думает, что это любовь. Если бы мы могли встречаться так часто, как ему хочется, давно бы уже «наелся» и успокоился. Все просто. Это как с любимыми пироженками — когда только по праздникам, по штучке после обеда, то всегда мало и хочется еще. А когда каждый день начинаешь есть пачками, то уже через три дня распухают десны и начинает подташнивать от сладкого. И тогда начинает тянуть на соленое, перченое, горькое.

«Завязывай, Кармен, — вдруг всплыла жесткая мысль. — Это опасная игра. Не твоя игра. Да, красив, да, сладко с ним и хочется оставить себе на подольше. Но… любви нет. Завязывай, пока не поздно!» Я поежилась от этого внутреннего окрика. Стало тоскливо и страшно от этой грубой правды…

«Не стоит злить банника, а то нашлет порчу, затуманит голову ядовитым паром или вообще баню спалит», — пишут в старинных русских трактатах о домашней нежити и домовых духах русской деревни. И я решила не злить своего «банника». Сделаю вид, что мне начинает нравиться вся это рыльно-мыльная история, чтобы только не усердствовал.

В глубине души я возненавидела Леху за то, что он пропустил мимо ушей мои возражения. Надо было сразу огрызнуться как следует, но я почему-то не решилась. Неужели хотела быть для него хорошей девочкой? Зачем? Чтобы удержать рядом подольше?

На второй день нашей деревенской эпопеи Алексей снова затопил баню и снова в категорической форме пригласил меня. Шаманил надо мной душистым веником и всячески, как он думал, ублажал мою тушку. Я получила свою дозу расслабления, а потом намекнула, что хочу ответить ему тем же.

— А теперь моя очередь, о светлоликий хан, попарить ваши богоносные телеса, — промурлыкала я самым сладким, самым соблазнительным голосом, на какой только была способна в этот момент.

Лешка, конечно, удивился, но было понятно, что ему это предложение нравится.

— А сумеешь? — спросил он с сомнением. — Ты ж не банщица. Веник-то удержишь?

— Не сомневайтесь, о солнцеподобный, — ответила я, играя глазами и руками, как танцовщица в индийском кино. — Я сумею доставить удовольствие моему ясноликому повелителю.

Со счастливой улыбкой, предвкушая неземное блаженство, мой красавец разлегся на полке. Начала я вполне ожидаемо, с помахиваний вениками над телом, с поглаживания кожи потоками влажного горячего воздуха. Дубасить Леху вениками я и не собиралась, этот вид спорта не для моих рук.

Я вдруг представила, что все это происходит не в деревенской баньке, а на боксерском ринге, и что по обе стороны от меня, потряхивая широкими атласными штанинами боксерских трусов, топчутся рефери — слева японская гейша, с цветными карандашами, торчащими из затейливой прически, а справа пышнотелая волоокая красотка из индийского кино. Они внимательно следят за тем, что и как я делаю, подбадривают и кидают советы.

— Расслабь его посильнее… Еще расслабь, — подсказывает гейша, помахивая веером с золотыми рыбками.

— … и по позвоночнику, да, по позвоночнику пальчиком… — поддакивает индийская дева.

— Руки! Руки ему вяжи! — взвизгнула гейша.

Лешкины запястья я крепко стянула волокнистой мочалкой, ухватила его за щиколотки и дернула, поворачивая.

— Ты чего задумала, Кирюша? — изумленно воскликнул он, но послушно повернулся на спину.

— Какой послушный тяньчик, — хихикает гейша и собирает накрашенные губки бантиком. — Какой доверчивый…

— Глаза! — командует индийская дева.

Да, глаза обязательно! Я завязала Лехе глаза своим, да простят меня модные боги, кружевным французским лифчиком. Последним, что он успел увидеть, была моя плотоядная улыбка и хищный оскал. Я по-вампирски клацнула зубами у него над ухом и провела языком по скуле. Леха беспокойно заерзал.

— Э… Кирюхин… ты чего там удумала? — В его голосе звенели тревога и острое любопытство.

— Тебе понравится… — шепнула я.

— Не давай ему остыть, — напомнила гейша. — Клиент должен быть тепленьким!

И я начала «прогрев систем». Продувка… Протяжка… Плавный старт…

Когда-то, в студенческую бытность, кто-то закинул девчонкам из нашей группы стопку фотографий. Это была постраничная фотокопия англоязычной книжки по интимным практикам. Наши тут же обозвали этот фототалмуд «РПП» — «Руководством постельного пользователя». Стопка фоток кочевала по нашему этажу из комнаты в комнату. Мы изучали тонкости интимного общения с противоположным полом, возбужденно хихикали и сетовали на то, что не все из нас могут опробовать новые знания на практике. Особенно острый интерес вызвал раздел «Оральные ласки». Самые дотошные «заучки» решили осваивать приемы из этого раздела на овощах и фруктах. И, надо сказать, весьма преуспели. Главное было найти в магазине огурцы нужного калибра и с гладкой кожицей.

— Темп! Держи темп! — завывала индийская дева, ритмично стуча пятками в пол и звеня колокольчиками на щиколотках.

— Нежнее… еще нежнее… Расслабь язык, не конверты на почте облизываешь! — сурово заметила гейша, играя глазами волну.

— Порхай, как бабочка, жаль, как оса! — выпалила индианка и звонко щелкнула пальцами.

Жалить, как оса? Зачем? Не-не-не, это к боксерам, а я не по этому делу. Хотя где-то, видимо, я переусердствовала, потому что Лешка громко зашипел и пару раз сильно вздрогнул.

— Какой храбрый тяньчик! — восхитилась гейша. — Доверить самое дорогое малознакомой женщине — это так свежо, так смело!

— Все равно, что сунуть голову тигру в пасть! — восторженно поддержала индианка. — А ведь хватит и секунды — цап и все! — И она зловеще захохотала. В руке у нее оказался очищенный гранат, она смачно сжала его в кулаке, и яркий кроваво-рубиновый сок брызнул и полился сквозь сжатые пальцы.

Леха взвыл, выгнулся дугой и смог, наконец, высвободить руки из пут волокнистой мочалки. Сорвал с глаз несчастный гипюровый лифчик и вцепился в мои волосы.

— Да, малышка! Да! Давай, не тормози!

Лучше бы молчал! Сама не понимаю почему, но меня это вдруг ужасно разозлило! Я ударила его по рукам и отскочила к двери.

— Что ж ты творишь, сука⁈ — заорал он изумленно, протягивая ко мне распахнутые ладони.

— Сам ты… Сам! — крикнула я и рванула в предбанник. Задвинула шпингалет на двери и привалилась к ней спиной. Вот так!

Я не стала ничего дожидаться, схватила в охапку одежду и, как была, в одном полотенце на бедрах, сбежала в дом. Сука? Еще какая! Стервоза? О йес! Вот тебе, милый, за баню, за «поженимся» и… и… За все хорошее!

Ой, мамочки…

Леха пришел через полчаса, обмотанный полотенцем. Молчаливый, с потемневшим лицом. Я ждала его на кухне. Сама разобралась с газом, вскипятила чайник, сделала яичницу с колбасой, накрыла стол. Мне не было стыдно, я не прятала взгляд. В глазах Алексея я увидела злость, восхищение и что-то еще, чему я не знала названия. Он натянул спортивные штаны и старый свитер, сел за стол напротив меня.

— Не делай так больше, — сказал он ровным голосом.

— И ты не делай так больше, — эхом отозвалась я. — Я же сказала, я не люблю баню.

— Шмотки-то мои зачем уволокла?

— Случайно.

Лешка налил себе самогоночки и вопросительно посмотрел на меня. Я подставила свою рюмку. Он налил мне, поднял свою стопку и спросил:

— Мир?

— Мир.

Я подняла свою. Мы аккуратно чокнулись, выпили и начали есть.

— Я хочу домой. Отвези меня, пожалуйста, — сказала я. И это была не просьба.

Леха кивнул. Больше мы не разговаривали.

Потом я занялась посудой, а Алексей навел порядок в доме, убрал продукты, а то, что нельзя было оставить, сложил в коробку и отнес в машину. Когда я начала переодеваться в свою одежду, спохватилась, что лифчик оставила в бане. Но Леха достал его из кармана штанов и повертел на пальце.

— Отдай.

— Не-а, это моя добыча, — сказал он и нагло улыбнулся.

— Зачем тебе?

— О-о… это особенный трофей. Так что, не отдам.

Я пожала плечами. Ну и ладно. У меня, все равно, дома еще есть.

Мы вернулись в город. «Москвич» остановился возле общежития. Алексей вытащил из машины коробку с продуктами и вместе со мной зашел в общагу.

— Здрасьте, Ольга Никитична! С новым годом! — вежливо поздоровался он, и наша вахтерша разулыбалась и кивнула в ответ. И даже не пикнула, когда Лешка прошел вперед меня по коридору к лестнице. И когда успел приручить?

Он занес коробку в мою комнату и поставил на стол, немного сдвинув пишущую машинку.

— Вот, значит, как ты живешь, — проговорил он, оглядывая комнату.

— Так и живу. Ну все, иди. В женское общежитие мужчинам нельзя.

— Знаю. Мне можно, — заметил он.

— Почему?

— Я твой жених. Жениху можно.

Я поперхнулась воздухом. Какого Диккенса⁈ А Лешка, довольный полученным эффектом, взял меня за плечи и добавил:

— Четвертого заеду за тобой и поедем подавать заяву в ЗАГС.

Я не успела ответить, он быстро поцеловал меня и ушел.

Какого Диккенса… «Завязывай, Кармен!» Твою ж канифоль в маслопровод…