Кармен. Комсомол-сюита

Глава 3 Салют, амиго!

Август — сентябрь 1976 года

Моя взрослая жизнь начиналась очень даже неплохо. У меня было комфортное жилье, интересная работа и нормальные люди вокруг. Признаться, только приехав в этот городок, я опасалась, что увижу тут сплошных лохматых-нечесаных бирюков, серых бесформенных теток с огромными авоськами, пьяных подростков. чумазых детей и унылые полуразвалившиеся дома. Да уж, такие у меня, московской фифочки-студентки, были представления о российской глубинке. Я наивно думала, что все нормальные, образованные и просто симпатичные люди живут в Москве и Подмосковье, а все, что дальше — дикая лесотундра с ордами гуннов-кочевников. «Да, скифы мы, да азиаты мы с раскосыми и жадными глазами…» — написал Александр Блок, и не верить ему у меня не было причин. Но реальность поставила все на свои места и быстро вправила мне мои «москвичковые» мозги.

Собственно сам город Камень Верхний располагался на правом берегу Иштарки. Здесь были старинные деревянные и каменные дома, красивые здания, построенные еще до революции, районы краснокирпичных старых сооружений, в которых когда-то были цеха местных заводов и разные мастерские. На улицах много зелени. Город стелился вдоль берега, как лоскутное одеяло. Кварталы новых пятиэтажек выглядели странными бело-серыми вставками.

Примерно на середине растянувшегося города расположилась пристань, от которой каждые полчаса отчаливали навстречу друг другу пассажирские паромы. Был и бетонный мост, но он находился далеко от паромной переправы, и по нему ездили только тяжелые вонючие грузовики и заводские автобусы.

На левом берегу корпуса цехов радиозавода «Маяк», две четырехэтажки общежития, а дальше вдоль берега развернулась гигантская строительная площадка еще одного завода. Так что весь левый берег был промышленной зоной. А вся мирская, гражданская жизнь происходила на правом берегу Иштарки, в старом городе.

Я окунулась в работу, как в бурную реку, и в первые дни очень уставала с непривычки. Вечерами, у себя в комнате, строчила на пишущей машинке статьи, очерки, заметки. Утром, довольная, шлепала стопку листов с текстами на стол главному редактору и убегала за новой порцией новостей.

Главред заводской газеты показался мне интересным человеком, была в нем какая-то тайная боль, очень глубоко загнанная. Она проступала только в его глазах, светлых, почти бесцветных, с тонкой черной кромкой радужки. Дядька уже в возрасте, ему почти шестьдесят, лицо с острыми скулами, в морщинах. Я думаю, он наверняка воевал, хотя не носил никаких наград или орденских планок. И имя у него было непростое, Борис Германович Шауэр — немецкая фамилия, переводится как «ревизор, инспектор», имя и отчество тоже звучали вполне по-немецки.

Он был не очень разговорчив, невозмутим, с тяжелым взглядом. Когда я впервые зашла в его кабинет и выложила перед ним направление, диплом, папку с моими статьями в газетах и грамотами за победы в конкурсах, он молча все это полистал, задержался чуть дольше на моем дипломе, а потом откинулся на спинку стула и прикрыл ладонью глаза, как будто ему больно было все это видеть. Я немного растерялась тогда, но не подала виду. Просто стояла перед его столом и ждала, что будет дальше. Через пару минут молчания Борис Германович, глядя в сторону окна, негромко произнес:

— Понабрали блядей… А кто работать будет?

Потом посмотрел на меня долгим, безнадежным взглядом и продолжил:

— Пока замуж не свалила, работай, девушка. Работай хорошо. На тебя Родина надеется.

И выложил на стол стопку запросов, писем и черновиков. Все это мне предстояло разобрать и отработать.

— Псевдоним брать будешь? Или под родной фамилией? — спросил Шауэр.

— У меня уже есть рабочий псевдоним — Кира Ларина, оставлю его.

— Добро. А теперь вперед и с песней, Кира Ларина! — хмуро напутствовал главред и хлопнул ладонью по столу.

Раз в неделю я приходила на заседание заводского комитета комсомола, где для меня всегда находилось какое-нибудь задание. Но тут я сразу дала понять, что мне нужны помощники на местах — добровольцы-корреспонденты в цехах, на участках, ведь даже с пропуском я не на все участки предприятия могла пройти.

Редакция городской газеты «Камень Рабочий» довольно быстро просекла ситуацию и вышла на меня с предложением о сотрудничестве. Я согласилась.

Теперь мои дни были заполнены под завязку, всякие дурацкие мысли просто не успевали пролезть в мою голову, и мне все это очень нравилось. На стенах своей комнаты в общаге я развесила графики сдачи материалов, расписание работы завкома комсомола, списки нужных телефонов. На отдельном листочке сочной розовой тушью, плакатным пером красиво написала: «Пора писать письмо родителям!» и внизу вписала даты — раз в две недели, вплоть до нового года. А мое первое письмо, подробное и пухлое, уже летело в Москву на адрес нашей квартиры, в руки заботливой Зиночки. Она прочитает, вытрет слезы радости и умиления и уже по другим каналам быстро перешлет его моим родителям в Париж. Я знаю, они там очень ждут вестей от меня.

По всему этажу разливался сумасшедший аромат жареной курицы со специями. Спасаясь от шума, я могла заткнуть уши, а вот как спастись от этого убийственного, чудеснейшего аромата горячей, сочной, вкусненькой курочки? Это было невозможно. Я выглянула в коридор. Там девчонки бегали из комнаты в комнату, радостно галдели и смеялись. Я потерла глаза и спросила:

— Что за шум, а драки нет?

— Кира, давай, сворачивай свою контору и помогай!

— Ты совсем заработалась! Сегодня же девичник!

— Гуляем, девчата! Кира, айда, хватит пахать!

Точно! Сегодня же пятница, и моя соседка из 407-ой, Ленуся Гудкова, провожает свою холостую-незамужнюю жизнь и устраивает девичник. Я чуть не забыла! Чуть, потому что заранее приготовила Ленусе подарок, кроме того, что девчонки собирали ей деньги на свадьбу. По моей просьбе Зина прислала набор французской косметики — пудра, два цвета помады, набор теней и маленький флакончик духов. Все в изящных фирменных коробочках с золотыми буквами и фирменной розочкой. Думаю, Ленуся будет довольна. А я действительно заработалась, надо отвлечься и отдохнуть, тем более такой повод. Хочу жареную курицу!

Девичник решено было провести на первом этаже общежития, в красном уголке. Портреты вождя революции и прочих важных товарищей завхоз и вечно недовольная комендантша Лидия заранее сняли со стен и унесли в закрома. Девчонкам разрешили украсить комнату как хочется, и наши спортсменки-комсомолки-красавицы разошлись по полной. На стенах сплошной полосой развернулась галерея прекрасных образов волшебных принцев всех мастей, от Олега Стриженова и Эдуарда Марцевича до принца из чешского фильма-сказки «Три орешка для Золушки». Но центром этого ослепительного мордоряда была большая фотография Ленусиного жениха Гены, как-будто он и есть главный принц и красавец. Под потолком висели гирлянды флажков, бантиков и птичек из цветной бумаги, которые использовались для новогодних вечеров, свободное пространство стен занимали маленькие плакатики с поговорками про свадьбу и семейную жизнь.

Мы сдвинули столы, накрыли белыми казенными скатертями, а сверху клеенкой с рисунком из вишенок. Еды наготовили столько, что, казалось, хватит на всю общагу на три дня вперед. Винишка разного, в основном полусладкого и полусухого, накупили с запасом. Поздравления невесте мы с девчатами отрепетировали заранее.

Гуляли мы вкусно, громко и весело. Невеста, раскрасневшись от горячей еды, теплого вина и общего радостного внимания, смотрела во все глаза и смущенно смеялась. На столе перед ней росла горка наших подарков. Когда Ленуся открыла мой подарок, то расплакалась. От счастья. Такой красивой косметики у нее никогда не было.

— Только не вздумай экономить! — шутливо пригрозила я.

Девчонки сгрудились над подарком и восхищенно галдели:

— Класс!

— Шик-блеск!

— Ленка, мы тебя этим на свадьбу накрасим! Будешь как Софи Лорен!

Потом мы читали Лене самодельные поздравления в стихах и пели свадебные частушки. Все было сумбурно, шумно и смешно. На то и девичник, чтобы напоследок выплеснуть всю свою девчачью дурь и ни о чем потом не жалеть.

Веселье плавно перешло в сытое затишье. Щеки болели от смеха и бесконечных улыбок. И тут Ленуся сказала:

— Девчата, айда на правый берег, в Дом культуры! Мы с Геной договорились там встретиться, там же сегодня танцы!

— Танцы!

— Ой, девочки, точно! Сегодня танцы!

— Пятница-развратница!

Девчоночья стая дружно поднялась с насиженных мест и, шумно хлопая крыльями подолов, с визгом и писком ломанулась на берег, к паромной переправе. Ленуся, летевшая на крыльях любви к своему ненаглядному Гене, возглавила наш разномастный пестрый косяк.

На переправе наше появление никого не удивило, наоборот, все поздравляли Лену и желали ей всяческого счастья. Я подумала, что в этом, пожалуй, есть огромное преимущество небольших старинных городов, где все друг друга знают, перед мегаполисами, где, в лучшем случае, друг с другом знакомы соседи в подъезде или в доме. Я наблюдала, как разные женщины и мужчины говорили Ленусе добрые слова пожеланий, некоторые даже целовали ее в щеку и обнимали. Это было так трогательно, что я сама чуть не прослезилась. И подумала тогда, что хочу вот так же, когда будет моя свадьба.

«Мадемуазель, какого Вольтера⁈» — тут же одернула себя мысленно. Хватит, наигралась во влюбленную дуру. Что за глупости? Мне нравится моя самостоятельность и свобода. И точка.

Дом культуры выглядел помпезно, большое серое здание с белыми колоннами, с длинным балконом вдоль фасада на втором этаже и с большими окнами, типичный сталинский ампир. Я здесь еще не бывала, вот и посмотрю, чем живет местная культурная молодежь, как танцует и как флиртует, ведь танцы — это, пожалуй, единственная легальная возможность для парней потискать девчонок, «покобелировать», как говорит наша Зина.

Еще на улице, у входа в Дом культуры, Ленусю встретил ее ненаглядный Гена, подхватил за талию и увлек в грохочущее чрево ДК. Мы с девчонками влились в широкую дверь следом. В кассе на входе нам отмотали целую ленту билетиков, контролеры, с красными повязками народных дружинников на рукавах, просто пересчитали нас по головам, как малышню на детсадовской прогулке, и пропустили внутрь.

В большом фойе на первом этаже уже был рабочий полумрак, сверху разбрызгивали цветные блики по стенам два зеркальных шара, на небольшом подиуме у дальней стены, на столе, вовсю крутили большие бобины два «Юпитера Стерео», патлатый ведущий в больших наушниках, которого почему-то все называли Диспетчер, подбирал следующую композицию. К нему на подиум время от времени кто-нибудь запрыгивал и что-то говорил, жестикулируя для убедительности, а Диспетчер в ответ либо кивал со снисходительной улыбочкой, либо так же убедительно жестом посылал просящего по известному маршруту.

Я была приятно удивлена, услышав те же мелодии, под которые танцевала на вечеринках в студенческой общаге. Вот ведь глубинка, а музыку на танцах гоняли почти ту же, что и в столице. Великое магнитофонное братство Советского Союза работало дружно, разнося музыкальные новинки по всей стране, как пчелы пыльцу. Я сама переписывала импортные пластинки на пленку и на кассеты, когда родители присылали мне что-нибудь новенькое из музыки. Правда я занималась этим дома, в нашей московской квартире, чтобы не таскать дефицитные пластинки в общагу. Пару раз знакомые родителей давали мне пленку с квартирными записями Владимира Высоцкого, чтобы я в свою очередь переписала их себе и друзьям. Всю ночь тогда я сидела на полу в наушниках, переключая магнитофон, настраивая уровень записи, перематывала на карандаше кассеты для портативного магнитофона, который вдруг перестал мотать, в самый неподходящий момент. Да, было дело.

Наша пестрая стая тут же растянулась вдоль стены, девчата здоровались и махали руками знакомым. Я с интересом рассматривала публику. Вот где выставка достижений народного модного хозяйства во всей красе! Самые яркие, модные, невообразимые наряды, стильные и кричащие, странные и элегантные, клеши разной ширины, короткие юбки, джинсы фирменные и самостроки, батники, жилетки и прочая красота. Сама я специально переоделась в белые брюки-клеш и тунику из тонкого шелка фисташкового цвета, с широкими летящими рукавами.

— Сегодня среди нас есть пара, которая завтра вступает в брак, — раскатился под сводами фойе голос ведущего, — Елена и Геннадий. Пожелаем им счастья и благополучия, мирного неба и всего самого замечательного!

Зал взревел поздравлениями и свистом. Зазвучали первые аккорды песни, и у меня отпала челюсть от изумления.

— Для Лены и Гены задорные американские девчонки Пуссикэт споют про свою американскую Волгу — про Миссисипи! — радостно проорал в микрофон Диспетчер. — Девушки, белый танец!

Вот это сюрприз! Не белый танец, а песня, она мне очень нравилась. А еще я знала, что она длится дольше, чем стандартные песняки, целых четыре с половиной минуты. Ай да Диспетчер, молодец, специально подобрал музычку подлиннее, чтобы девчата подольше пообнимались со своими кавалерами. Это ж белый танец, парням не отвертеться!

Я прислонилась к колонне у стены и просто балдела, подпевая, наблюдала, как мои соседки по общаге разбежались по залу, захватывая в плен девичьих рук своих разлюбезных принцев.

Когда песня закончилась, парочки нехотя разлепились и, как железные опилки в опыте с магнитом, плавно разошлись к краям танцпола. Но паузу тут же нарушил чей-то требовательный голос: «Шизгару давай!». И зал подхватил:

— Шизгара, йе-е!

— Шизгару давай!

— Шиз-га-ра!

И грянули знакомые гитарные аккорды вступления. Девчонки завизжали. Зал мгновенно накрыло новой волной бешеной энергии и азарта. Я тоже рванула в гущу танцующих, в кружок своих соседок по общаге, и мы дружно оторвались под любимый музон. Очень быстро я почувствовала, как зал движется в едином ритме, топот каблуков, хлопки, под ногами ритмично вздрагивал деревянный пол фойе. «Интересно, если все одновременно подпрыгнут в конце, мы провалимся?» — мелькнула мысль, и мне стало смешно.

Мы отскакали «Шизгару», и кто-то заорал, что надо еще. Ведущий тут же запустил ее по новой. «Шизгара» прозвучала три раза подряд, а потом Диспетчер решил всем отомстить и включил «Для меня нет тебя прекрасней…». И сразу все как-то стихло, толпа снова разбилась на парочки, слипшиеся в томных объятиях. Я не стала дожидаться, пригласит ли меня кто-нибудь, и пошла на улицу, там у входа в ДК я видела автоматы с газировкой и хотела попить водички. Но не успела далеко уйти.

На выходе из зала я услышала над ухом сочный баритон:

— Ду ю спик инглиш?

Я вздрогнула и оглянулась на голос.

— Шпрехен зи дойч? Ву парле франсе? Парле итальяно? Аблар эспаньол? — сыпал баритон.

Я смерила нахала презрительным взглядом. Нахал оказался очень высоким.

— Неужели португеш? — ничуть не смутившись, продолжил длинный нахал.

Интересно, если я ему сейчас отвечу хотя бы на одном из тех языков, что он перечислил, он сразу отвалит или как? Но тут же подумала, что не стоит вываливать на человека, которого видишь впервые, всю мощь своего высшего образования с изучением ряда иностранных языков. Поэтому я включила «дурочку из переулочка», захлопала густо накрашенными ресницами и пискнула:

— Че?

— Круассан через плечо, — очень вежливо, без тени улыбки ответил длинный. — Такой милой леди подобает говорить не «че», а «чегось». Откуда такая красота в наших суровых краях?

Ну во-о-от… Началось. Только я порадовалась, что нашелся оригинальный ум, как он тут же скатился в банальщину.

— От верблюда, — ответила я подчеркнуто равнодушно.

Нахал заступил вперед, перегородив дорогу, и внимательно осмотрел меня с головы до ног. Ну нахал же!

— Хм… От верблюда… Неужели с берегов Персидского залива? — задумчиво проговорил он. — Тогда почему такая беленькая? Загар плохо прилипает?

Ах ты наглец! Сама не знаю почему, но от этого дурацкого вопроса я мгновенно вскипела. Да пошел ты! Я хотела со всей силы наступить ему на ногу, но у этого шланга оказалась потрясающая реакция — он ловко убрал свою кроссовку из-под удара, и мой каблук гнева провалился в пустоту, а я потеряла равновесие и качнулась прямо на нахала. Он тут же подхватил меня под мышки и легко приподнял. Наши глаза встретились. Какие синие! Ой, мамочки…

— Да ты… пушиночка… — услышала я его изменившийся, глухой голос.

— Руки с бильярду… — прошипела я.

Он опустил меня на пол. Все это продлилось какие-то секунды, но мне показалось, что вечность. У меня заледенели пальцы, стало холодно.

— Все-все, не трогаю! — он поднял руки, сдаваясь.

Я хмуро обошла нахала и вышла на улицу. У автоматов с газировкой топталась маленькая очередь, пришлось встать в хвост. Парень тут же возник рядом. Мы молча достояли свою очередь и одновременно потянулись к стакану. Я тут же отдернула руку, словно обожглась. А он поставил стакан под розлив и спросил:

— С сиропом?

— Без, — ответила я пересохшим ртом.

Вода с шипением обрушилась в стеклянное нутро посудины, мне показалось, что она наполнялась ужасно долго. Длинный подал мне стакан. Я взяла, молча кивнула в ответ. С трудом глотала прохладную, кисловатую воду с мелкими колючими пузырьками.

Да что же это такое? Мне не нравится мое дурацкое состояние. Я так не хочу…

Я сунула стакан в окошко автомата и решительно пошла обратно, в грохочущее фойе. Мне нужно срочно окунуться в танцевальную кутерьму, в круг наших девчонок, взбодриться. Я почти побежала и поймала себя на том, что просто хочу спрятаться от этого непрошеного кавалера. Я все еще не знаю его имени, я не могу разглядеть его лицо, оно расплывается перед глазами, но я уже прячусь от него! Я уже… добыча? Какого Диккенса⁈ Мадемуазель, какого Вольтера? В бога-в душу-в матушку императрицу-Нептун твою мать!

Я резко свернула в сторону женского туалета и скрылась за дверью. Кажется, оторвалась. Теперь смочить лоб и виски холодной водой, отдышаться, ну и еще кое-что… Перед широким, во всю стену, зеркалом я поправляла тунику, кроме меня в туалете в этот момент уже никого не было, и тут я услышала голоса за окном. Оно было на высоте первого этажа, стекло наглухо закрашено белой краской, но в приоткрытую фрамугу легко долетали разговоры с улицы и густой табачный дым.

— Чуваки, видали, че деется-то? — услышала я голос какого-то парня.

— А че такова? — спросил второй.

— Дак это… Леха, похоже, новую кралю подцепил, — радостно сообщил первый. — Сам видел. У автоматов водой поил.

— И че? — спросил третий голос.

— Да ниче так… Клевая чувиха, — откликнулся второй.

— Фартовая девочка, — пояснил первый.

— А че сам-то? Кишка тонка? — ехидно встрял второй.

— Да че-то как-то… Сам знаешь, поперек Лехи лучше не встревать. Его, шлангоида, легче обежать, чем перепрыгнуть. А спорим, он ее за две недели завалит?

— Спорим, — оживился второй парень.

— А спорим, она ему не даст? — возник третий голос. — Такая цаца — на кривой козе не подъедешь. Тут с подходцем надо.

— На че спорим? — спросил второй.

— С меня блок красного «филип морриса», — предложил первый парень.

— Добро, — согласился второй. — А ты че?

— А с меня тот ремень с пряхой, который я у Нарика купил, — предложил третий парень.

— Годится, — согласился первый. — Ну че, разбей, что ли… Ну все, че… Время пошло! — услышала я удовлетворенный возглас.

В ответ раздался дружный гогот.

Нормальненько… На меня уже ставки делают. А этого длинного нахала, стало быть, зовут Леха, Алексей. Хана тебе, Леха! Никуда ты меня не завалишь, ни за две недели, ни за два месяца. Из принципа, из вредности не дамся. Вот так.

И тут мне стало легко и спокойно. В этой игре мне все правила давно знакомы. На что только мы не спорили в интернате, а потом и в вузе. И на импортные шмотки спорили, и на заграничные пластинки, и на курево, и на бухло, и конечно же «на интерес», под которым могли подразумеваться самые дикие фантазии, не всегда безопасные. После тех игр этот спор провинциальных «джентльменов» показался детской игрой. Напугали ежа голым задом! «Ха-ха» три раза.

Я вернулась в фойе и нашла своих соседок в танцующей толпе. Длинного нахала Леху поблизости не увидела. Вот и ладно. Когда начался медляк, я спокойно отошла к стене. Почти всех девушек разобрали кавалеры, только несколько остались подпирать стены. И среди этих нескольких оказалась я. Это было… неприятно и непонятно. Обычно у меня всегда находились партнеры на медленный танец, я даже не задумывалась, что может быть как-то иначе. Почувствовала себя глупо и снова вышла на улицу. Для виду снова встала в маленькую очередь к автомату с газировкой.

Что происходит? Какого Диккенса? «К красивой бабе страшно подойти», — вспомнила я слова одного дядьки, у которого как-то брала короткое интервью на тему восьмого марта. М-да… Нет, я умом-то понимаю, что женская красота иногда, скажем так, парализует. Но не такая уж я убийственная красавица. Вон, на заводе мужчины нормально со мной общаются, разговаривают, заигрывают иногда, и ничего, никто не умер и ноги ни у кого не отнялись. А тут-то что вдруг случилось? Куда делись все веселые, раскованные ребята, с которыми только что я лихо скакала под очередной шлягер? Неужели весть о том, что местный «казанова» по имени Леха наметил себе новую цель, уже облетела всех в этом ДК? И парни предусмотрительно отползли в свои окопчики понаблюдать, как пойдет Лехина охота?

Потягивая прохладную газировку из стакана, я думала, что делать дальше.

— Девушка, не занимайте стакан! Имейте совесть! — потребовал кто-то из очереди.

Я быстро допила и поставила стакан на мойку. Отошла к скамейке и присела сбоку. Что делать-то теперь? Я не хочу простоять все медленные танцы у стены. А каждый раз уходить куда-то — это глупо. Еще хуже, только когда тебя из жалости пригласит на медляк какой-нибудь заморыш. Ну уж нет! Настроение у меня испортилось и я решила вернуться в общежитие. На улицах уже зажглись тусклые фонари, времени было одиннадцатый час, переправа еще работает. Только девчонок надо предупредить.

Как-будто услышав мои мысли, из ДК высыпали мои подружки в сопровождении нескольких знакомых ребят, среди них была и завтрашняя новобрачная Ленуся в обнимку с ненаглядным Геной. Девчата замахали мне руками.

— Кира! Мы домой пошли. Ты с нами?

Я вскочила со скамейки и подошла к компании.

— Конечно, с вами!

И мы дружно потопали в сторону паромной пристани.

— Девчата, а познакомьте нас, — услышала я тот же баритон и чуть не споткнулась.

Девчонки рассмеялись и загалдели:

— А разве вы сами еще не познакомились, Леш?

— Ты же сам ее на водопой водил, заботливый ты наш!

— Леша, хватку теряешь!

Я улыбалась и пыталась рассмотреть, на кого же сейчас так дружно уставились мои подружки, кого подкалывают? Я увидела только высокий размытый силуэт. Что за чертовщина? Почему я не могу разглядеть его лицо? Захотелось хорошенько протереть глаза, но мне нельзя, у меня же ресницы накрашены. Я заморгала, пытаясь навести резкость. В этот момент высокий размытый силуэт, которого все называли Лешей, сам подошел ко мне и слегка склонился, видимо, чтобы я лучше расслышала его чудный голос.

— Значит, ты Кира?

— А ты, значит, Леша? — ответила я.

— Ага.

— Будем знакомы, Леша. — Я по-деловому протянула руку.

Он осторожно пожал ее.

Ладонь у него была крепкая, жесткая. Мою руку он просто пожалел. Если бы пожал как следует, у меня бы все пальцы хрустнули и осыпались. Аккуратный, значит… Ну ладно. И мы пошли дальше. Только мою руку этот длинный нахал не отпустил. Я, конечно, подергала для порядка, но… «бог с тобой, золотая рыбка», держи, если так хочется. Я так и не смогла его разглядеть, зрение упорно размывало его черты, хотя всех остальных я видела прекрасно.

Мы зашли на паром. Девчата болтали не переставая, вдруг кто-то затянул «Виновата ли я, виновата ли я…». Меня эта жалостливая унылая песенка всегда бесила, даже в детстве. Видимо, я все же поморщилась или как-то еще проявила свое недовольство, потому что длинный опять склонился ко мне и спросил:

— Что не так? Зуб болит?

— С чего ты взял?

— У тебя такая мордочка кислая, прямо сразу стало очень жалко.

Я усмехнулась и приподнялась на цыпочки, чтобы сказать ему шепотом в самое ухо:

— Ничего у меня не болит. Просто я эту песню терпеть не могу.

— Если честно, я тоже, — так же, шепотом, ответил Леха.

И мы тихо засмеялись.

Он подошел к девчонкам и прервал ненавистную «Виноватку» каким-то вопросом. Мои подружки тут же защебетали что-то в ответ и болтали, пока паром не причалил к берегу. За разговорами, в общей компании, мы дошли до дверей общежития.

— Адъёс, амиго, — сказала я.

— Аста луэго, чика, — небрежно бросил в ответ длинный Леха.

Ах так, значит? Типа, сечешь в испанском? Это было неожиданно. Во мне вспыхнуло острое любопытство, но я сделала вид, что пропустила это «до свидания, девочка» мимо ушей. Сказанула бы я тебе, Леха, пару ласковых испанских, но не буду. Не в этот раз.

Мы снова пожали друг другу руки. Лица Алексея я так и не смогла разглядеть, и это было очень странно.

Стоило мне подняться на четвертый этаж, зайти к себе в комнату и закрыть за собой дверь, как все сразу вернулось в привычную колею, будто и не было никакого девичника, танцев и длинного нахала с испанскими словечками. Я смыла макияж и бухнулась спать.

Ночью мне снилось, будто я в панике бросаю в какой-то нелепый кособокий чемодан цветные тряпки, мечусь по незнакомой, странной квартире, похожей на фотографию со стенда «Дореволюционный быт городских рабочих», и все время повторяю: «Бежать! Бежать!». Внутри поднялось неприятное, сосущее чувство тревоги и безысходности, от которого я и проснулась посреди ночи. Пришлось встать, посмотреть в окно на спящий берег, на ночное звездное небо, попить водички, чтобы успокоиться и снова заснуть. Приснится же такое…