Когда оживает сердце

13. Сесиль

Традиционная утренняя суета сегодня громче обычного, дом буквально кипит. Взволнованные голоса, перебивающие друг друга, слышны уже на крыльце.

К моему удивлению, все сгрудились вокруг кухонного стола. Обычно в это время ковбои наполняют термосы кофе и разбирают обеды из большого холодильника в кладовой, попутно поедая черничные кексы или бублики. Вообще-то мы должны обеспечивать работников только обедами, но, по мнению Берил, свежая выпечка – это святое, так что в доме всегда пахнет тестом.

– Что случилось? – спрашиваю я, с трудом перекрикивая гвалт.

– Ночью кто-то пробрался на ранчо, – отвечает Кейт шепотом.

– Да ты что!

Прислушиваюсь к разговорам за столом. Обычно легкомысленные, ковбои всерьез обсуждают, где установить посты наблюдения, какое оружие брать и стоит ли спросить соседей, не залезал ли кто к ним. Однако в общем шуме я почему-то не слышу голос того, кого безопасность ранчо Уэллс должна волновать больше остальных. Точнее, даже двух голосов: на кухне нет Остина и Денни.

– Где Остин? – спрашиваю я, не обращаясь ни к кому конкретно.

Парни пожимают плечами; похоже, они даже не заметили его отсутствия. Неудивительно, обычно он молча пьет кофе в дальнем углу стола. Это для меня Остин – все равно что магнит для железного человека, который просто невозможно не заметить.

С ноющим сердцем сажусь напротив его любимого места и устало отхлебываю кофе. Ночью я почти не спала, хотела даже вернуться и объяснить, почему сбежала. Конечно, я заметила, что цветы осыпались, я же проверяла каждый божий день. «Гугл» давно убедил меня, что наша с Кей-Джеем ситуация практически гарантирует признание раздельного проживания супругов, но ведь я дала себе слово дождаться, пока отцветет сирень. А потом решила подождать еще немного, чтоб наверняка.

Вдруг фраза Кейт ножом разрезает тонкую ткань моих мыслей.

– Вырубили всю сирень на подъездной аллее, представляешь! – говорит она мужу, усаживая Одессу за стол.

– Что сделали? – спрашиваю, разворачиваясь так резко, что стул едва не опрокидывается.

– Бензопилами. – Она качает головой. – Что ж это за люди-то? С хиппи и трудными подростками мы имели дело, на них не похоже. Странно.

Натыкаюсь на мрачный взгляд Берил. После откровенного разговора на заднем крыльце я рассказывала ей кое-что еще. Говорила и о сирени, и о своем обещании выбросить Кей-Джея из головы, как только цветы осыплются. О влюбленности в Остина благоразумно умолчала, но, судя по ее лукавым взглядам, об этом она догадалась и без меня.

Сетчатая дверь едва не слетает с петель, когда я выскакиваю наружу. Кровь стучит в ушах, заглушая звук шагов на гравийной дорожке. Теплый ветерок приносит сладковатый аромат свежескошенной травы – мой любимый запах. С тех пор, как сирень отцвела, я без опаски дышу полной грудью.

Взлетаю на крыльцо Остина, как раз когда он выходит из дома. Ковбойская шляпа затеняет светло-карие глаза, весьма посредственно скрывая вызванную недосыпом красноту.

– Ты! – выпаливаю я, задыхаясь. И вдруг понимаю: сказать-то мне нечего. Зачем я вообще пришла?

– Доброе утро, Горожанка. – Лицо совершенно невозмутимое.

– Ты ее вырубил! – кричу я, а он смотрит на меня насмешливо, будто и правда не понимает, о чем я. – Сирень!

– Да? – Его губы подрагивают. Это же он, да? О сирени знали только он и Берил. Не может это быть совпадением.

– Да! Остальные думают, что на ранчо залезли посторонние. А я уверена, что это твоих рук дело. Вот только зачем?

– Если ты вдруг останешься до следующей весны, тебе не придется думать о нем снова. – Остин с такой ненавистью произносит слова «о нем», будто у них с Кей-Джеем личные счеты.

Ноги подкашиваются, грудь будто шкафом придавило. Никто еще не делал ради меня ничего подобного.

– Конечно, я не слышал твою историю целиком, но знаю достаточно, чтобы понять: этот козел недостоин того, чтобы ты о нем думала. Ни единой секунды. Может, присядешь? – спрашивает Остин, заметив, как я дрожу.

Не раздумывая, плюхаюсь на ступеньки, он садится рядом. Песочного цвета шляпа болтается на согнутом колене. Вблизи, при дневном свете, заметно, что темно-каштановые волосы пронизаны серебряными нитями, блестящими, как мишура. Его взгляд сегодня необычно мягок. В глазах не сверкают молнии, нет черных туч, как в минуты, когда он чем-то раздражен. Зато есть нечто, очень похожее на жалость, – последнее, что мне хотелось бы там увидеть. Что же ему рассказала Берил?

– Вчера ты так остро отреагировала на упоминание о сирени, что я должен был что-то предпринять. Наверное, ты не останешься здесь надолго, но я… я подумал, если ты вдруг задержишься, тебе будет приятно знать, что больше она цвести не будет. Сегодня при дневном свете мы выкопаем корни. – Он умолкает. – Может, скажешь что-нибудь? Я уже как-то привык, что болтушка у нас ты.

– Извини, я потрясена… Не ожидала, что ты способен произнести столько слов кряду, – говорю я и замечаю, как в его глазах блеснуло что-то еще: то ли боль, то ли гнев, не могу определить, что именно; в этом разговоре он уже показал больше эмоций, чем когда-либо раньше. – Это было грубо, прости. Есть у меня дурацкая привычка говорить глупости, когда чувствую себя не в своей тарелке.

– Все нормально, я понимаю. Я тоже нервничаю, когда ты рядом. – Его щеки розовеют, взгляд упирается в ковбойские сапоги.

– Ты понятия не имеешь, как много для меня сделал, – произношу я, отчаянно борясь с желанием обнять его или поцеловать, а лучше и то и другое. – Эти кусты росли здесь, наверное, лет сто. Что, если твои прапрадед и прапрабабка посадили их не просто так?

– Они давно умерли, – пожимает плечами он, – а ты жива. Меня гораздо больше волнует твое благополучие, чем возможное недовольство бесплотных духов.

– Остин…

Имя на выдохе звучит как молитва. Тело безотчетно наклоняется, – еще чуть-чуть, и голова окажется у него на плече.

Он подается ко мне. Собирается поцеловать? Вдыхаю древесный аромат, стараясь сохранить его на память, как сувенир. Сирень отцвела, и хорошо бы этот привлекательный горец заставил меня забыть, что Кей-Джей вообще когда-то существовал.

Он медленно проводит большим пальцем по моему подбородку, поднимается к нижней губе. Кожа будто горит, губы приоткрываются, веки замирают. Как же мне хочется, чтобы он меня поцеловал. В памяти всплывает ненавистный образ Кей-Джея, и я стараюсь заменить его желанным Остином, будто достаточно просто представить второго, чтобы полностью вытеснить из сознания первого.

– Ужасно хочу тебя поцеловать, – произносит он низким утробным голосом.

– Но? – шепчу я, понимая, что у фразы есть продолжение.

– Я не смогу остановиться. Захочу обнять, прижать к себе, коснуться каждого дюйма твоего тела. А ты испуганно отшатываешься, стоит мне лишь приблизиться.

– Разве я…

Внезапно я понимаю, что он прав. Страх, что образ Кей-Джея отныне всегда будет вставать между мной и другим мужчиной, парализует.

– Да. – Остин нежно берет меня за подбородок. – Придет время, когда я смогу сделать это, не чувствуя, как ты каменеешь под моими пальцами. Тогда я поцелую тебя так, что у тебя подкосятся ноги, и сделаю много чего еще, если ты позволишь.

Жар путает мысли. Если бы я только могла заставить тело расслабиться! Никогда еще я ничего не хотела так сильно, как хочу сейчас, чтобы натруженные руки, губы, обрамленные щетиной, и кое-что, что скрыто под традиционными «вранглерами», помогли мне стереть из памяти козла-мужа. Голос мне изменяет, когда я облекаю в слова новый всепоглощающий страх:

– А вдруг этого никогда не произойдет?

– Конечно же произойдет, не сомневайся! – Взгляд по-прежнему прикован к моим губам, хотя руку он уже убрал. – Знаешь, когда я был маленьким, я уговорил деда купить мне на аукционе необъезженную лошадь. К избитой затюканной кобыле на десять футов нельзя было приблизиться, не напугав. А в старших классах мы с ней два года подряд побеждали в соревнованиях по связыванию телят. Разумеется, ты не лошадь, но тебе тоже нужно время. Поверь.

Смогу ли я поверить мужчине снова?