Когда оживает сердце

17. Остин

Просыпаюсь от сладкого запаха кокоса. Я что, в раю? Открываю глаза и понимаю: это не рай, это гораздо лучше. Прямо передо мной золотистые волосы Сесиль, грудью я прижимаюсь к ее спине, рука обвита вокруг талии, а мой… ох ты ж черт. Поспешно отодвигаюсь и слышу тихий сонный смех:

– Остин… это было то, о чем я думаю?

– Дорогая, ты в моей постели, почти голая. – Я отчаянно пытаюсь говорить отстраненно. – Не думала же ты, что я ангел непорочный.

Она возвращает мою руку на место, я не противлюсь, живот подрагивает под ладонью от беззвучного смеха, тепло тела просачивается сквозь тонкую майку.

– Никогда еще так хорошо не спала. – Она сладко вздыхает.

– Нам пора. Хватит прохлаждаться.

Я должен это сказать, хотя каждая клеточка тела умоляет: «Заткнись!» Я тоже не могу вспомнить, когда в последний раз так хорошо спал. День мы проведем, проверяя, работают ли видеокамеры вдоль дороги и у ворот. Значит, я смогу видеть Сесиль и говорить с ней сколько захочу. А все же я предпочел бы остаться в кровати…

– Ла-адно, – стонет она. – Не верится, что я сегодня поеду верхом.

– Не верится, что ты до сих пор этого не делала.

– И впредь бы не делала, если б не Жеребчик с Рыжим. – Слегка двигая бедрами, она снова прижимается ко мне. – Они уже пару недель пытаются усадить меня в седло.

Боже, дай мне сил. Окажись мы в этой кровати не из-за ее мужа (от мысли о котором меня натурально тошнит), я бы сейчас целовал ее голые плечи.

– Рад, что ты предпочла меня. Хотя, сказать по правде, Рыжий – наш лучший ковбой, так что ты была бы в хороших руках. Только ему не говори.

– Предпочла? Ты не оставил мне выбора. Если он лучший, может, мне тогда с ним пойти? – дразнится она, прижимая наши переплетенные пальцы к животу.

– Я не ковбой, забыла? Иначе был бы куда лучше Рыжего. Лучше всех. Ты сама все видела на клеймении.

– Не-ет. Тогда я еще ничегошеньки не понимала. Как я могла судить, кто лучше?

Мы так близко, что я чувствую, как учащается пульс Сесиль, когда она поворачивается ко мне с игривой улыбкой, с той самой улыбкой, которая сводит меня с ума. Как же она прекрасна. Даже в половине шестого утра в первых лучах солнца, пробивающихся сквозь шторы. Это утро могло бы быть идеальным – никто нас не ждет, можно валяться сколько захочется. Но я так и не поцеловал ее, а друзья не проводят весь день в постели.

Она садится, свесив ноги. Пижамные шорты и майка прикрывают слишком мало, и ситуация с утренним стояком обостряется.

– Ладно, Нековбой. Пошли, пока я снова не уснула. – Сесиль зевает. – Очень удобная кровать. Как ты только встаешь по утрам.

– Обычно куда легче, чем сегодня. Почему-то, – говорю я и вылезаю вслед за ней.

Лошади сразу чувствуют настороженный, но дружелюбный настрой Сесиль и встречают ее приветливым обнюхиванием и тихим ржанием. Обычно первый вошедший в конюшню нарывается на бурю негодования, утихомирить которую можно лишь зерном.

– Готова, дорогая?

– Нет. Впрочем, я советовала тебе быть более безрассудным. Думаю, мне это тоже не повредит.

Сесиль устраивается в седле, и я пускаю ее лошадь за своей, постоянно проверяя, все ли хорошо. Извилистой тропой животные поднимаются к первой камере. Мы с Джексоном установили их четыре года назад, когда какое-то ворье за одно лето увело у нас двадцать голов. Кто знал, что камеры и от бывших мужей помогают. То есть, учитывая истории некоторых ковбоев, такое вполне можно было предположить. Тогда у меня была Саванна, и я думал, мы всегда будем вместе. Два года мы с ней ездили этой самой тропой каждый божий день, а буквально через пару недель после появления камер она уехала. Впервые за все эти годы меня накрывает дежавю. Я проезжал здесь тысячу раз, но почему-то именно теперь в голове всплывает образ Сэв, будто предупреждение.

Проверяю камеры, полный воспоминаний и опасений. У меня не осталось чувств к бывшей девушке, и все же ситуации очень похожи, невозможно не сравнивать. Разница лишь в том, что Сэв бежала от родителей, а не от мужа. Тем не менее обе горожанки использовали ранчо Уэллс как убежище, место, где можно переждать бурю.

– Господи, как вы, ребята, выдерживаете это весь день? – Сесиль потягивается, разминая затекшие ноги, когда мы останавливаемся пообедать. – Наверное, к концу дня я вообще не смогу двигаться. Если вечером явится Кей-Джей и нам надо будет бежать, просто оставь меня умирать.

– Ты всегда шутишь над опасными для жизни обстоятельствами?

– Я – идиотка, жившая с абьюзером, пока он не направил на меня пушку. Если не буду шутить, сойду с ума.

– Это он идиот, не ты. – Я достаю обед из седельной сумки и киваю на тенистое место под тополем: – Пошли.

Я много думал о ее муже, находя слабое утешение в том, что, если бы у него была хоть капля порядочности, Сесиль бы здесь не было. А все-таки в голове не укладывается, как можно ее унижать, оскорблять, запугивать. Жду не дождусь, когда этот ублюдок сунет сюда свой нос. Не терпится выплеснуть на него всю накопившуюся ярость.

– Господи, какой прекрасный вид! – восклицает Сесиль, подходя к краю обрыва.

Она права, вид великолепен. Мы остановились здесь не случайно – это одна из лучших смотровых площадок на ранчо, и я не сомневался, что ей понравится. В ясную погоду отсюда виден весь хребет Тимоти и крошечные, размером с мятную конфетку, зданьица Уэллс-Каньона у его подножия. Вокруг городка разбросаны зеленые кляксы деревьев, кривые полоски грунтовых дорог и невысокие холмы. Кукольные домики ранчо Уэллс с красными крышами окружены полями, простирающимися на десятки километров.

Мой вид еще прекраснее, хотя на долину я не смотрю вовсе. Развевающиеся на ветру золотистые волосы, рубашка, с каждым порывом открывающая полоску кожи на пояснице, на которой я, кажется, уже помешался. Обтягивающие бедра и круглую попку джинсы покрыты пылью и прямо-таки умоляют, чтобы их сняли. И хоть она стоит ко мне спиной, я знаю: ее глаза широко распахнуты, в уголках еле заметные морщинки, а лицо освещает улыбка.

– Кажется, я начинаю проникаться этой вашей ковбойской романтикой, – говорит Сесиль, садясь рядом со мной и разворачивая сэндвич. – Мне определенно нравятся пикники на вершине горы.

– Не хочется тебя расстраивать, но мы нечасто устраиваем пикники. – Я довольно посмеиваюсь.

– Ну и зря. Какой тогда смысл владеть всей этой красотой?

– Н-ну, смысл в том, чтобы кормить скот.

– Безответственное расточительство прекрасных видов. Готова поспорить, коровы их не ценят. Или, напротив, как раз ценят. Хотелось бы думать, что последние дни своей жизни они проводят, наслаждаясь изумительными картинами… – Она на секунду умолкает, а потом заливается смехом, звонкий отзвук которого катится по долине. – Вот это я включила горожанку, а?

– Не то слово, – хохочу я.

– И все-таки я обедала бы здесь каждый день, если бы могла. Отныне это мое любимое место на ранчо.

– Прямо как у моего дедушки. Не хочу портить настроение, но именно здесь мы развеяли его прах. – Произнеся фразу вслух, понимаю, что я даже не подумал об этом. Может, я зря привел сюда Сесиль?

– Ничего ты не испортил. Наоборот, сделал место особенным. Будто мы обедаем с ним.

– Если бы он был здесь, велел бы кончать бездельничать и ехать к коровам. «Чтобы править лошадью, достаточно одной руки. Ешь чертов бутерброд, не отрываясь от работы». – Пытаясь точнее передать сердитый грудной голос деда, я вспоминаю, как он кричал это молодому Денни, обожавшему пикники. – Он был сварливым стариком, с которым непросто ужиться. Но если нужно, мог отдать последнюю рубашку.

– А-а, прямо как ты. – Она толкает меня плечом.

– Ты не первая, кто так говорит. – Я отпиваю тепловатую воду из бутылки. – Прежде чем окончательно назовешь это место своим любимым, позволь показать тебе мое.

– Переплюнуть это будет непросто. Впрочем, давай поглядим.

Она вскакивает и отряхивает пыль с джинсов. Ладони, хлопающие по ягодицам, напоминают, как замечательно было прижиматься к этой попке утром. Так и тянет коснуться ее, и необходимость подсаживать Сесиль в седло моего положения не облегчает. Она ставит левую ногу в стремя и подпрыгивает, чтобы перекинуть правую. Я крепко держу ее бедро, давая опору. Она уже устраивается на спине лошади, но я не тороплюсь убирать руку.

– Я готова, – улыбается Сесиль, и хоть я понимаю, что она имеет в виду, кровь приливает к паху.

Полуденное солнце палит безжалостно, на тропе из глинистого сланца жар встает волнами. В нос бьет лошадиный пот, животные недовольно фыркают. На пути к озеру нет даже маленькой тени, однако Сесиль вроде бы вполне довольна. Я проклинаю жару и извиняюсь, что не учел, как далеко нам ехать; она улыбается и отвечает, что нигде в мире сегодня ей не было бы так хорошо, как здесь. Мы ныряем в небольшую долину. Воздух сразу становится прохладнее, лошади неторопливо идут к деревьям. Хотя я бывал здесь миллион раз, от пронзительной синевы озера захватывает дух.

– Похоже, ты выиграл. – Не отрывая глаз от чистейшей, сверкающей на солнце воды, Сесиль ловко спрыгивает с лошади, как бывалая наездница. – Если тут еще и купаться можно, я признаю твое место лучшим.

– Можно.

Я закатываю штанины, собираясь помочить ноги, и оборачиваюсь. Ее рубашка развевается на ветру над головой, бронзовая кожа и светлые волосы сияют на солнце.

– Уф, адское пекло. Знаю, ты не любишь плавать, но сегодня просто обязан окунуться вместе со мной.

Джинсы падают на землю, пряжка ремня брякает о камень. Тем не менее я не тороплюсь последовать ее примеру, и она замечает мои сомнения.

– Не будь ребенком. Я уже видела тебя в боксерах, а мое белье не откровеннее купальника.

Да пошло оно все, Сесиль права. Раздевшись до трусов, я внезапно ощущаю неловкость: в сравнении с ее зацелованным солнцем телом я бледный, как поганка. Надо было чаще выбираться на речку с парнями. Мы осторожно ступаем по горячему каменистому берегу, пока нас не накрывает холод ледниковой воды. Сесиль с шумом втягивает студеный воздух, звук отдается у меня в паху.

– Японский бог! Я помнил, что вода холодная, но не настолько же! – говорю я, стуча зубами. Должно быть, я весь синий, а член вообще втянулся внутрь тела.

– Когда ты в последний раз здесь купался?

– М-м… лет десять назад. Или больше? Озеро было любимым местом мамы. В детстве мы часто проводили здесь время.

– Думаю, мне бы понравилась твоя мама. Озеро просто восхитительное, и я тоже люблю «Счастливые дни».

Она заходит немного глубже, вода ей по грудь. Отражаясь от зеркальной поверхности, солнце освещает впадинку над ключицей. Маме она тоже понравилась бы.

– Ее все любили. Когда мы были маленькими, она организовала для нас, Рыжего и четырех его братьев «ковбойский клуб»: устраивала поиски сокровищ и выдумывала настолько дикие задания, что в наши дни кто-нибудь наверняка вызвал бы службу опеки. Например, однажды велела собрать яйца, только путь до курятника и обратно мы должны были проделать верхом на овце. Кажется, ни одно яйцо тогда не добралось до кухни целым. Сейчас я думаю, она старалась занять нас, чтобы мы не путались под ногами, но тогда все окрестные дети завидовали нашим приключениям.

– Потрясающая мама. Неудивительно, что сыновья выросли замечательными людьми.

– Лучшая. – Я сглатываю. Не собираюсь плакать в ледяном озере, в одних трусах рядом с прекрасной девушкой.

Она явно замечает слезы в моих глазах и тут же меняет тему разговора:

– Ты не говорил, что Рыжий вырос здесь. А куда делись его братья?

– Пусть сам расскажет. У их семьи были проблемы из-за отца, поэтому братья разъехались, вернулся только Рыжий. Этот парень как бродячий кот – погуляет и возвращается домой.

Сесиль запрокидывает голову, волосы рассыпаются по водной глади, грудь выходит на поверхность, приковывая мой взгляд.

– На ранчо Уэллс прямо-таки засилье бродячих котов! Наверное, потому что нас здесь подкармливают, ведь Берил постоянно печет что-нибудь вкусненькое.

– Да, придется повысить ей зарплату.

– Она определенно заслужила прибавку, но, по-моему, кексы – не единственное, ради чего здесь стоит задержаться.

Сесиль поднимает голову, и капля воды стекает с ее виска вниз по щеке, застывая на подбородке. Не успев как следует подумать, аккуратно ловлю ее пальцами. На губах Сесиль расплывается улыбка.

– Ничего не замечаешь?

Прищурившись, смотрю на нее, изо всех сил пытаясь понять, о чем она. По грудь в воде, Сесиль движется мне навстречу, подходит так близко, что мы почти касаемся друг друга. Она по-прежнему хитро улыбается, а я понятия не имею, что должен заметить. Вопрос женщины – «Ничего не замечаешь?» – всегда ловушка, так что я начинаю нервничать.

– Даю подсказку. – Она поднимает руку, вода капает с кончиков пальцев на лоб, стекает по щеке. Сесиль смотрит на меня не отрываясь. – Не сотрешь ее?

– Конечно, мисс. – Желудок сжимается, ожидая, что она отшатнется, но ничего не происходит. Она даже не вздрагивает.

Мир вокруг замирает, лишь сердце грохочет в груди. Я кладу руку на ее лицо, мягко приоткрываю рот, касаясь мизинцем шеи, чувствую, как наши сердечные ритмы выравниваются.

Я в ее власти. И совершенно счастлив.