Король

Глава 9

Когда у Кингсли были сомнения, он трахался.

И с тех пор, как Сорен поймал его на употреблении наркотиков, он утопал в сомнениях. А сейчас он утопал в теле Блейз, в идеально превосходном теле. Она совершила ошибку, выглядя слишком привлекательной сегодня, когда остановилась возле его кабинета пожелать доброго утра. Но она не жаловалась, когда он запустил свои руки под ее юбку, и определенно не жаловалась сейчас, оседлав его на большом кожаном кресле.

— Ты сегодня в хорошем настроении, — сказал Блейз и расстегнула ему воротник. Она опустила голову и поцеловала его в губы, в шею.

— Ты на мне. Конечно, я в хорошем настроении. — Его пальцы скользили по ее горлу и вниз в декольте.

— Если бы ты был внутри меня, настроение было бы еще лучше.

— Ты уверена? — спросил Кингсли. Его руки скользнули под ее юбку и помассировали нежные бедра.

— Есть только один способ узнать, не так ли? — Блейз прикусила мочку его уха и прошептала. — S'il vous plait, monsieur⁷.

— Ну раз ты так мило просишь…

Блейз рассмеялась, когда Кингсли встал без предупреждения и усадил ее на край своего стола. Он задрал ее юбку, и Блейз напряглась.

— Что-то не так, chouchou? — поинтересовался он.

— Мне нравится эта юбка. Просто не порви ее. Пожалуйста?

— Если порву, я ее тебе возмещу.

— Она принадлежала Бетт Дэвис.

— Ты и твои наряды…

Кингсли стянул девушку со стола и развернул спиной к себе. Осторожно, чтобы не разорвать винтажную ткань, он расстегнул молнию и опустил юбку по ее ногам. Она вышла из нее, и он положил вещь на спинку стула.

— На тебе есть еще что-нибудь, принадлежавшее мертвой актрисе?

— Все что на мне или во мне — легкая добыча.

— Хорошо. — Кингсли разорвал ее трусики, но оставил чулки и подвязки. Затем он резко ее шлепнул по обнаженной попке, достаточно сильно, чтобы Блейз взвизгнула. Он любил этот звук. Он шлепнул еще раз, в этот раз сильнее, затем щелкнул подвязкой пояса для чулок по бедру. Ее кожа красиво розовела. Но он предпочитал красный, так что шлепнул еще раз.

— Ты дьявол, — сказала Блейз, опустив голову и дыша через боль. — Как ты делаешь простой шлепок таким болезненным?

— Практика, — ответил Кингсли, ударив ее снова. — И ты знаешь, что тебе это нравится.

— Ненавижу.

— Уверена? — Кингсли развел ее бедра и проник в нее пальцем. — Это не похоже на ненависть ко мне.

Внутри она была влажной, очень влажной и горячей.

— Моя киска тебя любит. Другие части меня сейчас тебя ненавидят.

— Другие части? — Кинг обнял ее за талию и прижал ладонь к набухшему клитору. Он нежно потер его.

— Ладно… может, не каждая часть, — выдохнула Блейз. Она прижалась к столу, пока он ласкал ее, одной рукой внутри, другой снаружи. Он добавил третий палец в ее лоно и раскрыл его для себя. Блейз издала стон удовольствия, который, скорее всего, услышали все в доме. Хорошо. Он не потрудился запереть кабинет. Неспособность Блейз оставаться тихой во время секса работала лучше, чем любой галстук на дверной ручке.

— Где моя камера, когда она так нужна? — спросил Кингсли и толкнулся глубже в ее тело, пока внутренние мышцы не сжали его. — У нас сейчас получилось бы отличное кино.

— Как тебе такая поза? — Блейз еще шире развела ноги, предоставляя лучший обзор на свои прелести.

— Très jolie⁸, - ответил он с благодарностью. — Но это еще больше улучшит картинку.

— Что именно?

Кингсли поднял ее и усадил на стол. Он снял с нее блузку и бюстгальтер и раздвинул ее бедра. Теперь на ней не было ничего кроме чулок, подвязок и пары туфель на шпильках. Кингсли восхищался ее телом, таким открытым и готовым для него.

— Parfait⁹.

Кингсли расстегнул брюки и погладил свою эрекцию. Он потерся влажной головкой своего члена о клитор Блейз. Она застонала и приподняла бедра.

— Хочешь, чтобы я начала умолять о нем, не так ли? — спросила она.

— Разве я не всегда так делаю?

— Всегда, — согласилась девушка. — Пожалуйста, трахни меня.

— Недостаточно хорошо

Блейз блаженно выдохнула:

— Пожалуйста, monsieur, трахни меня. Ты самый красивый мужчина в Нью-Йорке и, вероятно, в ближайших трех штатах.

— Это что-то новенькое.

— Я обожаю твои волосы, их мягкость и твои темные глаза. И у тебя самые сексуальные руки на свете.

— Руки?

— Мне нравятся руки, — ответила Блейз. — Это девчачьи штучки.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— Эм… люблю твой акцент, твой член великолепен, и, если ты вскоре не засунешь его в меня, я заплачу и испорчу макияж, и все из-за тебя, так что, пожалуйста, трахни меня сейчас, прямо сейчас, в эту же секунду, или, клянусь Богу, я забуду, что в этих отношениях я сабмиссив.

Кингсли погрузился в нее одним резким выпадом. Блейз запрокинула голову и приподняла бедра со стола, полностью принимая его. Кинг вышел и снова пронзил ее. Он обхватил ее грудь руками, слегка пощипывая соски, а ее тело извивалось под ним. Внутри она была горячей и достаточно влажной, чтобы слышать, как он двигается. Он смотрел, как трахает ее. Подушечкой большого пальца Кинг помассировал место, где соединялись их тела. Блейз напряглась от удовольствия и ухватилась за край стола, чтобы удержаться. Ее кожа раскраснелась, соски затвердели. Внутри нее и вокруг него она пульсировала от нарастающего оргазма.

Сейчас он был просто телом. Чистым сексом. Он не думал, не помнил, не нуждался, не сомневался в себе, потому что его не существовало, не во время секса. Он бы трахался постоянно, если бы мог. Что угодно, чтобы не подпускать воспоминания. Что угодно, чтобы держать мир в страхе.

Быстрым движением руки, Кингсли подтянул Блейз к краю стола. Он развела бедра, шире и ближе к груди. Когда она оказалась максимально широко открытой, а он максимально глубоко внутри, мужчина приказал кончить для него. Она схватила его за запястья и сжала их до боли, которую он любил, и она кончила жестко, ее плечи приподнялись над столом, бедра двигались в безумном темпе, ее голос был серией резких отчаянных выдохов. Когда она закончила, Кингсли обнял ее, поднял на руки и прижал к своей груди.

Она поцеловала его, и он ответил на поцелуй, на отчаянный голодный поцелуй между любовниками, которые точно знают, чего хочет другой. Он трахал и целовал, трахал без жалости, и она принимала каждый толчок, как и положено его хорошей девочке. Он должен был кончить, но не хотел, пока нет. Он хотел оставаться в ее горячем влажном лоне весь день и всю ночь, пока не умрет, трахая ее, а затем он больше не хотел ни думать, ни вспоминать, ни чувствовать что-либо еще, кроме гостеприимности женского тела.

Столько удовольствия… Кинг едва мог дышать… Его бедра дрожали от бесконечных толчков, член стал таким чувствительным, что болел… Блйез шептала ему на ухо эротические фразочки:

— Кончи в меня, Кинг… мой Король. Я хочу, чтобы твоя сперма вытекала из меня весь день… так сильно, как ты хочешь… так сильно, как ты можешь…

Так сильно, как мог, что даже из глаз брызнули слезы от силы собственного оргазма. Он кончил с волной, с сильным глубоким спазмом и излился в нее горячим семенем. Где-то в глубине души он услышал, как Блейз кричит от боли.

Он слишком быстро оправился от кайфа собственного оргазма. Мужчина положил голову на плечо Блейз. Она обняла его и усмехнулась.

— Ты смеешься надо мной? — спросил Кингсли, медленно отстраняясь.

— Да. Смотри. — Она приподняла свое плечо, чтобы показать след от укуса. — Ты вампир.

— Не помню, чтобы я это делал. Мои искренние извинения. — Он поцеловал рану. Он прокусил кожу, но лишь немного.

— Не извиняйся. Люблю, когда ты оставляешь мне подарки.

Кинг покинул ее тело и рухнул в кресло.

— Твоя очередь прибираться. — Он махнул рукой, указывая ей слезть со стола. Она спрыгнула и достала коробку салфеток из ящика.

— Всегда моя очередь убираться.

— Ты так хороша в этом.

— Ну, с этим спорить не стану. — Она опустилась перед ним на колени и языком нежно лизнула его. Больно. Прикосновения после оргазма всегда были болезненными. Удовольствие и боль в одном. Он не был удовлетворен, пока не получал и то, и другое.

Когда Блейз закончила, она убрала следы со стола салфеткой, оделась и поцеловала Кинга на прощание.

— Было весело. Хочешь повторить сегодня? — спросила она.

— Пожалуй.

— Ты будешь трезвым?

— Обещать не стану.

Блейз закатила глаза, снова поцеловала его и оставила в кабинете. Кингсли закончил поправлять одежду и приводить себя в порядок. А потом все случилось так, как было всегда. Мысли. Воспоминания. Вещи, которые он хотел забыть, но не мог, хлынули в его голову. Жизнь была бы намного лучше, если бы он мог постоянно удерживать кровь в члене и подальше от головы.

Кингсли отпер нижний ящик стола, большой для хранения папок, и проверил его содержимое. Одиннадцать бутылок бурбона, два грамма кокаина, унция марихуаны, два пузырька чистого кодеина, девяносто таблеток, по сто миллиграмм каждая, и одна бутылка кетамина. А все это там хранилось только потому, что бывали дни, когда только лошадиный транквилизатор мог его вырубить настолько, чтобы отправить в путешествие по Волшебной Стране Чудес.

Он потянулся к пузырьку с кодеином, но открылась дверь кабинета. Кингсли захлопнул ящик и выпрямился в кресле.

— Ты когда-нибудь стучишься? — спросил Кингсли.

— Стоны и рычание прекратились, и стены перестали дрожать, — ответил Сорен. — Предположил, что путь свободен.

— Свободен для чего? Что ты тут делаешь?

— Выполняю свою часть сделки, как и обещал.

— Ты здесь, чтобы снова накричать на меня? — поинтересовался Кингсли, и Сорен вошел.

— Я не кричал, — не согласился Сорен, садясь напротив стола Кингсли. — Я ни разу не повысил на тебя голос.

— А ощущалось будто кричал.

— Даже самое легкое прикосновение к открытой ране причиняет боль. Ты не можешь осуждать меня за беспокойство о тебе.

— Прекрати беспокоиться. Ты мне не отец.

— Надеюсь, что нет, — ответил Сорен, хмурясь. — Если так, то моему ребенку придется кое-что объяснить.

— И ты не мой священник, — добавил Кингсли, хотя Сорен сегодня не выглядел, как священник. Он был в обычной выходной одежде — черном джемпере и черных брюках.

— Ну, Кинг, ты сегодня груб

— Оставь меня в покое.

— Не могу. Ты попросил меня научить тебя трюку с кнутом. Вот он я.

— Я попросил научить меня трюку с кнутом?

— Не скажу, что удивлен тому, что ты не помнишь.

— Я помню. — Кинг прищурился. Теперь, когда Сорен напомнил, он вспомнил.

— Я могу уйти, если ты передумал, — заметил Сорен и встал.

— Нет. Сиди. Не уходи.

Сорен посмотрел на него и снова сел.

— Я не часто употребляю кокаин, — сказал Кингсли. — Была тяжелая ночь. Вот и все.

— И сколько плохих ночей у тебя случается?

— Одна или две. Не так много, — заверил Кингсли.

— Я знаю, что отдал тебе деньги без всяких условий. Но и не думал, что ты будешь тратить их на наркотики.

— Хочешь вернуть деньги?

— Нет. Хочу, чтобы ты лучше заботился о себе. Вот и все.

— Лучше заботился о себе? Интересное заявление от человека, который регулярно избивал меня до черных синяков. Вижу, ты нашел других мальчиков для битья.

— Девочек для битья.

— Нынче только девочки? — уточнил Кингсли.

— Только женщины. Меньше вероятность, что я зайду слишком далеко.

— Мне нравилось, когда ты заходил далеко.

— И поэтому, — с улыбкой ответил Сорен, — ты знаешь, почему я не играю с тобой.

Кингсли опустил голову и уперся подбородком на скрещенные руки.

— Кинг?

— Что с тобой произошло? Ты другой, — произнес Кингсли.

— Ты хочешь знать правду?

— Я спросил.

— Ее зовут Магдалена.

— Тайная подружка.

— Она хозяйка Римского борделя. Она и ее работники обслуживают очень специфическую клиентуру.

— Мазохистов?

— По большей части.

— Вот чем ты занимался… — Кингсли взмахнул рукой.

— Верно.

— Обычные мужчины ходят в спортзал, чтобы выплеснуть лишнюю энергию, — сказал Кингсли. — Как я слышал.

— Я не обычный мужчина. И не притворяйся, что ты тоже такой.

Кингсли закатил глаза и снова взмахнул рукой.

— Значит, она твоя подруга и…?

— Первые два года в семинарии были трудными. Не уверен, что смог бы их пережить без Магдалены. Я в долгу перед ней, но она отказалась принимать какую-либо форму благодарности от меня.

— Я знаю много проституток. Никогда не слышал, чтобы они отказывались от денег. Безусловно, это ты, и я бы сам заплатил деньги за еще одну…

— Кинг, мы с ней никогда не спали. Мы были друзьями. Я учился у нее.

— Ты учился, как сбивать кнутом сигарету из чьего-то рта?

— Да, один из первых навыков, которым она меня обучила, — ответил Сорен.

Теперь Кингсли узнал о «других хобби» Сорена. Последнее десятилетие он изучал искусство и науку садизма. Кингу это казалось более понятным, чем степень по теологии.

— Пока учился, я много путешествовал, — продолжил Сорен, — но, когда был в Риме, ни одной недели не проходило без посещения ее дома.

— Она позволяла тебе причинять ей боль?

— Да, — ответил Сорен. — Хотя сама она садистка. И очень хорошая.

— Насколько хорошая?

Сорен отвел взгляд и улыбнулся чему-то, затем снова посмотрел на Кингсли.

— Она была очень жестока со мной, — ответил Сорен.

Кингсли указал на него. — Хорошо. Кто-то же должен. В этом и есть причина этого… — Он взмахнул рукой снова.

— Этого чего?

— Хорошего поведения?

— Я только что рассказал тебе, что в семинарии каждую неделю ходил в бордель, чтобы учиться садизму. У тебя интересное определение хорошего поведения.

— Когда я приехал в Святого Игнатия, все тебя боялись. Все. Tout le monde¹⁰. Даже священники, хоть и любили тебя. Ты даже не говорил с другими учениками. Ты был эдакой недоступной блондинистой крепостью, и все ненавидели тебя, по веской причине. Что случилось?

— Я повзрослел, — ответил Сорен. — Я больше не в школе. Это творит чудеса с человеком.

— Мне не нравится, — заявил Кингсли.

— Я не нравлюсь тебе?

— Нет. Да. Не знаю, — признался Кингсли. — Когда мы были в школе, мы были словно испуганные щенки, а ты, ты был волком. Мне не нравится видеть тебя…

— Каким?

— Одомашненным. Они даже ошейник на тебя надели.

— Я сам надел на себя ошейник.

— Раньше ты пугал меня.

— А ты не думал, что причина, по которой я тебя сейчас не пугаю, в том, что ты больше не щенок?

Сорен ждал.

Кинг посмотрел на Сорена и гавкнул. Сорен просто смотрел на него. Может, в следующий раз ему стоит попробовать укусить?

— Если тебе от этого станет легче, — произнес Сорен, — волк все еще здесь, но он на более крепком поводке.

— Со мной ты отпускал волка с поводка.

— Именно поэтому мне нужен был более крепкий поводок.

— Не знаю, хочу ли платить этой Магдалене за то, что сделала тебя скучным.

— Что она сделала, так это заставила меня принимать себя менее серьезно, а это, знаешь ли, первое из трех чудес, за которые ее нужно причислить к лику святых.

— Я ей завидую, — признался Кингсли. — Ты был в ее жизни. Я не думал, что увижу тебя снова.

— Если бы не она, у нас бы не состоялось этой беседы, — ответил Сорен. — Без ее помощи я бы не смог встретиться с тобой лицом к лицу.

— Тогда, вероятно, я тоже ей должен. Даже когда ты кричишь на меня.

— Я не кричу.

— Какой у нее адрес? — спросил Кингсли.

— Зачем?

— Я отправлю ей чек. Если она та причина, по которой ты здесь, тогда я должен и тебе, и ей.

Сорен вздохнул, взял ручку и клочок бумаги со стола Кингсли и написал адрес. Он протянул его, и Кинг потянулся за ним. Сорен вырвал его из хватки.

— Я знаю, что ты делаешь, — сказал Сорен.

— И что я делаю?

Священник перевел взгляд направо и многозначительно посмотрел на архив Кингсли.

— У Блейз длинный язык, — проворчал Кингсли. — Одно из ее лучших качеств. Обычно.

— Вот, — ответил Сорен и передал адрес Кингсли. — Тебе стоит ее навестить. Она может помочь тебе так же, как помогла мне.

— Я в порядке, — отрезал Кингсли. — Ты ведешь себя так, будто я разваливаюсь на части.

— В прошлом году тебя подстрелили, и ты едва не умер.

Кингсли пожал плечами.

— У меня все неплохо сложилось, не так ли? Кто-то пришел к моему смертному одру и оставил «Прости меня» подарок.

— Это был не подарок. И не было извинением. Это было платой.

— Платой? За что?

Сорен потянулся в карман брюк и достал крошечный прозрачный пластиковый контейнер. Он поставил его на стол Кингсли.

— Что это? — спросил Кингсли и поднял контейнер. Несколько кусочков металла блестело в лучах полуденного солнца.

— Если бы ты был котом, это была бы одна из твоих жизней.

— Это моя пуля? — удивленно спросил Кингсли.

— То, что от нее осталось.

— Почему она у тебя?

— Я хотел ее, — ответил Сорен. — Я взял ее. Я заплатил за нее. И теперь ты ничего мне не должен.

— Они отдали тебе ее в больнице?

— Я попросил.

Кингсли вертел контейнер, притворяясь, будто изучает шрапнель. По правде говоря, ему было все равно, как она выглядит. Все, что имело значение, это почему Сорен хранил ее. Почему? Это был талисман? Сувенир? Напоминание о последнем разе, когда они видели друг друга? Кингсли думал о том, чтобы опустить руку в карман. Там лежал небольшой серебряный крестик на порванной серебряной цепочке — напоминание, которое он сохранил после первой ночи с Сореном. Крестик и воспоминания.

— Ты хранишь это? Все это время с тобой была моя пуля? — спросил Кингсли.

— Да. Если хочешь ее вернуть, тебе придется заплатить.

— Я никогда тебя не пойму, — заявил Кингсли.

— Тогда перестать пытаться. — Он вытянул руку, и Кинг бросил контейнер с фрагментами пули ему на ладонь. Ему нравилась идея того, что Сорен носил с собой кусочек его. Было ли что-нибудь более интимным для жертвы, чем орудие, которым ее едва не убили? Эти фрагменты пули были внутри тела Кингсли и чуть не уничтожили его. Вместо прекращения его жизни они изменили его жизнь. Неудивительно, что Сорен испытывал такое родство с этими смертоносными остатками. У них было столько общего.

Сорен положил в карман контейнер с фрагментами пули Кингсли.

— Ты готов? — спросил Сорен.

— Да. К чему?

Сорен улыбнулся дьявольской сексуальной улыбкой, которая заставила Кингсли на момент забыть, что в его кабинете сидел не католический священник и не прежний Сорен, который использовал его в качестве человеческой жертвы на регулярной основе.

Он поднял руку и поманил Кингсли пальцем.

— Сейчас? — уточнил Кингсли.

— У тебя были планы? — поинтересовался Сорен. — Как тебе известно, мое свободное время ограничено.

— Вечером проводишь сеанс экзорцизма? — поддел Кингсли.

— Хуже. Консультирую пары.

— То же самое, — ответил Кингсли. — Это все ты виноват. Никто не сказал тебе найти нормальную работу.

Кингсли встал и обошел стол.

— Мне нравится моя работа, — произнес Сорен и последовал за Кингсли — И тебе стоит подумать о работе. Ты будешь приятно удивлен, когда узнаешь, как приятно быть полезным обществу.

— А знаешь, что еще приятно?

— Что?

— Не иметь работы.

Кингсли отвел Сорена в свою личную комнату для игр.

— Это мой настоящий офис, — сказал Кингсли, открывая дверь. У него был Андреевский крест, козлы, крестообразная распорка и несколько других, все виды манжет для бондажа и все мыслимое оборудование, которое могло понадобиться одному человеку.

— Нравится?

— Годится, — одобрил Сорен, хотя Кингсли заметил, с каким интересом Сорен рассматривает все вокруг.

Все спальни в его доме были оснащены БДСМ оборудованием. Ванильных тут не приветствовали. И в тех редких случаях, когда они проникали в его дом, больше они таковыми не являлись.

— Как часто ты играешь? — спросил Кингсли.

— Всякий раз, когда могу, — ответил Сорен. — Когда безопасно. Если я держусь больше месяца, то становлюсь… Какое бы слово подобрать?

— Смертоносным?

— Неприятным. А ты?

— Так часто, как могу. По крайней мере, раз в день.

— Раз в день? И кто счастливый обладатель этой чести?

— Поверь, у тебя нет времени на список тех, с кем я играю. Я, вероятно, трахнул каждого сабмиссива на Манхэттене. Возможно, мне придется переехать в Бруклин.

— Только сабмиссивов?

— Только сабмиссивов.

— Необычно для тебя, не так ли? — Сорен скрестил руки на груди и посмотрел на Кингсли.

— Почему? Потому что я подчинялся тебе и должен делать то же самое для остального мира?

— Не для остального мира. По крайней мере, для одного человека. Насколько помню.

— И что ты помнишь?

— Как сильно ты нуждался в этом, хотел этого.

— Я нуждался в тебе, а не в этом.

— Ты любил подчиняться боли. Почему изменился?

— Я больше не подчиняюсь. Точка, — отрезал Кингсли. — Конец.

Сорен изучал лицо Кинга, словно смотрел на инопланетянина.

— Ты собираешься научить меня трюку с кнутом или нет? — потребовал Кингсли.

— Да, но этот разговор еще не закончен, независимо от твоего решения.

— Покажи мне трюк.

— Нет никакого трюка, — ответил Сорен, изучая ряды кнутов на стене. Он выбрал один, натянул его, снова свернул и вернул на стену. Второй кнут оказался больше ему по вкусу. — Он требует много практики. И я не такой учитель, какой была Магдалена. За две недели она может научить тебя подбрасывать четвертаки концом кнута.

— Тогда почему не она меня учит?

— Она сейчас в Риме. Ты раньше пользовался кнутом?

— На спине, там больше площадь.

— Тогда тебе нужно практиковаться на меньших целях. Не на человеке. — У Сорена была одна из визиток Кингсли. Он повесил ее на крючок в стене.

— Ты хочешь, чтобы я ударил по ней? — спросил Кингсли. — По визитке?

Сорен положил ладонь на центр груди Кингсли и оттолкнул его назад… назад… назад, пока тот не уперся спиной в стену.

— Нет, — ответил Сорен. — Я ударю по ней. А ты будешь смотреть. На безопасном расстоянии.

Сорен отошел, свернул кнут, выставил правую ногу вперед и затем отпустил конец кнута с быстрым щелчком. Кончиком кнута, Сорен разрезал визитку ровно пополам.

Кингсли зааплодировал и подошел к визитке. Удар разрезал карточку ровно между словами Эдж и Энтерпрайзес.

— Какой хороший трюк, — впечатленно ответил он.

— Кнуты мультифункциональны, — сообщил Сорен. — Хороши для боли. Хороши для бондажа.

— Бондажа? — переспросил Кингсли и потянулся к визитке.

Сорен взмахнул кнутом в его сторону. Он обернулся вокруг запястья Кингсли. Француз усмехнулся, когда тот затянулся туже, и Сорен потянул, притягивая Кингсли ближе.

— Мило, — протянул Кинг, его дыхание участилось. — Что еще?

— Запястья, — ответил Сорен, оборачивая второе запястье Кингсли кожаным кнутом. — Даже лодыжки. И шея тоже, но нужно быть осторожным. Хочешь увидеть любимый прием Магдалены?

— Покажи.

Сорен поднял восьмидюймовый кнут между запястьями Кингсли. Он быстро развернул и прижал Кинга спиной к своей груди, плотно обворачивая кнут вокруг его шеи.

Мир ушел из-под ног Кингсли.

Он моргнул, и стены стали черными, температура упала, и, когда он сделал вдох, ощутил аромат серы.

Кинг упал на колени и дернул за путы на шее. Если он мог просунуть пальцы, значит у его горла есть шанс. Воздух покинул комнату. Он ничего не слышал, ничего не видел. Но мог чувствовать, и то, что он чувствовал, это дыру в груди, треск костей и коллапс легкого.

Без воздуха. Ни вдоха. Неважно, как глубоко он вдыхал, как глотал, как боролся, он не мог получить воздуха.

Кто-то говорил… Словацкий? Украинский? Он не мог сказать точно. Голос был слишком далеко… и не имел значения.

Он умирал.

Он умирал.

Пуля в груди. Кнут на шее.

Он мертв.

— Кингсли.

Эдж слышал свое имя, но не отвечал. Мертвые не кричат.

— Кингсли, ты на Манхэттене. Ты дома.

Он не дома. Он истекал кровью на изгаженном полу подвала в Любляне.

— Ты живой.

Нет, это не так.

— Открой глаза. Ты слышишь меня?

Он слышал что-то в ушах. Щелчок. Это его поразило. Он подпрыгнул. Его глаза открылись. Мир был в тумане. Но он видел кое-что, серый свет.

— Ты должен дышать.

Он слышал что-то кроме этого голоса. Глубокий, громкий свист. Снова и снова.

Кингсли ощутил что-то на спине, ладонь, сильно бьющая его по лопаткам. Это должно было его напугать, но вместо этого, боль и ритм вернули его в сознание.

— Кингсли, поговори со мной, — приказал голос. Это был Сорен. Его голос. Его ладонь.

— Я в порядке, — ответил Кингсли.

— Хватит врать. Ты не в порядке.

Кингсли посмотрел вниз. Он сидел на полу своей игровой, опираясь спиной на стену. Его рубашка была липкой от пота, в горле пересохло.

— Я в порядке, — снова ответил он.

— Это была паническая атака? — спросил Сорен, присев на корточки перед ним. — Или флэшбек?

— Ничего особенного. — Тело Кингсли были напряжено. Руки дрожали. — Кажется, я на секунду отключился.

— Две минуты, — сообщил Сорен. — А не одна секунда.

Кингсли попытался встать, но Сорен положил руку ему на плечо и удержал на месте.

— Сиди. Посмотри на меня.

— Я не хочу на тебя смотреть, — ответил Кингсли.

— Мне все равно. Смотри на меня. — Сорен обхватил подбородок Кинга, заставляя его встретиться с ним взглядом. — Расскажи мне, где ты был.

— В Словении.

— Почему?

— Там меня подстрелили.

— Это все, что там произошло?

— Думаю, да.

Он отвел взгляд. Было больно, когда на тебя так смотрели, с жалостью и заботой. Он не хотел, чтобы Сорен так на него смотрел. Он хотел, чтобы Сорен смотрел на него с похотью и желанием, жаждой и голодом.

Кинг снова попытался встать, но Сорен опять не позволил.

— Я прикоснулся к твоему горлу кнутом, и ты стал задыхаться, словно тебя на самом деле душили, — стал рассказывать Сорен. — Ты упал на колени и замолчал.

— Я в порядке, — ответил Кингсли в третий и последний раз.

Сорен вздохнул и убрал влажную прядь волос со лба Кингсли.

— Я не хотел тебя пугать, — сказал Сорен почти извиняющимся тоном.

— Ты не напугал меня. Я не напуган. — Его сердце колотилось, скрученный узел в животе выставлял его лгуном.

— Что же, это ответ на мой вопрос.

— Какой вопрос? — спросил Кингсли, опустив голову. Он не хотел смотреть в глаза Сорену. В них он видел страх, но не перед Кингсли, а за него. И что-то подсказало ему, что Сорен еще не скоро прикоснется к нему снова.

Если вообще прикоснется.

— Теперь я знаю, почему ты больше никому не позволяешь причинять тебе боль.

Кингсли посмотрел на Сорена снизу.

— Выметайся из моего дома, — сказал Кингсли.

— Кинг?

— Ты сказал, я тебе больше ничего не должен. Вали нахрен из моего дома.

И Сорен свалил нахрен.