Король

Глава 10

Прошло семь дней и семь ночей, а Сорен так и не вернулся в дом Кингсли. Он не звонил, не писал, не навещал и ни разу не сказал Кингсли, что ему нужна помощь. Он ушел, ушел, ушел, и у Кингсли все было прекрасно, прекрасно, прекрасно.

Вот только это было не так. Потому что Сорен пообещал больше никогда не оставлять его. И сделал это.

Обещания, обещания.

Кингсли сделал еще один глоток из бутылки бурбона, слегка кашлянул и откинулся на шезлонг. Он скрестил ноги в лодыжках и наблюдал, как свет от лампочек в бассейне танцевал на потолке. Мужчина не знал, почему все еще держит внизу бассейн. Никто никогда не плавал в нем. Он держал двери запертыми, чтобы никто из его пьяных гостей не оказался тут случайно лицом вниз. Плохой знак, когда единственным у кого был доступ к бассейну, это у чистильщика бассейна. И даже тот не был достаточно привлекательным для Кингсли, чтобы удостоить его вниманием.

Но сегодня он хотел лежать у воды и пить. Тут было спокойно. Бассейн не был большим или глубоким, десять на двадцать футов и четыре фута глубины. Пол был украшен средиземноморской плиткой, и красные, желтые и золотые фрески с севера Италии покрывали стены. Рисунки напоминали ему о небольшой вилле на юге Франции, куда он и его семья уезжали каждый август, когда он был ребенком. Вилла у Средиземного моря. Красивое место, спокойное. Вода, холмы, виноградники.

Жена винодела соблазнила его, когда ему было двадцать два, и прятала его, пока он восстанавливался после первого огнестрельного ранения. У него остались только приятные воспоминания об этом месте. Близость к воде успокаивала его душу. Если у него была душа. Была ли она у него? Неважно была или нет. Он и Бог сейчас не разговаривали друг с другом. И это было замечательно. Кингсли не возражал. О чем вообще они с Богом должны говорить? Единственное, о чем он хотел спросил Бога, это почему Он призвал Сорена к священству. Мог ли Бог сыграть с ним еще более извращенную шутку?

— Тук-тук?

Кингсли вздохнул. Из-за двери послышался мягкий голос Блейз. Он устало махнул рукой, приглашая её войти.

— Его тут нет, — сразу сказал Кингсли.

— Я не его искала, честно, — ответила Блейз.

— Хочешь поплавать?

— И испортить прическу? — Она перебросила свои медово-светлые волосы через плечо. — Нет, я тебя проверяю.

Блейз села на шезлонг рядом с ним. Кингсли осмотрел ее с головы до ног.

— Ты превзошла себя в этом ансамбле, — сказал он. — Ты похожа на… Как же ее звали? Красивая блондинка актриса. Мертвая, с волосами. Ривер? Оушен? Пул?

— Вероника Лейк. Именно этого я и добивалась. Видишь? — Девушка вытянула ногу показывая чулок со швом, который исчезал под юбкой-карандаш. Ее волосы были уложены в стиле «Пикабу» сороковых годов, прикрывая один глаз.

— Почему ты так одеваешься? — поинтересовался он. Каждый день она была в каком-нибудь новом винтажном наряде, который напоминал старый Голливуд.

— К сожалению, миру не хватает гламура. Я хочу быть частью решения, а не частью проблемы. И не все из нас роскошные от природы и цепляют взгляд, как ты, Кингсли, — заявила она, щелкнув его по носу. — Некоторым из нас приходится работать.

— Тебе нравится внимание. Ты та девушка в комнате, которая одевается так, будто забыла, в каком десятилетии она находится.

— Я пытаюсь забыть, в каком десятилетии нахожусь. Девяностым нужно шагать побыстрее. Знаешь, что сейчас носят люди? Намеренно? Фланель. Я видела по MTV.

— Я содрогаюсь.

— Я тоже. Ужасно. Во фланели нет ничего гламурного.

— Ты так одеваешься не для того, чтобы быть гламурной. Ты одеваешься, чтобы тебя запомнили.

— И? Что плохого в том, чтобы тебя запомнили? Даже если кто-то забудет мое имя, они по-прежнему будут помнить девушку в чулках со швом.

— Нет ничего плохого в том, чтобы быть запоминающимся. Кроме тех случаев, когда кто-то пытается тебя забыть.

Блейз вздохнула и положила голову ему на грудь.

— Я знаю, ты подавлен, — сказала она. — Ты всегда такой, когда пьешь.

— Я постоянно пью.

— Ты постоянно подавлен. Я думала, тебе станет лучше, когда объявится твой друг. Кстати, где Сорен?

— Я прогнал его. Он ушел.

— Ну, тогда загони обратно. Он мне нравится.

— Последнее, что нам нужно, это священник, слоняющийся по дому.

Блейз разинула рот.

— Он на самом деле священник? Это была не шутка?

— Если бы.

Блейз так сильно рассмеялась, что шезлонг затрясло.

— Не могу поверить, что играла со священником. Сгораю от нетерпения рассказать…

Быстрее, чем кто-либо из них ожидал, Кингсли перекатился, схватил Блейз и подмял ее под себя. Он схватил оба ее запястья и прижал над ее головой.

— Кинг…

— Заткнись. Быстро. — Он усилил хватку до болезненности. — Никому ни слова о том, что ты что-то делала со священником. Поняла?

Блейз смотрела на него со страхом, настоящим страхом.

— Черт, ладно. Я никому не расскажу.

— Ты никогда не видела меня таким серьезным, не так ли?

Блейз покачала головой: — Нет.

— На то есть причина. Ты никому не расскажешь.

— Хорошо, — прошептала она. — Клянусь.

Кингсли еще несколько секунд удерживал ее, достаточно долго, чтобы заставить нервничать, и достаточно долго, чтобы он возбудился.

— Хорошая девочка. — Он опустил голову и поцеловал ее, прежде чем отпустить.

Мужчина вернулся в свое исходное положение, скрестил ноги в лодыжках и снова посмотрел на танец света на потолке.

Блейз села и посмотрела на него.

— Ты напугал меня до смерти. — Она прижала ладонь к сердцу.

— Хорошо.

— Для того, кто говорит, что не любит Сорена, ты ужасно его опекаешь.

— Люблю или ненавижу, он один из нас. Мы заботимся о своих.

— Я не могу создать ему проблем, понимаешь. Я знаю только его имя.

— На самом деле, не знаешь. — Кингсли усмехнулся. Сорен представился как «Сорен» Блейз, а не Маркус Стернс. Нигде ни на чьих записях имя Сорен не фигурировало. Если она попытается найти католического священника в США по имени Сорен, то будет искать его вечность. Так вот почему Сорен назвался ей настоящим именем? Чертовски умный блондинистый монстр. Теперь все обрело смысл.

— Он назвал мне свое имя, помнишь? — Она закатила глаза. — Иисусе, сколько ты выпил?

— Достаточно, чтобы появилось настроение, но недостаточно, чтобы испортить его. А сейчас я собираюсь напиться, так что тебе лучше уйти, если только не хочешь оказаться полезной.

— Может, я хочу оказаться полезной, — ответила она, задирая юбку. Девушка прижала губы к его животу, и мягкие завитки ее волос щекотали его кожу. Да. Прямо сейчас он нуждался в этом. Отвлечение. Желание. Что угодно, чтобы сдержать воспоминания. — Люблю, когда ты так меня пугаешь.

— Именно поэтому, — сказал он, лаская ее щеку, — ты моя chouchou.

Она целовала ниже, глубже, и одной рукой расстегнула его джинсы. Он еще не был твердым, но если она продолжит то, что делала, то станет таким в любую секунду. Блейз взяла его член в ладонь и нежно массировала. Когда Кинг напрягся, она опустила голову и лизнула головку ствола. Несколько минут она только целовала, лизала, дразнила, сосредоточив там все внимание. Внутри него бурлила кровь, Кингсли становился все тверже в ее ладони. Он тихо застонал, когда девушка провела по длине и вобрала его в рот.

Идеально… Ее рот был таким влажным и теплым. Она массировала член своим искусным языком и сосала. Нарастало напряжение, и он приподнимал бедра волнообразными движениям, которые разжигали внутри каждый нерв. Он запустил пальцы в ее волосы в поисках контакта с женщиной, которая выказывала ему такую эротическую доброжелательность.

Блейз остановилась и добавила вторую руку, лаская его эрекцию от основания до вершины, сжимая и разжигая его для большего удовольствия.

— Люблю твой член, — прошептала она и снова облизала влажную головку. — Мне нравится, какой он большой. Нравится его вкус.

— Ты слишком добра ко мне. Продолжай, chouchou, и я удостою тебя чести глотания.

Блейз соблазнительно улыбнулась. — Продолжай, и я продолжу. — Девушка игриво подмигнула ему и вернулась к своей задаче. Теперь она сосала еще жестче, глубже, и стояк стал болезненно твердым. Она вертела языком вокруг него, вверх и вниз, снова и снова. Нежными пальцами она отодвинула крайнюю плоть и ласкала головку так умело, что спина Кинга изогнулась от удовольствия.

Мышцы на его животе напряглись. Он ощутил, как приливала кровь, как нарастало давление. Сердце колотилось, а пальцы впились в ткань обивки шезлонга. Еще несколько секунд он сдерживался, пытаясь отсрочить освобождение, желая отложить как можно дальше возвращение в горькую реальность. Блейз сосала, ласкала рукой, задабривала его, вбирала в глубину своего горла. Он завис на грани оргазма, дыша через нос, а Блейз продолжала работать над ним, заявляя права на него своим ртом. Она взяла его глубоко и массировала яички языком. Она поднялась до головки, и Кингсли жестко кончил в ее горло, спазм за спазмом удовольствие накрывало его, пока он изливал семя в ее гостеприимный рот.

И как хорошая девочка, которой она и была, Блейз проглотила каждую каплю и выпустила его. Она выцеловала дорожку к его губам, и он ощутил свой вкус на ее губах.

— Ты сейчас в хорошем настроении? — спросила девушка, вытирая губы одним из полотенец, сложенных рядом.

— В лучшем, — заверил Кингсли. — Пока что.

Блейз зарычала от разочарования.

— Ты король топ-дропа.

— Ты снова придумываешь слова.

— Топ-дроп. Это паника, в которую бросаются доминанты после завершения сцены. А ты рефлексируешь.

— Рефлексия — это моя версия послевкусия.

— Позвони священнику. У тебя настроение лучше, когда он рядом. Он не так рефлексирует, как ты.

— Он изобрел рефлексию. У него патент на рефлексию. Он получает гонорар, когда кто-то рефлексирует. Ты просто не видела, как он это делает.

— Позвони ему, — повторила Блейз, ткнув Кинга в грудь.

— Я не хочу. Он мне больше не нравится.

Блейз выдохнула и покачала головой с отвращением.

— Ты лживая французская задница. При мне ты называл его «старым добрым другом». Я была там.

— Это был сарказм.

— Тогда кто же он? — с раздражением спросила Блейз.

— Овдовевший муж моей покойной сестры.

Глаза Блейз широко распахнулись.

— Я не знала, что у тебя есть сестра.

— Больше нет. Сказал же, она мертва. Он был женат на ней несколько недель, пока она не сбросилась со скалы, ее тело разорвало на две части. И лицо тоже размозжило.

— О, Боже. — Блейз прижала ладонь ко рту, словно ее вот-вот стошнит.

Кингсли взял бутылку бурбона.

— Неважно, — ответил он. — Это было очень давно.

— Кингсли… я и не подозревала.

— И теперь ты знаешь, почему я пью.

Он сделал глоток, затем второй.

— Я надеялась, потому что ты любишь вкус бурбона. — Она попыталась улыбнуться, но попытка с треском провалилась.

— Люблю? Я ненавижу это дерьмо.

Блейз наклонилась вперед и опять поцеловала его, не в губы, а в лоб, как мать ребенка.

— Мне жаль, — прошептала девушка, затем поднялась с шезлонга и оставила его одного у бассейна. Нежная и чувствительная душа, вероятно она побежала куда-нибудь поплакать. Хорошо, что она ушла. Последнее, чего он хотел, это видеть женские слезы. Ему за жизнь этого более чем хватило.

Снова наедине с бурбоном. Он пил, пока не ощутил себя в достаточной безопасности, чтобы поспать. Алкоголь никогда не выключал кошмары, но размывал их. Однако сегодня выпивки оказалось недостаточно, чтобы достичь желаемого эффекта. В этот раз он вернулся в госпиталь, его разум жив и активен, тело бездвижно, инертно, умирает. Если бы ему удалось произнести хоть слово, тогда кто-нибудь понял, что он понимает, что находится в могиле, которой стало его тело.

И все, чего он хотел — это кричать.

В кошмарах его разум кричал, а рот оставался неподвижным.

Он проснулся в воде.

В воде?