Король

Глава 20

Когда они вошли в клинику, Сэм отказывалась отпускать руку Кингсли. Даже уже сидя в кабинете доктора Саттон, Сэм стояла рядом с ним и держала за руку. Или, возможно, это его рука была в ее. Она так крепко переплела их пальцы, что он не мог понять, кто кого держит.

Доктор Саттон вошла с папкой в руках.

— Без речей. Без вводных лекций, — сказал Кингсли, прежде чем доктор Саттон успела сказать хоть слово. — Скажите прямо сейчас, все хорошо или плохо.

— Кингсли… — Доктор Саттон села, и Сэм еще сильнее сжала руку. Плохо. Он знал, что это плохо.

Он умрет?

Что у него?

Заразил ли он кого-нибудь еще?

У него никогда не будет детей. Он больше никогда ничего не сделает.

Будет ли Сорен скучать после его смерти?

Будет ли кто-нибудь скучать по нему?

Доктор Саттон улыбнулась.

— Результаты хорошие, — ответила она.

Плечи Кингсли поникли, и он выдохнул ужас двух недель. Испытывал ли он когда-нибудь такое облегчение? Такую радость? Такую благодарность?

Сэм обхватила ладонями его лицо и поцеловала в обе щеки. Посмотрев на нее, он заметил слезы в ее глазах.

Доктор Саттон прочитала ему лекцию о сексуальном здоровье и в завершении об ответственности, назначила повторное тестирование через полгода и еще одно через год. Через полчаса они с Сэм, все еще держась за руки, вышли из кабинета. Светило солнце. Пели птицы. Прохожие не испражнялись на тротуар рядом с его обувью. Идеальный день.

— Признаюсь, я немного встревожилась, когда ты сказал, что перетрахал половину Европы, — сказала она. — Я бы согласилась на половину Челси. Или всю Челси, если она симпатичная.

— Ты осуждаешь?

— Я поражена.

— Может, ты меня и не хочешь, но другие люди хотят.

— По-моему, ты очень симпатичный, — ответила Сэм и похлопала его по руке.

— Спасибо. А теперь скажи, что я хороший человек.

— Ох, прекращай. Ты можешь заполучить любую другую женщину в городе.

— Ты права, могу, — согласился он, улыбаясь от уха до уха. — Я снова могу трахаться.

— А раньше не мог?

— Пришлось ждать результатов анализов.

— Поэтому ты и уехал на две недели в Рим?

— Кроме всех прочих причин.

— Чем ты занимался в Риме?

— Изучал искусство садизма у скандальной римской мадам.

— Пожалуйста, скажи, что у тебя есть слайды с отпуска.

Возле тротуара остановилась машина, но Кингсли остановил Сэм.

— Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, — сказал Кингсли.

— Для тебя все, что угодно, — ответила она.

— Садись в Роллс и возвращайся домой. Позвони всем из моей красной книжки и пригласи их сегодня вечером в особняк. Затем купи недельный запас презервативов.

— Никогда не покупала презервативы. Сколько нужно на неделю?

— Не знаю. Сотню? Погоди. Мы устраиваем вечеринку. Лучше тысячу.

— Что еще?

— Купи большого размера, — добавил он. — Поскольку я…

Сэм зажала пальцами уши.

— Ла-ла-ла, — запела она. — Не слушаю…

Он убрал руки от ушей.

— Закажи еду. Закажи алкоголь. У нас будет вечеринка.

— Какая вечеринка? — поинтересовалась она.

Кингсли улыбнулся.

— Поняла, — фыркнула Сэм. — Такая вечеринка.

Сэм приняла приказы и промаршировала прочь. Он был рад тому, что она не спросила, куда он направлялся, ведь поскольку сдвигов в поисках компромата на Преподобного Фуллера, он решил взять дело в свои руки.

Кинг поймал такси и назвал водителю адрес в Квинсе. От Сэм он узнал, что у Фуллеров в городе есть небольшой дополнительный офис. Они переедут в большую штаб-квартиру, как только «Ренессанс» реконструируют.

Водитель высадил его в конце квартала, и Кингсли быстро нашел офис богадельни. Они занимали трехэтажное кирпичное здание между школой и разрушенным жилым комплексом. Кингсли с опаской зашел внутрь, ощущая себя солдатом, вторгшимся на вражескую территорию. На самом деле, куда бы он ни посмотрел, то всюду видел надписи и плакаты, предупреждающие об опасности греха, неизбежности суда.

«Готовы ли вы встретиться с вашим создателем?»

«Узок путь.»

«Все согрешили и лишены славы Божьей.»

«Бежать от праведного гнева.»

Он изучил еще одни скудный постер, на котором были изображены люди с протянутыми к небесам руками в молитве, а их тела пылали в огне.

— Позитивно, — сказал себе Кинг.

Он заметил еще один постер: абортированный плод на кровавом покрывале и внизу драматичным шрифтом «Я сформировался в твоей утробе». Гротескный рисунок, он никак не повлиял на его мнение об абортах и лишь заставил захотеть излить свой обед на ковер церкви. Люди действительно находили утешение или просветление в таком месте?

Он нашел утешение и принятие в Академии Святого Игнатия, в католической школе, где встретил Сорена. Он не был католиком, никогда не был, но иезуиты в школе были пьяницами и интеллектуалами с открытыми взглядами. Иезуиты были скандальными либералами, по крайней мере, по католическим стандартам. Он вспомнил одного храброго юношу на уроках социальной этики, который спросил у отца Генри, при каких обстоятельствах аборт может быть разрешен. Отец Генри ответил: «В животе не должно быть пусто», и класс целых пять секунд был в шоке, прежде чем все рассмеялись.

Что-то подсказывало ему, что шутки об абортах не приветствуются в этой церкви.

— Ужасно, не так ли? — Кингсли обернулся и увидел молодую женщину, стоящую в дверях кабинета у входа в церковь. — Этот постер.

Кингсли понадобилось две секунды, чтобы перестроить разум, чтобы говорить без какого-либо намека на французский акцент.

— Ужасен, — согласился Кингсли. — Моя религия запрещает заниматься пропагандой.

— Простите?

Кингсли одарил ее безмятежной, ничем не угрожающей и потому совершенно фальшивой улыбкой.

— Я думал, здесь ли преподобный Фуллер. Мне бы хотелось поговорить с ним.

— Его здесь нет, — ответила она, в ее голосе слышались нотки нервозности. Девушка была симпатичной и могла бы называться красивой, если бы не прятала себя под бесформенным цветастым платьем. Она выглядела юной, двадцать или двадцать один, и в ее глазах был милый невинный блеск. — Главный штаб организации в Стэмфорде. Он не часто тут останавливается, потому что очень занятой человек.

— Еще я слышал он очень набожный.

Девушка широко улыбнулась.

— Да. Такой вдохновляющий. Преподобный Фуллер истинно любит Господа, и его церковь любит его за это.

— Никто не любит священнослужителей больше, чем я.

— Меня зовут Честити. Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Нет, целомудрие¹⁸ мне ничем не поможет.

— Сэр?

— Вообще-то Вы могли бы мне помочь, — говорит он, подойдя к ней и установив минимально допустимое в социуме расстояние. — У меня есть подруга. У нее серьезные проблемы.

— Какого рода проблемы?

— Она лесбиянка.

Глаза Честити округлились.

— Это проблема. Вы говорили с ней об этом?

— Да. Она не раскаивается. — Он шумно выдохнул в притворном разочаровании.

— Понимаю. Чем дольше они остаются в своем грешном образе жизни, тем жестче становятся их сердца.

— Да, ее сердце очень несгибаемо. Такое несгибаемое, что даже я становлюсь несгибаемым.

— О, нет, вы не можете позволить своему сердцу становиться несгибаемым. Бог любит мягкие сердца.

— Значит, я должен быть мягким?

— Да. Мягким и открытым перед Богом.

— А Вы, Честити, мягкая и открытая перед Богом?

Девушка слегка покраснела. Когда она заговорила, то начала слегка заикаться.

— Я пытаюсь. Во имя Господа. — Она кашлянула и сделала небольшой шаг назад. — Значит, вы здесь потому, что волнуетесь о своей подруге-лесбиянке и о греховной жизни, которую она ведет?

— Я слышал, что у церкви преподобного Фуллера есть программа, помогающая таким людям, как она. Даже лагеря. Верно?

— Да, у нас есть программы. Программа «Новый Рай». Она включает в себя интенсивную переориентационную терапию.

— «Новый Рай»? Звучит многообещающе.

— Эта программа помогает гомосексуалистам вернуться к существованию, подобному в Эдеме и Райском саду.

— Значит, это нудистская колония?

— Нет, глупыш. — Честити покраснела и захихикала. Затем захлопнула рот ладонью. — В Эдеме были Адам и Ева, а не Адам и Стив.

— Бедный Стив. Он может остаться со мной.

— Сэр?

— Программа «Новый Рай»? — повторил Кингсли.

— Верно. Да, — ответила она, очевидно радуясь тому, что сошла с пути этих мыслей. — В рамках программы «Новый Рай» она пройдет интенсивную терапию, помогающую понять каково место женщины в мире.

— И каково?

— Под мужчиной.

— Место женщины под мужчиной?

— Безусловно. Женщины подчиняются мужчинам. Это библейская модель семьи.

— Я мужчина, — сказал Кингсли. — А Вы женщина. Значит, Вы должна быть подо мной?

— В библейском смысле, — ответила она, снова заикаясь.

— Мой любимый смысл. — Кингсли шагнул ближе, достаточно близко, чтобы ощутить, как дрожит ее тело от волнения. Но в этот раз она не отступила назад. — Боюсь, этой терапии будет недостаточно моей подруге. Она любит соблазнять натуралок.

Честити еще сильнее покраснела.

— Тогда она в глубоком грехе.

— В очень глубоком, — согласился Кингсли. — У нее короткие волосы, и она одевается как мужчина.

— Это ужасно. Женственность женщины — это подарок Бога. Они не должны носить брюки, ведь те скрывают женственность.

Кингсли посмотрел на ее бесформенное платье. Сэм в своих костюмах выглядела более женственной, чем эта девушка в домашнем халате.

— Согласен. Я пытаюсь снять с нее брюки, но до сих пор не преуспел в этом.

— Какая жалость. Она должна снять брюки ради вас. То есть, она должна носить платья. Все женщины должны носить платья или юбки. Вот о чем я говорю.

— Юбки действительно облегчают мне задачу.

— Простите?

— Расскажи поподробней о лагерях. Возможно, мне удастся обманом заставить ее отправиться в один из них.

— Ну, — начала девушка. — Их несколько, и смена длится двадцать восемь дней. Каждое лето по три смены. У нас есть лагеря в Техасе, Колорадо, Огайо и Пенсильвании.

— Ничего ближе?

— В штате был один, — ответила она, понизив голос, словно выдавала секрет. — Но его закрыли десять лет назад.

— В северной части штата Нью-Йорк было бы идеально. Почему его закрыли?

Девушка подняла ладони вверх. — Я слышала…

Кингсли наклонился ближе, очень близко, ближе к мужчине эта несчастная девственница никогда не была.

— Что ты слышала? — спросил он, прижимаясь губами к ее уху и позволяя дыханию щекотать ее шею.

— Я слышала, что там умер отдыхающий, — прошептала она. — Суицид. Преподобный Фуллер ни в чем не виноват. Расследование очистило его имя и церковь от преступления. Понимаете, в суициде никто не виноват кроме человека, совершившего его. Но тем не менее лагерь закрыли.

— Очень жаль.

— Но есть в Пенсильвании. Как Вы думаете, ваша подруга согласится поехать в лагерь в западной Пенсильвании?

— Думаю, ей там понравится не меньше, чем мне. — Кингсли с большим удовольствием пришил бы к глазам свои яйца, чем отправился в лагерь для переориентации в западной Пенсильвании.

— О, хорошо. — Честити широко улыбнулась. — Тогда ждите здесь. Я принесу Вам несколько брошюр.

Она ушла, и Кингсли обдумывал возможность соблазнить ее. Трахнуть девушку по имени Честити — как поэтично. Вероятно, для нее это будет полезно, даст вкусить то, что мир за стенами церкви мог ей предложить. Но опять же, зачем настраивать ее на жизнь беспричинные ожидания?

Честити вернулась с пачкой брошюр и книгой в твердом переплете.

— Я принесла Вам это, — сказала Честити. — «Чудесная женственность» Люси Фуллер. Отличная книга. Изменила мою жизнь. Может, это поможет вашей подруге.

— Можешь оставить себе, — ответил Кингсли. — У меня уже есть одна.

Выйдя на улицу, он поймал такси и, сидя внутри листал брошюры, которые ему вручила девушка. Одна подробно описывала работу духовенства. Церковь преподобного Фуллера фокусировалась на личном грехе и ответственности. Кингсли расценивал это так, что церковь на самом деле ничего не делала для улучшения мира. Множество программ, направленных на отказ от прелюбодеяния, алкогольной зависимости, даже на отказ от курения и программы для девушек забеременевших вне брака. Он предположил, что они отговаривали их от абортов, заставляли отдавать своих детей на усыновление, а потом быстро забывали о существовании матерей. Ему не удалось что-то найти о столовых или приютах для бездомных. У Сорена наверняка найдется что сказать по этому поводу.

Стоит ему позвонить. Он говорил на более чем дюжине языков. Может, один из них был фанатичным христианским.

Вернувшись в особняк, он обнаружил Сэм, обзванивающей всех из его красного блокнота с именами.

— Нам понадобится огромное количество алкоголя, — сказала Сэм в трубку. — Хорошего.

Кингсли щелкнул пальцами, привлекая внимание. — Кто придет сегодня вечером?

Она показала один палец.

— Придет один человек?

Она указала на него. Конечно, он будет сегодня. И с несколькими партнерами.

— Ты тоже должна быть, — проговорил он губами. Она протянула список имен, подтвержденных лиц. Красным она обвела имена полудюжины девушек. Он вопросительно изогнул бровь.

— Цели, — прошептала она.

Кингсли усмехнулся, и Сэм протянула список имен. Сегодня вечером здесь будет полно народу. Хорошо. Впервые за долгое время он ощущал праздничное настроение. Выходя за дверь, он услышал, как Сэм щелкнула пальцами. Она прикрыла трубку рукой.

— Звонил твой священник. Ты должен перезвонить ему, — сказала она и вернулась к своему разговору. Выходя из комнаты, он услышал, как она говорила с доставкой еды.

— У нас будет вечеринка «У меня нет СПИДа», и нам нужна еда на сотню человек. Икра? Хорошее предложение.

В своей комнате он обнаружил доставленные от Синьоре Витале костюм и несколько рубашек. Сэм разложила их на кровати и оставила записку. «Наденешь костюм, и даже я задумаюсь не отдаться ли тебе. Я этого не сделаю, но задумаюсь». Она трижды подчеркнула «задумаюсь».

Даже ее мысли отдаться ему было намного лучше, чем их отсутствие. Он наденет все, что пожелает Сэм, если это сделает ее счастливой.

Он сел на кровать и взял телефон.

— Скажи, что новости хорошие, — сказал Сорен, когда Кингсли поприветствовал его.

— Новости хорошие, — ответил он. — Все хорошо.

Кингсли услышал облегчение в выдохе Сорена, дошедшего из Коннектикута в Манхеттен.

— Gratias tibi, Deus, — прошептал Сорен на латыни. — Две недели я непрестанно молился. Если ты еще раз так меня напугаешь…

— Не буду, — пообещал Кингсли. — Через полгода повторный тест. И еще через год второй.

— И? — спросил Сорен.

— И я должен пользоваться презервативами, если только не стану моногамным, коим я не являюсь, — шумно выдохнул Кингсли.

— Именно.

— В любом случае, спасибо. За то, что заставил сдать анализы. И за то, что был рядом.

— Мне всегда в удовольствие заставлять тебя делать то, что ты не хочешь.

— Мне больше по душе, когда ты заставляешь меня делать то, что я хочу.

— Кингсли. Знаешь…

— Знаю. Забудь. Нужно спросить у тебя кое-что. Ты слышал что-нибудь о лагерях, куда отправляют подростком-геев для переориентации?

— Кингсли, Бог любит тебя таким, какой ты есть. Ты сотворен по его образу и подобию, и это страшно и прекрасно одновременно.

— Как мило, что ты считаешь, что умеешь шутить, — сказал Кингсли. — Так что ты слышал о них?

— Ничего особенного кроме того, что они не работают. Переориентация работает так же, как и попытки левшу превратить в правшу. Ты изо всех сил сражаешься с природой. Больше вероятность превратить человека в самоубийцу, чем в натурала.

— Я бы стал самоубийцей.

— Хочу ли я знать, почему ты спрашиваешь?

— Долгая история, — ответил он. — В твоей церкви развешены плакаты с абортированными плодами?

— Когда я приехал сюда в марте, висел один в притворе. Я приказал его снять.

— И как это восприняли?

— Я сказал возражающим членам прихода, что им не разрешено размещать какие-либо изображения, связанные с мертвыми детьми, так как это несло противоположное значение касаемо святости жизни. И могу ли узнать, откуда все эти вопросы?

— Я говорил с кое-кем сегодня из богадельни.

— Пожалуйста, не говори, что я ненароком превратил тебя в фанатика, когда крестил.

— Это была попытка убийства, а не крещение.

— Расскажи, что происходит.

— У Фуллера есть офис в городе. Я заехал туда и поговорил с ассистентом. Церковь управляет переориентационными лагерями. Сегодня узнал, что кто-то в одном из них совершил самоубийство, но церковь освободили от ответственности. Никаких обвинений.

— У тебя сердитый голос. Ты принимаешь это на свой счет?

Кингсли обдумывал ответ.

— Сэм отправили в один из таких лагерей.

— Понимаю. И это расстраивает тебя.

— Сэм идеальна. Да, я расстроен.

— Кингсли, сейчас ты не понимаешь, но ты влюблен в свою секретаршу.

— Я не влюблен в свою секретаршу.

— Мне кажется, француз слишком много возражает.

— Мой секретарша лесбиянка, помнишь?

— Я натурал, помнишь?

— Ты уже говорил мне это однажды. Думаю, это было после того, как ты трахнул меня так сильно, что мы сломали пружину в раскладушке.

— Ты закончил со мной? Я должен проверить Элеонор. На этой неделе нас навещала сестра Урсулина, и Элеонор устраивает ей экскурсию по территории церкви.

— Это вызывает опасения?

— Элеонор спросила сестру, носит ли та нижнее белье с дырочками. И если этого было недостаточно, следующий вопрос был о, не было ли у нее тоже, цитирую, «стояка» на капитана фон Траппа¹⁹.

— Мне нужно познакомиться с этой девушкой. И как можно скорее.

— Это противоположно тому, что должно произойти. Вешаю трубку.

— Не уходи пока. У меня последний вопрос. Это très важно.

— Хорошо. Что за вопрос?

— Ты придешь сегодня на мою вечеринку?