Король

Глава 8

Все тело Фиби застыло, словно труп. Она всхлипнула, но не закричала.

— Открывай дверь. Живо.

Она повиновалась, и он толкнул ее внутрь, толкнул так сильно, что женщина упала на пол, ее халат распахнулся, выставляя напоказ обнаженное тело.

Кингсли схватил ее за руку и вновь бросил на пол.

— Нет… — умоляла она, ее голос дрогнул под натиском слез. — У меня есть дети.

— И ты предлагаешь мне их? — спросил он, срывая халат с ее тела, и заставляя ее встать на ноги.

— Пожалуйста, не убивайте меня. Мой муж адвокат. У него есть деньги…

— Продолжай умолять. Все равно не поможет, — сказал Кинг и нагнул ее над кроватью, пнув по лодыжкам, пока она не развела дрожащие ноги. Он прижал дуло пистолета к ее горлу. — Но мне нравится, как ты это делаешь.

Отложив пистолет в сторону, он расстегнул ширинку и вонзился в нее. Ее тело крепко сжимало его с каждым толчком. Невзирая на ее мольбы и протесты, чем сильнее он вколачивался, чем жестче работал, тем влажнее она становилась. Но он не мог кончить, пока нет. Хоть и хотел покончить с этим как можно скорее. Секс с Фиби был деловым, не для удовольствия, а Кинг ненавидел работать.

Она стонала под ним, кричала из-за грубого вторжения, Кингсли закрыл глаза и исчез в другом месте, в другом времени. Элегантная и дорого обставленная спальня, в которой он находился, исчезла и растворилась. Темно-зеленые стены и репродукции современного искусства поблекли, и необработанное дерево заняло их место. Королевская кровать, застеленная шелковыми простынями и подушками, исчезла, и теперь возле камина стояла небольшая раскладушка. И на ней лежал Кингсли, на боку, лицом к камину.

— Под ухом на шее у тебя синяк, — сказал Сорен, прикасаясь к чувствительному месту пальцем. — Он будет над воротником.

— Если кто-то что-то скажет, я отвечу, что меня ударило веткой.

Сорен мягко рассмеялся и поцеловал синяк.

— Не думаю, что они поверят, будто тебя ударило веткой. Может, они поверят, что ты ударил ветку.

— Зачем мне бить ветку? Ветка мне ничего не сделала.

— Может, ей нравится боль. — Сорен снова поцеловал шею Кингсли, его плечо и горло.

Кингсли помнил эту ночь. Было воскресенье. По воскресеньям все рано ложились спать. Они рано просыпались для воскресной службы и должны были рано встать для утренних занятий в понедельник. Как только все ложились, они с Сореном убегали в хижину, чтобы провести несколько драгоценных часов наедине.

— А ты не боишься, что кто-нибудь узнает, чем мы тут занимаемся? — спросил Кингсли, накрывая руку Сорена своей.

— Они не поверят, даже когда я сам им расскажу.

— Что? Они поверят, что я сплю с учителем, но не поверят, что ты спишь с учеником? — Кингсли пытался изобразить возмущение. И не был уверен, удалось ему это или нет.

— Именно.

— Потому что я шлюшка, а ты идеальный?

— Потому что у тебя есть друзья, а я никому не нравлюсь, — ответил Сорен.

Кингсли сел и посмотрел на Сорена.

— Ты мне нравишься, — напомнил Кингсли.

— Нет, не нравлюсь, — сказал Сорен с полуулыбкой на губах. — Ты хочешь меня. Это разные вещи.

— Я тебе тоже не нравлюсь, — поддел Кинг. Он проигнорировал нежелательный намек на сочувствие на его безмятежное «Я никому не нравлюсь.

— Дело не в том, что ты мне не нравишься, — ответил Сорен с игривым вздохом. — Скорее, я нравлюсь себе больше, чем ты мне, и по сравнению с этим ты мне не нравишься.

— Возможно, я задушу тебя сегодня подушкой, — сообщил Кингсли.

— Тогда тебе придется взять мои уроки французского. План уроков на моем столе.

— Забудь. Ты будешь жить.

— Я так и думал.

Со вздохом Кингсли лег на грудь Сорена. Сорен приподнял волосы Кинга и поцеловал его за ухом.

— Ну, я переживаю, что они узнают о нас, — сказал Кингсли, переворачиваясь на противоположный бок от Сорена, на что тот не возражал. Он провел рукой по центру спины Кингсли. Кингсли наслаждался этими моментами, когда огонь садизма Сорена угасал. Ласковые прикосновения и поцелуи причиняли гораздо больше боли, чем удары ремня или трости. Они ранили его сердце, и все же он дорожил этой болью. Это была его любимая боль.

— Почему ты беспокоишься об этом? Мы всегда осторожны. Никто никогда не видел нас вместе. Мне плевать, если узнают обо мне. Мне есть куда пойти. Но я не хочу, чтобы ты…

— Не хочешь, чтобы я что? — спросил Кингсли.

— Я не хочу смущать тебя, — объяснил Сорен, и Кингсли громко рассмеялся над абсурдностью его предположения.

— Ты не хочешь смущать меня? Час назад ты раздел меня, сказал встать на колени и признаться в самых постыдных сексуальных фантазиях, а теперь говоришь, что не хочешь смущать меня?

— Это другое. Кто мы наедине, не имеет ничего общего с теми, кем нам приходится быть там. Хочешь, чтобы люди знали, кто ты?

— Твой любовник?

— Не то.

Кингсли задумался над вопросом. Наедине с Сореном он становился рабом, шлюхой, пресмыкающимся никем, который подчинялся сексуальным пыткам и благодарил за такую привилегию. Секс с другим парнем не смущал его. Все остальное его смущало.

— Non, верно. Я не хочу, чтобы люди узнали, что мне нравится испытывать боль. Они не поймут и не поймут тебя. Будут думать, что ты монстр.

— Я и есть монстр, — ответил Сорен и впился зубами в центр спины Кингсли.

— Да, но никто не знает об этом, кроме меня. Это наш секрет. Но… — Он шумно выдохнул и прижался спиной к груди Сорена. — Я боюсь, они все равно скоро узнают.

— И почему же? — поинтересовался Сорен.

— Ну, понимаешь… — Он приготовился к гневу Сорена. — Я беременный.

Кингсли прикусил нижнюю губу, чтобы сдержать смех, когда Сорен от отвращения выдохнул так тяжело, что раскладушка завибрировала. Затем Кингсли ощутил что-то на спине, что-то похожее на ступню.

Эта ступня толкнула его, и Кингсли приземлился на пол на задницу.

— О нет, — сказал он, с силой ударившись о пол. — Я потерял ребенка.

Когда Кинг поднял взгляд, то обнаружил, что Сорен зарылся лицом в подушку. Он никогда не видел, чтобы тот смеялся до слез.

— Не плачь, — попросил Кингсли, гладя Сорена по плечу. — Мы попробуем еще раз.

Кингсли больше не мог сдерживаться. Безусловно, уже прошло достаточно времени. Он кончил в Фиби с такой силой, что зарычал от дискомфорта.

Он покинул ее тело и схватил ее халат с пола, чтобы вытереться.

— Эй, этот халат стоит тысячу долларов, — недовольно заметила она и вытянулась на кровати, обнаженная и счастливая. Одна рука дразнила соски, а вторая скользила между ног. Его семя вытекало из нее, оставляя влажные следы под бедрами. Если ей было наплевать на шелковые простыни, он знал, что и на халат ей тоже было наплевать.

— Теперь это тряпка для спермы за тысячу долларов. — Он бросил его на пол и застегнул джинсы.

— Ты просто ужасен.

— Всегда пожалуйста, — ответил он, и девушка села. — Надеюсь, тебе это нравится.

— Мне понравился твой смех.

Он поднял пистолет с пола и засунул его за пояс.

— Что?

— Я сказала… — Она встала с кровати и подошла к нему, обняв его за шею. — Мне понравилось, как ты смеялся, пока трахал меня. Я чувствовала себя грязной, будто ты действительно был каким-то маньяком. — Она улыбнулась. Он мог считать ее привлекательной, тонкая изящная красота, которая выглядела на двадцать пять, но, скорее всего, разменяла третий десяток давным-давно. Однажды он считал ее привлекательной, но сегодня она отталкивала его. Он хотел сбросить с себя ее руки, но не станет ее расстраивать. Она была ему нужна. Если быть точным, ему нужен был ее муж. Роберт Диксон пробивал себе путь наверх. Если продолжит траекторию карьеры в том же русле, то однажды станет мэром. Кингсли хотел иметь мэра в кармане.

Поэтому он улыбнулся ей, подыгрывая, и позволил ей поцеловать себя.

— Я смеялся, потому что вспомнил кое-что.

— И что же ты вспомнил?

— Не помню, — солгал он.

Она подошла к комоду, чтобы достать из него кожаную косметичку. Она открыла ее и выложила две дорожки кокаина. Скорее всего, она была под коксом, пока он трахал ее. Это объясняло, почему она не могла заткнуться.

— Слышала, вы с Робертом ходили вместе пострелять, — сказала Фиби.

— Мне нужно было с ним кое-что обсудить.

— Меня? — спросила она с приторной улыбкой.

— Работу, — ответил Кингсли. — Просто работу. Твое имя не всплывало.

— Хорошо, — произнесла она. — Просто проверяла. — Она протянула ему скрученную купюру. — Угощайся. Устроим второй раунд.

Кингсли попытался изобразить заинтересованность в перспективе еще раз ее трахнуть. Она высыпала еще две дорожки для него. Он ненавидел кокаин, ненавидел, как сильно одна затяжка заставляла хотеть еще одну через полчаса. Но, может, если у него не встанет для второго тура, он спихнет всю вину на наркотики.

Фиби опустилась на колени перед ним и взяла в рот его член. Он глубоко дышал и пытался думать о самых эротических фантазиях, которые только мог вообразить, что угодно, чтобы вернуть настроение. По какой-то причине все, что приходило на ум, это воспоминания о Сорене и тех украденных ночах, проведенных вместе, будучи подростками. К счастью, это сработало, и он снова ощутил, как твердеет.

— Мам? — В коридоре раздался голос маленького мальчика. Фиби отстранилась и с раздражением вздохнула.

— Минутку, Коди. Мамочка только вышла из душа.

— Мне стало плохо у Тайлера. Они привезли меня домой.

— Подожди там, малыш. Мамочка идет.

Фиби закатила глаза.

— Сегодня он должен был быть с друзьями. Прости, — прошептала она Кингсли и поднялась на ноги. Она начала поднимать халат с пола, но заметила пятно спермы. Вытащив махровый халат из шкафа, она крепко завязала его.

— Я пойду. Все в порядке, — заверил Кингсли, с облегчением от такого легкого выхода.

— Я скоро позвоню. Обещаю.

— Не торопись, — ответил он, желая, чтобы она больше никогда ему не звонила.

— Ты потрясающий. — Она одарила его долгим страстным поцелуем, на который Кингсли ответил без особого энтузиазма. — Самый сексуальный мужчина на земле. Скоро увидимся? Пожалуйста?

— Bien sûr⁵.

— Обожаю французский. В следующий раз изнасилуй меня по-французски. — Она еще раз поцеловала его и указала на прикроватную тумбочку. — Они там. Я позвоню.

Она оставила его одного в комнате. Кингсли ждал, пока в коридоре стихнут голоса. Он открыл ящик, на который она указала, и обнаружил конверт. Кинг выскользнул за дверь, спустился по лестнице и поймал такси. Все, что он хотел, это быстро принять душ, смыть Фиби с себя и вернуться к блэкджеку с Сореном.

Он помчался вверх по лестнице к входной двери, его сердце бешено колотилось от кокаина.

Проходя через холл, он заметил две точеные лодыжки в паре бежевых лодочек, расположившихся на подлокотнике его софы в гостиной.

— Блейз? — Он заглянул за спинку софы и обнаружил девушку, лежащую на спине в состоянии эйфории и блаженства. На ее груди балансировала миска клубники.

— Bonne soir, monsieur⁶. — Она устало и счастливо усмехнулась и закинула ягоду себе в рот. Ее обычно идеально уложенные волосы сейчас были взъерошены, и казалось, что в какой-то момент она раздевалась и одевалась. — Мне нравится твой дом. Он самый лучший в Нью-Йорке. Я когда-нибудь говорила тебе об этом?

Кинг прищурился.

— Ты под кайфом?

Она покачала головой и захихикала.

— Неа. Это послевкусие.

— Послевкусие?

— А знаешь, Кинг, что удивительно? Он даже не прикоснулся ко мне. Но это была самая… — она широко взмахнула рукой, — самая лучшая боль, которую я когда-либо испытывала.

— Боль?

— Немного Б, чуть-чуть Д, и много С и М. Я была М.

— Ты была М, верно?

— Это было восхитительно. Твой друг — Бог боли.

— Кто? Кто бог?

— Твой блондинистый друг. Сорен.

Кингсли уставился на нее.

— У тебя был секс с Сореном, пока меня не было?

— Нет, глупыш. Я же сказала, он не прикоснулся ко мне. Ему не пришлось. Его душа прикасалась ко мне. Его боль прикасалась ко мне.

— Ты выжила из ума. Как такое могло случиться?

— Не знаю. — Она подняла обе руки и потянулась. — После твоего ухода он спросил, как произносится мое имя. Я ответила, как у Блеза Паскаля, и потом он рассказал мне о Блезе Паскале, тот был математиком, который…

— Ненавидел Иезуитов. Писал всякого рода клевету и, следовательно, правду о них.

— Именно. Итак, мы разговаривали, и потом я сделала то, что ты просил, отвела его в игровую, в которой над кроватью висит картина Фрэнсиса Бэкона, и вдруг меня выпороли и избили, и я кончила от одной только боли. Потом я спустилась сюда с задранной до талии юбкой. Набросилась на холодильник. А ты знаешь, какой голодной я становлюсь после игр.

Он подняла миску клубники и предложила одну ягоду ему. Кингсли проигнорировал жест.

— Как ты думаешь, ты и твой друг когда-нибудь будете играть в паре со мной?

— Нет. Ешь клубнику. Мне нужно поговорить с Богом.

— Передай ему, что я хочу поцеловать его ноги. Снова.

— Слово в слово.

Она махнула рукой, прогоняя его из комнаты.

— Сорен? — прокричал Кингсли, взбегая вверх по лестнице.

— Я в своей комнате, — ответил Сорен. Кингсли выделил ему собственную гостевую, чтобы он мог оставаться, когда пожелает. Пока что он не провел тут ни одной ночи.

— Все комнаты — мои. — Кингсли распахнул дверь в гостевую. Сорен стоял у края кровати, перед ним лежал открытый серебряный чемодан.

— Очень хорошо. Я в твоей комнате.

— Могу я задать один вопрос?

— Задавай.

— Что ты сделал с Блейз?

Сорен посмотрел на него.

— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос.

— Ты трахался с ней?

— Это два вопроса, и нет, я этого не делал. Ты расстроен из-за того, что мы играли? Она сказала, что может быть с кем захочет.

— Мне плевать, с кем она играет. Я хочу знать, почему эта девушка лежит на моем диване в ступоре и заявляет, что ты причинил ей самую лучшую боль в ее жизни?

— Самую лучшую? Уверен, это преувеличение, но я рад, что ей понравилось. — Сорен улыбнулся и продолжил рыться в чемодане с игрушками, которые Кингсли хранил под каждой кроватью в доме. — Мне точно понравилось.

— Значит, все это из-за не нарушения своих клятв?

— Секса не было, и я не женился на ней. И не взял у нее денег или отказался подчиняться прямому приказу Папы.

— А как же… — Кингсли особым образом взмахнул рукой.

— Что же, — ответил Сорен. — Это, конечно же, я сделал.

— Конечно же.

— Но мы, иезуиты, тверды и готовы отстоять свое, как папская курия, когда поднимается тема мастурбации. Боже, в последнем предложении, как минимум, три каламбура. Совершенно непреднамеренно.

— Хватит шутить. Это серьезно.

— Это несерьезно. Кингсли, успокойся.

— Я совершенно спокоен.

— Ты говоришь глоссолалиями, Кинг. Я слышал французский и английский, и немного испанского, и ты говоришь на них всех одновременно.

— Ты — священник. Иезуитский священник. А я ушел из дома на один час, вернулся и увидел девушку в постэкстазе на моем диване, поедающую клубнику и утверждающую, что мой бывший любовник, который сейчас католический священник, причинил ей самую лучшую боль. Я больше никогда не смогу покинуть свой дом.

— Ты знаешь по собственному опыту, что для всего мира будет лучше, если я буду кого-то избивать на регулярной основе. Я поговорил со своим духовником, и он разрешил мне разбираться с этой стороной себя, пока я не нарушу один из обетов. И вот.

— И вот? Нет, никакого вот. Мы еще не дошли до вот. Ты… — Кингсли указал на Сорена. — Ты постоянно в хорошем настроении. И ты говоришь. И ты… милый. Точнее, милее. — Слово «милый» причиняло боль. — Ты изменился.

— Кинг…

— Это из-за девушки, не так ли? Королева-Девственница. Я должен был догадаться.

Сорен с подозрением смотрел на него.

— Кингсли, ты…

— Дай мне секунду. — Кингсли мерил шагами комнату. Голова шла кругом. Что произошло под его крышей? Он запустил руку в карман жакета, достал табак и папиросную бумагу.

— Что ты делаешь?

— Мне нужна сигарета, чтобы успокоить нервы. Они измотаны.

— Ты не вдовствующая герцогиня. У тебя не должно быть измотанных нервов в двадцать восемь, — заметил Сорен. — И ты не должен курить.

— Мой дом, мои правила. Это дом для курящих. Все должны курить в моем доме. Я не брошу курить, и, если ты останешься здесь, тебе придется начать. — Кинг быстро скрутил сигарету и облизнул бумагу, чтобы склеить ее.

— Тогда я вернусь в дом священника.

Кингсли щелкнул зажигалкой, зажег сигарету, сделал глубокую затяжку и посмотрел на Сорена.

— Как ты причиняешь самую прекрасную боль кому-то, даже не прикасаясь к нему?

Кингсли снова поднес сигарету к губам.

Он услышал звук щелчка, и сигарета больше не дымилась.

Он долго смотрел на сигарету, затем медленно повернул голову к Сорену, который держал в руке кнут. Сорен непринужденно свернул его.

Зажжённая сигарета.

Щелчок кнута.

Сигарета больше не горит.

Кинг держал в руке окурок, рассеченный надвое.

— Еще вопросы? — спросил Сорен с высокомерно вздернутой бровью.

Кингсли указал на кнут, указал на свою руку, указал на Сорена…

— Ты можешь научить меня этому?

— Я отвечу на твои вопросы, как только ты ответишь на мои.

Сорен положил кнут на постель и подошел к Кингсли. Он поднял руки к лицу Кингсли и поднял его веки.

— Какие вопросы? — спросил Кингсли, пытаясь моргнуть.

— Почему ты пахнешь как койка в борделе? Почему у тебя за поясом пистолет? И самый важный, под какой наркотой ты сейчас?