Король

Глава 1

Где-то в Лондоне

2013

Сегодня Кингсли Эдж изображал Бога, надеясь, что настоящий Бог, если тот существовал, не будет возражать.

Он велел водителю высадить его за несколько кварталов до места назначения. Теплый воздух, поздний апрельский дождь и немного английской магии окутали извилистые улочки мягким белым туманом, и Кингсли хотел насладиться им. На нем было длинное пальто и на плече кожаная сумка. Было поздно, и, хотя город еще не спал, он приглушил свой голос. Единственные звуки исходили от подошв его ботинок, эхом отдаваясь от мокрого и блестящего тротуара, и отдаленного шума городского движения.

Подойдя к двери, он без колебаний постучал.

Через несколько мгновений та открылась.

Они молча смотрели друг на друга целых пять секунд, прежде чем один из них заговорил. Кингсли взял на себя смелость нарушить тишину.

— Я последний человек, которого ты ожидала увидеть, oui? — спросил Кингсли, ожидая шока и молчания, но совсем не того, что произошло дальше.

Он не ожидал, что Грейс Истон выйдет на крыльцо в своем мягком сером халате и босой, чтобы обнять его.

— Если бы я знал, как на валлийском будет «привет», то приехал бы раньше, — ответил Кингсли. Грейс отстранилась и улыбнулась ему, ее бирюзовые глаза нежно сияли.

— Тебе здесь всегда рады. — Голос Грейс был мягким, акцент — легким и музыкальным. Она взяла его за руку и потянула в дом. — Всегда.

Всегда… милое слово. Ему было сложно верить таким словам, как «всегда», «навсегда», «все». Теперь, в сорок восемь, он прожил достаточно долго, чтобы увидеть оба конца своей жизни. «Всегда». Все-таки в этом что-то было.

— Закари спит, — прошептала Грейс, пока забирала у Кинга плащ, вешала его и проводила в уютную гостиную. — Каждое утро он встает в пять, поэтому ложится спать рано. Я сама предпочитаю поздние часы.

— Ты сова?

— Да, но нам это не мешает, — с улыбкой произнесла она. — Я могу закончить свою работу после того, как Закари и Фион засыпают. Хочешь чаю? Я поставлю чайник. Или что-нибудь покрепче?

— Я принес кое-что покрепче, — сказал француз.

Он расстегнул свою сумку и предложил ей бутылку вина. Она изучила этикетку.

— Розанелла Сира, — прочитала она. — Никогда не слышала.

— С винодельни моего сына. Лучший Сира, который я когда-либо пробовал.

— Не то чтобы ты был предвзят, — подмигнув, заметила Грейс. Она ушла на кухню взять бокалы и штопор, а Кингсли осмотрелся. Закари и Грейс Истон жили в небольшом двухэтажном кирпичном доме, который был одним из множества в ряду таких же узких строений. Район был старый, немного потрепанный, но безопасный и чистый, судя по тому, что ему было видно. Внутри дома стояла атмосфера тихой жизни. Здесь жили интеллигентные образованные люди. И один очень особенный ребенок.

— Я не помешал? — поинтересовался Кингсли, когда Грейс вернулась с бокалами. Он взял у нее штопор и открыл бутылку. Грейс разожгла огонь в камине и включила настольную лампу. Мягкий свет. Кингсли тут же почувствовал себя спокойно.

— Все может подождать, — заверила она, и Кингсли заметил стопку бумаг на бледно-зеленой софе. Он сел в кресло напротив и закинул ногу на ногу. Грейс свернулась в клубок, прижав ноги к груди, ее обнаженные ступни выглядывали из-под халата. Ее длинные рыжие волосы были собраны в свободный и элегантный пучок на затылке. В мягком освещении комнаты она излучала нежную красоту. Проницательность, веснушки и все остальное. Как он раньше не замечал, какая она красивая? Безусловно, единственный раз, когда они были в компании друг друга, Кинг был, мягко говоря, занят.

— Ты проверяешь домашку? — спросил Кингсли.

— Нет, я все еще в декретном отпуске, — ответил она. На столе рядом с ней стояла радионяня. — Это корректура к моей книге. Ничего увлекательного. Только поэзия. — Девушка подняла распечатанную страницу, на которой было написано «Крыша Новенн¹».

— Ты снова пишешь? — задал вопрос Кигсли. Он вспомнил из ее досье, что в начале двухтысячных она опубликовала несколько сборников стихов.

— Да, — сказала Грейс, застенчиво улыбаясь. — Не знаю, в чем дело… как только я забеременела Фионом, во мне появилось столько творческой энергии. Я не могла перестать писать. Закари думал, я спятила. Хотя он редактор, а не писатель. Он думает, все писатели немного безумны.

— Должен с ним согласиться, — ответил Кингсли. — Прими поздравления по поводу публикации.

Она сложила страницы и закрыла ручку. — Спасибо, Кинг. Но я не верю, что ты пересек океан только ради разговора о моей поэзии.

— Даже если это было вдохновлено нашим общим другом? — спросил Кингсли.

— Даже так, — призналась она без стыда. Хорошо. Вероятно, Кингсли презирал ее, если бы у нее были какие-либо сожаления, стыд за случившееся. Но она вошла в их мир с открытым сердцем, открытым разумом и вернулась из него с благословением внутри. — Через несколько месяцев я вернусь в школу и пытаюсь не думать о том, что придется оставить Фиона.

— После выпуска он преподавал в нашей школе. Ты знала?

Она крепко держала бокал на кофейном столике, пока Кингсли разливал вино.

— Рассказывал. Говорил, ему это нравилось. Не ожидала этого от него.

Кингсли взял фотографию в рамке на столике между ними — черно-белая фотография новорожденного ребенка, спящего на белой подушке.

— Единственное, что можно сказать о нем с уверенностью, — произнес Кингсли, повернув фотографию к Грейс, — он полон сюрпризов.

Она красиво покраснела и тихо усмехнулась, Кинг не мог сдержаться и не рассмеяться.

— Ты поэтому тут? Проверяешь вместо него Фиона?

— Нет, — ответил Кингсли. — Хотя он мне никогда не простит, если я не навещу его, будучи здесь. — Кингу очень хотелось увидеть мальчика, но он на собственном горьком опыте узнал, что не стоить будить спящего ребенка.

— Я из любопытства спрашиваю, почему ты здесь. Тебе не нужна причина, чтобы навестить нас. Предполагаю, остальные хорошо поживают? — спросила Грейс. — Джульетта? Твоя дочка? Нора?

— Джульетта и Селеста прекрасны, как всегда, — подтвердил он. — Но Нора, она недавно потеряла мать. Кажется, месяц назад.

— Я и понятия не имела. Закари ни словом не обмолвился.

— Она никому не говорила. Исчезла на две недели.

— Нора, — вздохнула Грейс и покачала головой. — Что ж, если бы она вела себя как нормальный человек, это была бы не Нора, не так ли?

— Да. Не была бы. — Кингсли усмехнулся. — Но она и ее мать… у них были сложные отношения.

— Из-за него?

— Ее мать ненавидела его. И я использую слово «ненавидела» не в легкой форме, — ответил Кингсли. — Думаю, для Норы пройти через это одной было искупительной жертвой перед матерью. И она не могла рассказать ему. Однажды она уже убегала к матери, и он следовал за ней, как цербер.

— Этого я не знала. Но могу представить какой он… настойчивый, когда она обеспокоена?

— Можно и так сказать. — Кингсли сделал глоток вина. — У нее с матерью были незавершенные дела.

— Тогда это наихудший сценарий. Если ты близок с родителями, то скорбишь, когда они уходят. Если нет отношений — нет и скорби. Если хочешь быть ближе, но не можешь…

— Она очень тяжело всё перенесла, — продолжил Кингсли, хорошо зная Нору, чтобы сказать это искренне.

— Я позвоню ей завтра, — сказала Грейс. — Может, она приедет к нам на несколько дней. Ей понравится нянчиться с Фионом. И они с Заком будут спорить, что всякая печаль будет забыта, обещаю.

Кингсли хотел рассмеяться. Только Грейс Истон могла позвонить женщине, которая переспала, и не один раз, с ее мужем, выразить соболезнования в связи с утратой матери и затем пригласить ту погостить у Грейс, ее мужа и новорожденного мальчика, отцом которого был любовник Норы.

Понимала ли Грейс, какой необыкновенно странной женщиной она была?

Но опять же, не Кингу ее судить.

— Кроме этого, у нас все хорошо. У него тоже, — добавил Кинг, спасая Грейс от унижения спрашивать о нем.

— Хорошо, — ответила Грейс с улыбкой. — Я и не думала… Он самый простой человек в мире, с которым можно поговорить… и самый нечитаемый человек. Меня поражает то, что Нора была с ним двадцать лет, это безумно, как и она сама. Закари был моим профессором, когда мы влюбились, и я думала, что сойду с ума, пытаясь скрыть этот секрет от друзей, семьи и университета. А быть со священником двадцать лет…

— Никто не удивлен больше меня тому, что они до сих пор вместе. Их здравомыслие под вопросом, но нельзя подвергать сомнению их любовь. Больше нет. И ей с ним было не просто, а она… Мне не нужно рассказывать тебе о Норе, не так ли?

Грейс широко улыбнулась.

— Нет, — согласилась она. — Не нужно. — Она сделала глоток Сира, и ее глаза округлились от удовольствия.

— Твой сын настоящий винодел. Вино чудесное.

— Я же говорил, — произнес Кингсли, делая глоток из своего бокала. Сира был хорош, потрясающий урожай, крепость и выдержка. Несмотря на то, как сильно Кингсли любил этот вкус, он понял, что иногда ему трудно его пить. Ком гордости в горле мешал глотать.

— Закари был впечатлен Нико, когда они познакомились. Сколько ему? Двадцать пять, а он уже владеет и управляет собственной винодельней?

— Я думаю о том, каким я был в двадцать пять, что я делал со своей жизнью, и не могу поверить, что он мой.

— Я могу в это поверить, — сказала Грейс, любезно улыбнувшись.

— Я не буду держать тебя всю ночь, показывая фотографии моих детей, — ответил Кингсли. У него были фотографии и Нико, и Селесты, и он был в шаге от того, чтобы вытащить их. — Я здесь всего на несколько часов до самолета. И пришел не просто так.

— Мне стоит волноваться? — уточнила Грейс.

— Non, pas du tout, — ответил Кингсли и махнул рукой. — Прости. Французское вино пробуждает мой французский.

— Я немного говорю, — заметила она. — Ты еще не потерял меня.

— Bon, — сказал он и прервался для еще одного глотка. — Мне нужно кое-что рассказать. Историю. И сказать, почему я тебе ее рассказываю, смогу только после окончания повествования.

— Понимаю… — протянула она, хотя Кингсли знал, что это не так. — Могу я спросить, о чем история?

Кингсли потянулся к внутреннему нагрудному карману жакета. Оттуда он достал свежий белый конверт, толстый от документов внутри и запечатанный воском. На воске был оттиск, похожий на восьмерку внутри круга. Кингсли положил его на столик между своим бокалом и бокалом Грейс.

— История об этом, — объяснил Кингсли, кивая в сторону конверта. — Я могу рассказать длинную версию, правдивую, или короткую, более милую версию. Мне нравятся обе. Но решать тебе.

— Длинную версию, конечно же, — с легкостью выбрала она. — Расскажи мне все, что я должна знать, даже если думаешь, что я не захочу это слышать.

— Всё… опасное слово. — Кинг откинулся на спинку кресла, а Грейс наклонилась вперед. Она смотрела на него с детской любознательностью. — Но если ты настаиваешь. Чем больше ты знаешь о нас, тем лучше будет, если…

Он не закончил предложением, ему не нужно было, потому что он увидел понимание в глазах Грейс. Она знала концовку незаконченного им предложения, и ее кивок уберег его от боли произношения слов, которые никто еще не осмеливался произнести вслух.

Если Фион пойдет в отца…

— История началась двадцать лет назад, — приступил к рассказу Кингсли, вызывая в воображении воспоминания, которые пытался похоронить. Но он похоронил их заживо, и они остались живы. — И происходит она на Манхеттене. И хотя ты еще не знаешь, зачем я тебе это говорю, Грейс, обещаю, ты не пожалеешь, что выслушала меня.

— Я ни о чем не жалею, — ответила она.

Кинг поправил фотографию ее маленького сына. Нет, никто из них ни о чем не жалел. Даже Кингсли.

— Шел дождь, — начал Кингсли. — И это было в марте. Тогда у меня было все — деньги, власть, любые женщины и мужчины в моей постели, которых только можно пожелать. И сказать, что я был в плохом настроении, это ничего не сказать. Мне было двадцать восемь, и я не желал отмечать тридцатилетие. На самом деле, я надеялся не дожить до тридцати.

— Что случилось?

Кингсли вздохнул, глотнул вина и на мгновение замолчал, чтобы подобрать слова. Жаль, что Норы здесь не было. Рассказывание историй было ее суперспособностью, а не его. Но только он мог рассказать эту историю, и поэтому начал.

— Случился Сорен.