Кошмар на улице Зелёных драконов

Свиток 5 — Песня чужого гуциня — 4

Бо Хай

Тихо шуршал метлою, двор подметая, раб молодой.

Страшно ругалась хозяйка, разбивая вазу ночную о чью—то голову.

Я, бесшумно вылезши из—за стола, выглянул, окно приоткрыв, наружу. Стараясь чернилами бумаги да реек не замарать. А то она опять подумает, что во всем виновата Чун Тао.

Старшая моя жена ногами избивала молодую женщину. Платье в пыли метнулось светло—синее. Я, выдохнув с облегчением, вернулся за стол и принялся новый иероглиф ножом прочерчивать по бамбуковой пластине. Жалко, конечно, молодую девку, но если я вмешаюсь, госпожа подумает, будто я решил новую наложницу в свои покои притащить. Житья не будет ни бедняжке, ни мне.

Робко дверь приоткрыв, в комнату, склонившись, вошел старый раб.

— А, перестань! — отмахнулся я.

Он молча, но с красноречиво исказившимся мукой лицом, выпрямился. К столу подошел и, легко голову склонив, осторожно с подноса переставил чайник и две чаши возле меня. Но в стороне от дощечек тонких и чернил.

— Не стоит, — со вздохом на вторую чашу покосился.

— Госпожа и из—за этого изволила ее бить? — нахмурился добросердечный старик.

Сглотнув, кивнул.

Мы постояли возле стола в молчании.

— Пора уже, кажется, в управу чиновничью идти? — вздохнув, я немного пригубил чай.

А то он обидится. Особенно, если готовила она.

— Да просто две чаши! — слуга не выдержав, возмутился. — С чего она решила—то, что вы непременно должны пить с ней?!

— Она за этим как—то застала нас, — со вздохом опустил чашу на стол.

Получилось резко и громко. Я расплескал заботливо приготовленный для меня чай.

— Так за чаем же, не за чем—то еще! — старик, в отличие от меня, возмущаться вслух еще не перестал.

Он единственный мог. Из любви ко мне. Ребенком еще был, когда он за мною следил. И, когда старшая жена была еще молода — вскоре после свадьбы — он замешкался от больной руки, а она надумала его пнуть под колено. Отчего он упал, нос разбил, встать не мог. А я, разъярившись, руку тогда на жену поднял. Единственный раз то было. Родители ее — богатые столичные чиновники — прознав, покоя меня лишили, нажали на моих, те тоже долго ныли и писали мне слезливые письма, чтоб я не смел более эту вздорную девку обидеть. Но она хотя бы с тех пор верного слугу не смела обижать. Хотя бы его одного.

— Она ж девчонка еще! — возмущался верный Фан. — Ну, чего же удумала госпожа—то? Какое там в наложницы?! Тем более, вам она…

— Нет! — обрезал я его, за руку перехватив и крепко сжав. — Не продолжай!

— Но ведь не можете же вы наложницею взять ее! — возмутился слуга, а шепот уже перешел. — Как можно—то? Она же — ваша кровь!

— Госпожа не должна знать! — я руки его сжал.

— Но тогда госпожа перестанет ревнова…

— Что я не должна знать?! — на пороге возникла, всколыхнув полными телесами и пестро расшитыми шелками, старшая жена.

Мы молчали. Меня она застала возле слуги, держащего того за руки. Что ж она удумает—то на этот раз?!

— Что я не должна знать?! — госпожа уперла руки в боки, сверкнув нефритовыми браслетами в золоте. — Ты опять шлялся по борделям, старая ты развалина?!

— Да я там лет двадцать как уже не был! — возмутился я.

— Так я и поверила тебе! Кто ту мерзкую рабыню за руки держал? Кто?!

— Так она поскользнулась и почти упала…

— Ах, сколько всего! Сколько всего! Только и горазд, что девок лапать молодых! Ах, иначе бы упала она?! Да и пусть бы упала! Пусть бы разбила наглую морду!

— Госпожа, я только сказать пришел… — начал было Фан, стремясь гнев ее навлечь на него, но отвести от меня.

— А ты заткнись! — истерично вскричала женщина, кулаком хряпнула по косяку. — Ишь, выискался! Затычка в каждом кувшине! Ишь, разошелся, старый пердун!

— Милая моя… — начал было я.

— Ишь, как запел! Милая! А по борделям кто шлялся? Кто только что сказал, что шлялся?!

— Так то ж было двадцать лет назад! — возмутился я. — Я еще и тогда женат не был!

— А той молодой морде сколько? Явно поменьше, чем двадцать!

— Какой морде? — я напрягся.

— Да дурню тому, молодому, с которым ты шептался за лавкою менялы? Он разве тебе не сын? И от кого ты, наглая твоя морда, его нагулял?!

— А ты, что ли, следила за мною? — сорвался я. — Ты, что ли, за мной всегда следишь?!

— А кабы не следила я за тобою, ты бы эту наглую морду в дом притащил! Раба! В дом! Ишь, чего удумал! Рабская чтоб морда росла вместе с моим сыном?!

— Я твоего сына не трогал и ты моего не трожь! — сжал кулаки.

Но змея эта была неуемна, снова наметилась ядовитыми клыками в сердце:

— Поздно! — расхохоталась. — Поздно! Как бы не я, ты бы опозорил весь наш род! Но я уж позаботилась, чтобы его не было! Я—то хоть позаботилась, чтобы этот выродок порог дома не перешел!

У меня перехватило сердце. Сжалось, дыхание задохнулось внутри.

— Что ты… с ним сделала?!

— Да ничего особого! — жуткая женщина руки скрестила на груди. — Я от этого выродка очистила наш дом.

Схватив с подставки меч, вытащив из—за пылью покрытых ножен, я ступил к ней.

— Что ты с ним сделала? Где мой сын?!

— Да ничего, — жена попятилась. — Он и не мучился совсем…

— Ты… — меч дрогнул в моей руке. — Ты убила моего сына?!

— Так ведь… — она испуганно сглотнула. — Выродок в знатном роду не должен быть. Он — как бельмо на глазу. Его не должно было быть…

— Что ты с ним сделала? — лезвие прижал к этой шее, которую давно бы следовало переломить.

— Избили его! — Фан всхлипнул. — Удавку на шею. Стянули. Да утопили в Хуанхэ!

— Ты! — госпожа руку выбросила из—под лезвия, указав на трясущегося слугу. — Ты обещал молчать! Да я тебя…

— Я тебя убью! — прошипел я сквозь зубы.

Она отступила. Наткнулась на стену. Вжалась.

Я торопливо шагнул к ней, возвращая лезвие к мерзкой шее.

— Я написала отцу… — глаза ее нервно забегали.

— Убейте ее, господин! — Фан упал на колени. — Спасите нас от нее!

— Написала отцу про Чун Тао! — выпалила жена.

— Рабыня Чун Тао мне никто! — рявкнул я.

Что—то разбилось за дверью. Она услышала?!

Сердце снова сжалось болезненно. Уши поймали всхлип и топот ног.

Лучше б мне руки и ноги обрезали, да оставили подыхать в дерьме, чем хоть волос сорван был с головы ее! Но если я мое расположение к девочке бедной этой покажу, то хозяйка ей житья не даст. И даже сына… даже бедного моего внебрачного сына… он еще отказался от помощи, когда я за ним пришел. Он отказался от имени моего! И Фан… Фан меня предал. Фан все рассказал ей! Этой холодной змее!

— Я написала отцу! — жена сорвалась на крик. — Я послала ему ее портрет! Если я внезапно умру… если я как—то странно умру… он поклялся ее заживо сварить! — сжала кулаки, — Он сварит твою мерзкую подстилку заживо, слышишь?! И так и надо этой шлюхе! — расхохоталась. — Так и надо ей!

Мучительно сжалось сердце. Меч дрогнул в моей руке.

А жена ударила меня между ног коленом, оттолкнула.

— Я всех убью! — проорала мне в лицо. резко рассмеялась. — Я убила Фан, я убила Тин! Я убью всех твоих шлюх, старый бездельник! Чтобы не порочил ты имя моей семьи!

Я хотел сказать ей… хотел воткнуть лезвие в эту холодную грудь. Я обо всем забыл… я хотел воткнуть… но адски болело сердце. дыхание оборвалось в груди.

Меч выпал из руки. Я ослабевший рухнул на колени.

Фан метнулся ко мне.

— Господин! — испуганно закричал. — Господин!

— И пусть подохнет! Давно пора дела все передать моему сыну! — прошипела госпожа сквозь зубы. — Ты! — рявкнула она — и сжался трусливый старик. — Скажешь кому—то, что припадок у господина случился из—за меня — я тебе все пальцы отрублю и заживо буду варить в кипятке!

Я хотел сказать… я хотел что—то сказать, но мир плыл… словно лезвие мне в сердце воткнули… лезвие давно мне воткнули в грудь.

— Госпожа! — разрыдался Фан, и слезы горячие упали на мою грудь и лицо. — Позвольте хоть лекаря позвать, госпожа!

Ведь она не могла никогда плакать из—за меня. Ведь она никогда не плакала из—за меня, даже когда я в ту зиму страшно заболел. Только Тин… она сказала, что Тин она тоже убила. Только Чун Тао…

— Чун… Тао… — сорвалось с губ.

Как будет жить моя малышка, если я умру?.. Я не должен умирать теперь!

— Я эту Чун Тао за врачом пошлю! — крикнула визгливо госпожа. — Скажу, что ты так велел! И ты, Фан, скажи, что слышал, что сам господин так велел. А если не добежит… — и жуткая, мучительная тишина. — Если Чун Тао до лекаря не добежит или он тебя не спасет… я ее заживо сварю в кипятке! — и, расхохотавшись, выскочила вон.

Я хотел что—то сказать… я не мог говорить…

Когда очнулся, свечи горели возле стола. Возле постели Фан на коленях сидел, опустив голову и плечи. Куда—то невидяще перед собою смотрел. Но, стоило мне шевельнуться, встрепенулся, голову поднял, глаза, блеснувшие с надеждой.

— Мой господин! Вы очнулись, мой господин!

— Она… — выдохнул я с трудом.

— Чун Тао в порядке, — шепнул он, склонившись ко мне. — Она за лекарем успела. И иглы его оказались полезны. Только младшая госпожа будто случайно просыпала рис во дворе. И теперь Чун Тао сидит и перебирает его от грязи. Младшая госпожа не велели ее кормить, покуда все из грязи не подберет.

И вторая жена туда же! Да что они все так привязались к ней?!

— Она вроде не хотела, — торопливо шепнул Фан, — но она боится старшей жены, а они незадолго до того шептались с ней в стороне.

С трудом сел. Кажется, поморщившись сильно, раз так заволновался старик.

— Она…

— В порядке, в порядке, говорю!

На улице было шумно. Пахло паленым, когда сменялся ветер.

— Лавка куриная днем сгорела. Хозяин разорился, — доложил сообразительный Фан.

— Работа… — дернулся я, запоздало вспомнив, что как раз собирался днем туда сходить, когда свиток доделаю и чаю выпью.

— На чиновничью управу сегодня было покушение.

— Что?! — резко к нему повернулся.

— Очень стражи бегали. Но вроде успели предотвратить. Но над воротами господина Сина кто—то повесил дохлую ощипанную курицу.

Устало голову растер. Волосы, из—под шпильки выбившиеся, упали на лицо, закрыли от меня мир. Черные, длинные волосы с нитями седины. Ну, вот и кончилось мое лето.

Но больше было жаль несчастного сына, погибшего из—за жадности и жестокости старшей жены. Где теперь его могила? Похоронят ли рыбаки его прогнившее тело, когда выловят из воды? Хоть они похоронят его по— человечески, если родной отец не сумел?..

Голову руками обхватил.

Родной отец… защитить не сумел… своего наследника… он же мой старший сын! Он!!! И почему я так боялся гнева госпожи и осуждения людей? Ну и что, что он был лишь рабом из борделя, сыном одной из шлюх? Он был мой сын! Мой сын… только уже поздно. Только бы я сумел спасти Чун Тао! Хотя б успел спасти ее… но как спасти ее? Как сохранить жизнь и счастье моей малышки?!

— Курицу подвесившего не нашли. Но из—за этих шутников много кто сегодня толком работал. Даже вроде б казнь перенесли.

— Казнь?! — я схватил его за руку в ужасе.

— Да не ее, не ее, успокойтесь, господин! Там двоих казнят. Которые допустили воровство в борделе. Или… а улик—то и нет никаких… или сами же и ограбили посетителей.

— Ну их! — ноги на пол, поморщившись, спустил. — Чун Тао…

— Я рассказал ей, — старик виновато опустил голову.

— Жене?! — я вскочил.

Он отчаянно сжал мои плечи, удержав.

— Вашей дочери.

— За… — я слюною заглотнулся. — Зачем?!

Не сразу сумел прокашляться. Резало изнутри и горло. В эту ночь смерть опять проходила близко от меня совсем. Но моя дочь… только я могу защитить ее в мире этом всем!

— Она все поняла, господин, — глухо сказал Фан, глаза виноватые пряча.

— Что?.. — снова дернулся я. — Что она поняла?!

— Почему вы забрали ее из борделя, господин. Она сказала, что совсем не злится. Что там она была рабой. И здесь. Только здесь теперь есть добрый господин, который о ней заботится. Хотя бы иногда. Она сказала, что не злится, что отец оттуда ее забрал.

— Молчи! — я зажал ему рот рукой. — Молчи!

Даже если он не соврал, чтобы успокоить меня, даже если эта маленькая невинная девочка что—то поняла и хотя бы попыталась простить своего жестокого отца, разве поймет это старшая госпожа? Она уже убила моего сына! Сына второй девушки из другого борделя она уже удушила, избив, и отправила рыб кормить!

Как—то шумно стало во дворе. Или на улице.

— Вы сидите, а я сам схожу! — потребовал верный старик.

И торопливо ушел.

Я сидел, замерев, на постели.

Страшно шумели. В колокол начали бить. Кажется, где—то начался пожар. Чун Тао… только б не ее…

Сильно ослабло тело. Болели ожоги. Шел с трудом, хватаясь за стены и предметы. Что—то упало и разбилось за мной. Да хоть ваза та драгоценная, подарок императора деду! Перед лицом смерти все равно. Власть не спасет меня… клан не спасет меня… богатство не спасет меня… но, хвала всем богам, я еще живой! Я защищу свою дочь!

С трудом дверь отварил, вступил в ночную тишину.

Жутко кричали на улице. Кого—то ловили.

Воздух, гарью воняющий, вдохнул, поморщился.

Я защищу свою дочь! Я ведь еще живой. Я не должен умирать. Не теперь. Не сейчас.

Сделал еще несколько шагов. Выпрямился, расправил плечи.

Моя отцовская забота внезапно придала мне сил.

Сделал еще несколько шагов.

Стрела просвистела над крышей покоев младшей жены.

Я в ужасе туда посмотрел.

Люди за забором бегами, мрак колыхался от дуновения ветра над десятками факелов. А с крыши человек на меня смотрел. Я видел его силуэт, освещенный неровным бегом факелов за забором. Сидел как раз с этой стороны. Он увидел меня. Повернулся ко мне, хотя я выступил из темноты. Хотя я оставался стоять в темноте, под тенью крыши галереи. Он… умел видеть в темноте?!

Я испуганно замер.

Он поднял лук, повернувшись уже ко мне.

Моя Чун Тао! Я должен людей предупредить! Я должен…

Отчаянно руку к нему протянул, то ли в мольбе меня пощадить, то ли пытаясь заслониться. Не определился, с чего начать. Он…

Стрела, просвистев, разорвала ночную темноту и пробила мне грудь. Отчаянно заглотнул ртом воздух. Я не должен умирать! Не сейчас… не теперь…

Я видел его глаза в темноте… равнодушный даже взгляд…

Я видел ночное небо и звезды. мерцавшие надо мной…

И слуги вокруг забегали… отчаянно кричали рабы..