Кошмар на улице Зелёных драконов

Свиток 7 — Игра в вэйцы — 5

Вэй Мин

Тонкие пальцы ложатся на инструмент, задевая то одну, то другую струну. Сердце поет вслед за музыкой, рождая какую—то грустную песню эмоций и ощущений, смутно уловимых чувств…

— Смотри! — мальчик с вытянутым, узким, но миловидным лицом радостно демонстрирует вазу, сотканную из тонких металлических нитей, в которой робко жмется к стенке хрупкими лапками большая нежно¬сиреневая бабочка неземной красоты.

Черные длинные волосы, выпавшие из узла на затылке, липнут к потному лицу, но глаза радостно горят. Охотник, поймавший небесного зверя, счастлив. Счастья этого так много, что оно плещется, буйствует внутри, так и норовит вырваться через край и утопить в нем кого—нибудь Другого.

Мальчик, серьезно читавший свиток, связанный из тонких нефритовых пластинок с письменами, серьезно откладывает чтение и поднимается к нему навстречу. Покуда спускается из беседки, расположенной почти на самой вершине огромного утеса, утопающего в зелени садов и благоухании цветов, словно в океане, делает несколько почти неуловимых движений хрупкими длинными пальцами.

И к лицу изумленно застывшего охотника на бабочек подносит фазу— сферу из тусклого фиолетового цвета, где отчаянно бьется почти такая же бабочка, чуть меньше размером, но с точно такими же нежно—сиреневыми крыльями.

— Но я сделал это вручную! — возмущается мальчик с вытянутым лицом.

— А я сделал это вручную! — ухмыляется оторвавшийся от нефритовых книг. — И вообще, правил игры не было.

— Так и не значит, что ты победил! — обижается честный охотник.

— Но я не обязан считать как ты! — хмурит изящные, тонкие брови второй.

Первый смотрит на него, но внезапно смеется. Хлопает, хохоча по плечу. Два движения тонких пальцев — и две освобожденные бабочки с отчаянной быстротой взмывают в небо, пользуясь внезапно полученным шансом снова жить.

— Но я матушке хотел ее подарить! — возмущается первый.

Улыбка второго становится шире. На миг лишь. Под недовольным взглядом рукодельного охотника он серьезнеет и как будто даже становится виноватым.

— Мы так не договаривались! — продолжает возмущаться первый.

— Именно, — улыбается второй, — не было никакого договора и никаких свидетелей.

— Я запомню твой урок, Вэй Мин! — сердито говорит мальчик с вытянутым лицом.

— Как вам угодно, старший господин! — положив ладонь на кулак, кланяется Вэй Мин.

Но через миг уже выпрямляется. Лицо серьезно, но в глазах блестит злое торжество: бабочка все—таки улетела. И его, и чужая.

Полночь, мальчик в белых одеждах уже взмок, уже сбивается дыхание, но он упорно продолжает совершать то плавные, то резкие движения мечом, стоя на шпиле высокой беседки. Вытянутое лицо серьезно, глаза сосредоточенно блестят, развеваются полы белых ханьфу и длинные, блестящие, черные волосы.

Грустно бредущий по саду мальчик в розовом ханьфу с силуэтами золотых летучих мышей останавливается, едва завидев хрупкий силуэт на высоте. Дальше идет, гордо вскинув голову и расправив плечи.

Правда, уйти ему мешает мальчик в белом, приземлившийся перед ним и преградивший ему одежду.

— Тренируетесь, господин? — низко кланяется гуляющий, положив дрогнувшую ладонь на кулак и кланяясь.

— Да перестань, Вэй Мин! — огорченно выдыхает другой. — Ты, верно, подумал, что госпожа на что—то намекала, рассказывая историю о принце Хэ У, в то время, как она просто вспоминала прочтенные летописи!

— Как вам угодно, господин! — снова низко кланяется Вэй Мин и идет мимо.

Но не тут—то было: опять ему преграждают дорогу.

— А посмотри, какой мне меч отец подарил! — хрупкий мальчик — всего на полмизинца выше его самого — гордо демонстрирует огромный меч, размером почти с него самого. — Им еще прадед оборонялся от войска демонов, которых принц Хэ У пропустил на Небеса и в Императорский дворец! Кстати, говорят, он даже рану нанес на плечо ему, как раз за три шага от порога. Хотя другие летописцы говорят, что за семь.

Осторожно взглянув на него, Вэй Мин тянет тонкую руку из широкого рукава шелковых одежд, проводит пальцами указательным и средним вытянутыми нежно по клинку.

В следующий миг, коварно улыбнувшись, демонстрирует растерянному сопернику точно такой же меч. Правда под растерянным взглядом его едва зубами не скрипит от натуги, а потом роняет оружие.

Но мальчик с вытянутым лицом только смеется в ответ. Радостно говорит:

— Ты снова играешь со мною. Вэй Мин! Значит, ты больше на меня не сердишься? — вслед за жестом руки искусно подделанный меч поднимается с земли, мягко опускается на дрожащие от усилий руки соперника по забавам и играм. — Пойдем, я тебе покажу несколько упражнений для укрепления мышц. А потом покажу все движения, которые отец успел показать мне.

— Ты думаешь, что господин не рассердится… — пусть не сразу, но срывается с дрожащих уст.

— Так мы оба имеем право учиться! — серьезно говорит наследник. — Тем более, я давно уже мечтаю попробовать и на мечах сразиться с тобой, а ты все не идешь да не идешь…

Они уходят по ночному саду вдвоем, тают в благоуханном облаке с ночного жасмина. Один гордо несет меч в вытянутой руке, другой — тащит, пыхтя, подмышкой.

В огромную, изящно украшенную маленькими деревьями и вазами с изысканными букетами, залу входит высокий и статный мужчина в зеленых шелковых одеждах, украшенных маленькими, изогнутыми, иногда сплетающимися в узлы, драконами. Медленно, неспешно идет к столику, находящемуся на самом высоком камне, вырезанном из скалы в форме когтистой лапы. При его появлении все разговоры сразу же замолкают.

Дойдя до ступенек, ведущих на ладонь когтистой лапы, мужчина оборачивается к полукруглой зале из высоких колон, уходящих высоко—высоко вверх, теряющихся в облаках. Положив на кулак ладонь, голову склоняет, приветствуя присутствующих мужчин и женщин в пышных шелках нежнейших цветов и с обычною невероятно замысловатою по исполнению вышивкою, что на верхних ханьфу, что на проглядывающих из—под рукавов, подолов и воротов нижних.

Большинство из сидящих на столиках с камней пониже, тоже высеченных в форме когтистых лап, поднимаются неторопливо и кланяются в пояс. Хотя некоторые мужчины и женщины, хрупкая девочка в нежно—персиковых одеждах и шпильках из серебра с жемчужными цветами удостаивают вошедшего лишь сдержанным кивком головы или грациозно поднятою маленькою чашей с вином или чаем.

Мужчина сдержанно склоняет голову, приветствуя молодую женщину в роскошных нежно—сиреневых шелках и бесчисленных золотых шпильках с аметистами и нефритом, заставляющих с ужасом задуматься, как она вообще может поддерживать голову с высокой прической и таким количеством украшений. Она сидит возле его столика, но пониже. Лишь коротко улыбается ему в ответ. Мужчина лишь улыбкою короткою одаривает старуху и женщину лет тридцати, сидящих чуть дальше от его столика и на каменных лапах—подножиях намного ниже той, сидящей около него. Старуха пытается вскочить — и женщина бросается к ней, поддерживает, обе низко—низко кланяются в ответ. Старуха разгибается с трудом, но натягивает на лицо как будто счастливую улыбку.

Когда господин занимает свое место сверху всех — и в залу вплывают юные и хрупкие небесные феи в синих и голубых одеяниях и порхают в танце нежнейшем и причудливом — женщина лет тридцати робко садится возле старшей и растирает ей спину. Старуха тихо ей шепчет. Но под холодным взором женщины, сидевшей возле господина, обе робко замирают. Младшая возвращается за свой стол.

Но когда танцовщицы уплывают — господин, сидящий выше всех, уже начинает неторопливо вкушать яства, поставленные пред ним изящною вереницей юных и прекрасных служанок, из которых некоторые порою напарываются на холодный взгляд его госпожи и уплывают, трепеща — то тишина на плоском овальном камне снизу полукруглой залы из колонн затягивается. Гости начинают уже наклоняться друг к другу, шептаться, оторвавшись от еды. Смущенно умолкают музыканты, выискивая взглядом старого господина в зеленом простом шелковом ханьфу.

— Только что рядом сидел!

— Может, ушел искать этих наглых фей?

Молодые музыканты шепчутся слишком громко и напарываются на ледяной взор госпожи в нежно—сиреневых ханьфу. Напугано падают на колени. Но поздно — выступившие из—за колон воины в серебристых, сверкающих доспехах и темно—синих плащах, прежде совсем незаметные, уволакивают наглецов. Те еще ползалы кричат, умоляя их помиловать, но натолкнувшись на взгляд господина в зеленых шелках, умолкают и обреченно позволяют их увести.

Мимо стражников, уволакивающих болтливых музыкантов, в залу входят два худых мальчика. Тот, что с вытянутым лицом, завязал часть черных волос с левой стороны, от виска к середине лба, в четыре косы. Неторопливо шуршат его белые ханьфу с вышитыми круглыми символами долголетия, полы верхнего одеяния спускаются чуть ниже колен, открывая узкие белые штаны и сапоги. Идущий рядом с ним подвязал пряди черных волос от висков и надо лбом в причудливый узел на затылке, шпилькою серебряной скрепил, а прочие длинные пряди оставил распущенными. Неодобрительные взгляды тут же притягивают его бордовые ханьфу, полы которых достают до щиколоток и совсем скрывают под собою худые ноги.

Мальчики останавливаются, не дойдя до верхнего столика шагов пятьдесят.

— Мы… — начинает мальчик в белом, но смущенно замолкает под сердитым взором господина в зеленых шелках.

— Мы дерзнули приготовить для вас танец, господин! — сложив ладонь на кулак, низко кланяется мальчик в бордовом.

— Да. так, отец! — оживляется его спутник в белом.

Господин опирается левою рукою на подлокотник, тыльной стороной руки подпирает лицо. Некоторое время смотрит сверху на них — они оба сжимаются, сдвигаются близко друг к другу, но молчат, робко смотрят снизу вверх.

Правою рукою господин подносит к губам чашу то ли с чаем, то ли с вином, делает неторопливый глоток — мальчишки робко смотрят снизу вверх, еще плотнее прижимаясь друг к другу, что вызывает легкую усмешку на краешках губ господина — и невозмутимо говорит наконец:

— Ну, что ж. Раз вы танец готовили, то надобно вам и выступить. Надеюсь, вы не посрамите честь дома Зеленых глициний.

— Да мы… ни за что! — пылко говорит мальчик в белом, сжимая кулаки.

— Соберись! — шипит на него сквозь зубы его спутник в бордовом.

В следующий миг дамы, ахнув, отшатываются.

Мальчик в бордовом устремляет в мальчика в белом меч, сотканный словно из воздуха. Мужчины и господин наверху подаются вперед, вглядываясь в большую рукоять, видную из—под тонких пальцев и около них.

С яростным криком мальчик в белом выхватывает из воздуха точно такой же меч.

Мальчик в бордовом медленно поводит рукою левою — и устремляется кверху на вершине ледяного столба.

Мальчик в белом поет — и поднимается на вершине одного из множества ледяных столбов, выросших на овальной плите.

Посреди полукруглой залы вырастает ледяной лес.

Мальчик в бордовом устремляет вперед руку — разлетается на осколки, блестит в солнечном свете ледяною крошкою высокий, разрушающийся столб — но соперник в белом, раскинув в стороны руки, перелетает на новый.

Они поворачиваются лицами друг к другу. Миг тишины.

Женщина в светло—сиреневых одеяниях сжимает кулаки, поднимаясь на ноги.

Меч мальчика в белом проходит возле плеча соперника. Тот медленно движется, кружась и уклоняясь.

Какой—то миг они стоят на разных краях одного скользкого ледяного столба, не падая, смотря в одну сторону, смотрят в одну сторону в хрупких руках два огромных, слишком больших для них меча.

Прыжок…

Ахают женщины, отчаянно вскакивает женщина лет тридцати, сидящая возле единственной в зале старухи.

Летят в небо, скрестив клинки, мальчик в белом коротком ханьфу и мальчик в длинном бордовом, теперь—то для собравшихся снизу удается различить их только по бордовым росчеркам, да редким серебристым бликам.

Расходятся, падая, медленно изгибаясь и совершая по два оборота в воздухе два соперника.

Снова стоят, приземлившись, по разным краям высокого ледяного столба.

— Это же… это же… да он же убьет его! — гневно кричит госпожа в нежно¬сиреневом ханьфу.

Рыдает, сжавшись у ног старухи, женщина тридцати лет.

— Нет! — внезапно обрывает поднявшуюся суету господин, сидящий выше всех. — Пусть танцуют. Кажется, они готовились несколько лет.

Разлетаются, совершая петлю, два пятна — плохо различимое среди ледяных фигур белое и кричащее бордовое.

Мальчики приземляются на столбы покороче — снова у самого края — и с яростными воплями бьют по столбу между них.

Разлетаются, блестят на солнце ледяные осколки. Мальчики одновременно — разницею лишь в миг замешкавшегося в бордовых одеждах — кружась, вращаются на круге мелких столбов, совершают круг, быстро и незаметно передвигая ноги, с яростными вскриками отталкиваются, взмывают, скрещивают мечи.

Падая, совершая петлю, опять клинки скрещивают — летят во все стороны ледяные брызги—искры и искры с мечей — приземляясь, опять устремляют головы и руки с оружием в одну сторону, замирая спиною к спине.

Кажется, разлетается столб из—за опущенной руки мальчика в белом. Оба успевают приземлиться на новые, пробежаться, вскочив и взмыв.

Скрещиваются в небесах клинки, бьются в лица, сплетаясь, длинные, прямые, черные волосы.

Мальчик в белом начинает падать.

Мальчик в бордовом успевает подхватить его за запястье, так грациозно, словно это движение и то, как напарник в белом застыл над пропастью, ощерившейся сотнями ледяных клыков — это было придумано преднамеренно. Поднатужившись — сморщенное лицо его выдает — подкидывает соперника над головой. Тот, перекружившись, падает, срубив под углом столб, на котором он стоял.

Сминает одежду над сердцем уродливая старуха.

Мальчик в белом успевает за талию падающего перехватить. Они падают в пасть из ледяных клыков, обнявшись, скрываются за бесчисленными ледяными колонными ото всех.

Тишина. Госпожа в нежно—сиреневом уже лежит в обмороке, а к ней несутся, то огибая, то смахивая столы и тарелки, сотни две из служанок.

Тишина.

Сердито вскакивает господин, сидящий выше всех.

Разлетаются ледяные колонны изнутри — но осколки поднимаются вверх и, блестя бесчисленными гранями, скрываются в облаках — и мальчик в белом коротком ханьфу и мальчик в длинном бордовом танцуют уже на земле.

Разворот, скрестились мечи.

Разошлись, перекувыркнувшись 8 воздухе — и взмывают, блестят 8 солнечных лучах ледяные осколки, некоторые из которых окрашены то в алый, то в розовый — снова сошлись. Мечи устремляются 8 одну сторону в худых руках, головы снова смотрят в одну сторону, снова спина к спине.

И, хотя лед под ногами и сапоги изодранные, белые штаны обоих окрашены уже алыми разводами, они продолжают, то ли дерутся, то ли танцуют. То сходятся, то расходятся. Подпрыгнули, перекувыркнулись. Головы смотрят в одну сторону, меч устремлены в одну сторону, слишком огромные, в дрожащих уже руках, снова спиною к спине.

Что—то едва слышно, почти не двигая губами, шепчет напарнику мальчик в белом. Что—то шепчет ему мальчик в бордовом. Лица блестят от пота, слиплись пряди волос у лбов.

Они расходятся, взмывают вверх, поднимая сотни блестящих ледяных брызг, прозрачных и окрасившихся в алый. Снова встречаются, руки с мечами большими смотрят в одну сторону, головы смотрят в одну сторону, взгляды уходят вслед за направлениями клинков, снова спина к спине.

— Перестаньте! — грохочет господин в зеленых шелках.

Мальчики медленно опускаются на пол, откуда в одно мгновение исчез куда—то лед — и мальчик в бордовом придерживает соперника, но так грациозно, будто в новом движении танца, так сразу и не разберешь, зачем.

— Мы только хотели порадовать вас танцем и нашими умениями, господин! — робко говорит мальчик в белом.

Мальчик в бордовом будто не выпал из танца, но на самом деле его поддерживает.

Все уже понимают, что танцор в белом сам бы уже не стоял. Кроме двух женщин, лежащих в обмороке. Вокруг одной вьется пестрое облако служанок, возле второй — склонилась только плачущая старуха. Единственная сморщенная и скрюченная среди нескольких беловолосых госпожей.

— Как ты посмел подделать меч великого генерала, Вэй Мин? — грохочет над залом глас господина, стоящего выше всех.

— Мы только хотели… — на сжавшегося напарника посмотрев, мальчик в белом падает на колени. — Мы только хотели порадовать вас танцем, господин! Это… это все была моя идея!

— Стража! — требует сверху грозный голос.

И из—за колон выбегают другие воины, в темных доспехах и тех же темно—синих плащах, также прежде незаметные.

— Привяжите Вэй Мина на Ледяном болоте на семьдесят лет!

— Но это была моя идея! — плача, кричит мальчик в белом, бьется об пол лбом.

По ледяной крошке, оставшейся у локтя когтистой каменной лапы, медленно ползет алая струя. Но мальчик в белом замирает в нижайшем поклоне.

— Перестань! — шипит на него мальчик в бордовом. — Тебе надо к лекарю…

Двое стражей подбежавших подхватывают юного господина в белом под локти, ставят на ноги — все видят стекающие по его лбу кровавую полосу, размазавшуюся по щеке.

— Помилуйте Вэй Мина, о господин! — падает на колени старуха, сжимая дрожащие руки.

— Нет! — грохочет сверху грозный голос. — Подделавший меч героя не заслуживает пощады!

— Но он… — старуху трясет, по морщинистым, уродливым щекам стекают слезы. — Но он — всего лишь ребенок, господин!

— Укравший славу героя — героем сам не будет! Никогда! Ни в какой угодно век! — грохочет сверху. — Лишь жалкою тенью будет!

Дрожащий Вэй Мин сжимает тонкие пальцы.

— Что, вздумаешь напасть на меня?! — грохочет сверху. — Вздумаешь оспорить?!

Положив ладонь на кулак, Вэй Мин склоняется пред ним, низко—низко. Потом опускается на колени, касается лбом пола. Потом поднимается — по лицу рассеченному спускаются три полосы кровавых — и, не поднимая глаз, идет к смущенно замершим тридцати стражникам.

С ними поравнявшись, глухо говорит:

— Я сам дойду. Я понимаю и принимаю свое наказание.

— Нет! — отчаянно тянет к нему руку мальчик в белом.

— К врачу иди! — говорит соперник в бордовом сквозь зубы, уходит, в его сторону не смотря.

Расходятся теперь уже как два врага. Те, кто рядом еще недавно танцевал так гармонично, так единодушно, так и не напоровшись, не зарезавшись на остриях множества ледяных клыков—колонн.

— А ты… — господин в зеленых шелках с золотыми драконами извивающимися мрачно смотрит на мальчика, придерживаемого двумя стражниками. — Отпустите его!

— Но он едва стоит! — дерзает возразить один.

— Он пусть сам идет к лекарю нашей семьи!

Один из стражей тридцати, уводящих другого провинившегося, вдруг бросается влево.

— Нет!!! — грохочет ему вслед, заставляя всех гостей сжаться, грозный голос. — Не смейте звать к нему навстречу лекаря! И придерживать не смейте! Пусть идет к лекарю на своих одних! Это его наказание!

Мальчик в белом поднимается, делает несколько шагов, оступается, падает, на оставшиеся ледяные крошки. Когда поднимается, отчаянно взмахивает руками, но тотчас же прижимает ладони к полам верхних одежд. Но по белой ткани предательски распускаются алые неровные цветы, выдавая его. Он уходит, прихрамывая.

Уже за границей полукруга колонн, уже на обрыве огромной скалы, он что—то шепчет мальчику в бордовом длинном ханьфу, гордо уходящему среди тридцати стражников, но тот, едва приметно вздрогнувший, так и не обернулся. Не опустил ни гордо поднятой головы, ни победно расправленных плеч.

— Как жаль! — шепчутся гости на краю залы, подальше от хозяина. — Это был такой роскошный танец!

— Это был поединок! — сердито говорит, проплывая мимо них хозяин. — Им—то драться совсем ни к чему!

И все почтительно замолкают, кто—то — кланяясь в пояс, а кто—то, как девочка в нежно—персиковых одеждах — лишь склонив голову.

Завывает метель, пересыпая снежные барханы в новом узоре. В лунном свете блестит иней на смерзшихся прядях юноши, прикованного к скале. На обрывках бордовых одежд, слишком узких для него и не способных прикрыть от холода и ветра, расцветают узоры инея.

Голова опущена, взгляд примерз к земле.

На скале за спиною его почти запорошены снегом, почти сокрыты разводами ледяными узкие ряды борозд от когтей.

Тишина…

Иногда вьюга замирает — и на безлюдной огромной холодной равнине становится пугающе тихо.

Тишина…

Падает, чуть блеснув в лунном свете, одинокая капля из—под опущенной головы и слипшихся, заледенелых прядей волос.

Тишина.

Все вокруг смерзлось, застыло навечно.

Тишину разрушает скрип снега от чьих—то шагов.

Медленно, с трудом двигаясь, прикованный юноша поднимает голову.

Рука выныривает из—под черного рукава, блестят молнии, искры.

Тело прикованного внезапно оказывается затянуто в десятислойное роскошное шелковое ханьфу.

— Я ненавижу бордовый цвет… — шепчут растрескавшиеся, уродливые губы. Дрожат алые кристаллы у подбородка.

Бордовые плотные одеяния становятся белыми.

— И белый цвет я тоже ненавижу, — губы с трудом извергают некое подобие улыбки.

Взмывает рука из черного тонкого рукава.

Бессильно падают плетьми руки. Падает, пошатнувшись, пленник на колени. В кругу опавших цепей.

Голову не поднимая, даже когда юноша в черном к нему приблизился.

Они замирают.

Сначала краснеют, потом синеют руки юноши в черных, тонких, шелковых одеждах. Даже замерзают, перестав взмывать вслед за музыкой вьюги, длинные черные волосы, слева от виска и до середины лба заплетенные в четыре косы.

— Зачем ты пришел? — говорит из—под смерзшихся волос, не разгибаясь, юноша в одеяниях плотных, теперь уже коричневого цвета, с золотыми драконами. Голову сдвинув, замечает двух резвящихся вышитых дракона на верхнем рукаве. — И зачем это все? Я запомнил свое место.

Юноша в черном, выронив меч, падает возле него на колени. Сжав плечи, заставляет разогнуться.

— Прости, — заплакав, глухо шепчет он. — Прости, что я пришел только теперь, Вэй Мин! Тридцать семь лет я изучал теоретическую магию и тайные техники боя. И теперь, тридцать три года оставшихся, я буду приходить к тебе по ночам, чтоб научить тебя всему, что я узнал. И никто не заметит нас.

Взмыл, взвиваясь, снег. Поскользнулся, расширяя ноги, но устоял, юноша в коричневых одеждах. Прижал к горлу хозяина лезвие подхваченного и вытащенного из ножен меча.

— Мечом твоего великого прадеда я убью тебя! — губы растрескавшиеся, с кровью замерзшей, изогнулись в усмешке, открывая неровные резцы. — Каково тебе?

— Можешь, — глухо сказали ему в ответ. И юноша в черном, прежде стоявший на одном колене, опустился уже на оба. — Я был никчемным защитником. Только боюсь, что после того, как ты меня убьешь, смерть твоя легкой не будет. Или даже тебя сбросят в Бездонное ущелье, вычеркнув из семейного списка.

— А ты уже не такой храбрый, как тридцать семь лет назад!

— Я не хочу, чтобы они снова мучили тебя!

— Думаешь, смерть в Ледяных болотах была легкой? — устало повел узник свободною правой рукой.

Вскрикнув, юноша в черном отшатнулся.

Ледяными копьями висели длинные белые—белые волосы, полускрывшие потрескавшееся посиневшее лицо.

— Тридцать семь лет… — глухо сказал державший меч пленник. — Тридцать семь лет в ледяном аду… знаешь, сколько раз уже я умирал здесь, проклиная свое бессмертие?

— Н—н—нет! — всхлипнул черноволосый.

— Я и сам… — странная улыбка. — Сам уже не помню, сколько раз я уже умирал здесь.

По шее у лезвия потекла густая кровавая полоса.