Любовь Дикого (СИ)

16

Катя смотрит на меня. Напряженная. Взвинченная.

— Никуда я не уйду, — говорю ровно.

Шагаю через порог. Закрываю дверь, толкнув ногой. Не оборачиваюсь. Не хочу терять из виду ее глаза. Зеленые. Встревоженные. Невозможные.

Она молчит. А потом, чуть тряхнув головой, разворачивается. Так и вижу во взгляде отрывистое “да и черт с тобой”.

Застываю, наблюдая за ней.

Такая хрупкая. Тонкая. Будто резная вся. Походка у нее расслабленная. Текучая. Она прямо плывет прочь от меня. Только в плечах ощущается зажим.

И мои пальцы сами собой тянутся вперед. Сжимаются. Но сгребают только воздух. Пусто вокруг. А внутри блядь взрыв.

Катя уходит из коридора по полу темному коридору. В глубину дома. Туда, где маячит свет.

Иду за ней. Каждый жест ловлю. Глазами жру.

Серое вязаное платье облепляет ее фигуру. Колени закрывает. Но стройные икры видно. Взгляд цепляется за щиколотки. Изящные ступни.

Какого хера она тут расхаживает босая?

— Ты бы обулась, — бросаю.

Катя оборачивается. Смотрит через плечо. Полуголое. Блядское платье сползает вниз, оголяя руку. Вид охуеть.

Она ничего не отвечает. Дальше идет. Бедрами рассекает. Ебать. Задница ходит точно поршни “Феррари”. Сука. Тянет магнитом.

Ладони обжигает. Дикая жажда дотронуться. Смять. Всю ее. Везде.

Катя дергает плечом. Платье поправляет. Вверху. А низ вздергивает у бедер, когда усаживается на стул, поджимая правую ногу под себя. Успеваю выхватить точно выточенные колени, до того, как серая тряпка опять все скрывает.

Звон стекла заставляет отлипнуть от ее охуенных ног.

Это что еще, блядь, такое?

Изящные пальцы смыкаются на бутылке.

Водка. И не хватает там уже прилично. Да, блядь, не просто прилично. Дохуя не хватает.

Горло бутылки ударяется о край стакана. Жидкость льется до половины. Потом добавляется вишневый сок.

— Зачем это? — спрашиваю.

— А что?

Пожимает плечами, забирая стакан со стола. Блядское платье опять сползает, открывая плечо. Но она его моментально возвращает обратно.

— Отмечаю, — выдает невозмутимо.

— Что ты отмечаешь?

— Что надо!

Чокается с бутылкой и делает крупный глоток.

Берет какие-то листы со стола.

Только теперь замечаю документы. Папку в стороне.

— Развод отмечаю, — голос срывается, когда она отбрасывает страницы, что недавно подхватила, в сторону. — Новую жизнь!

Взгляд в меня впечатывает. Щурится, точно прицел наводит.

— Это же тебя надо благодарить? — бросает с горечью. — Ну спасибо.

Опять пьет.

Откидывается на спинку стула. Грудь вздергивается. Жаль, что в белье, сука. Но меня и так вставляет. Платье опять чуть сползает. И прежде, чем она успевает его на место вернуть, замечаю узкие бретели. Сжать бы их. Дернуть. В клочья порвать, чтобы до конца оголить.

Смотрю на нее, а во рту мигом скапливается слюна.

Сожрать бы ее. Прямо сейчас. Вырвать на хер этот стакан из ее ладони. Разбить к хуям…

Но я просто смотрю. Зависаю на ней. Сам не замечаю, как усаживаюсь напротив, оседаю на стул.

Она такая…

Такая, что просто пиздец.

Блядь. На разрыв.

Тянет выбить у нее стакан. Скулы ее пальцами сдавить, сжать это красивое лицо в ладонях. Тянет губы зацеловать. Рывком ее загнуть, завалить, затрахать. Здесь. На столе. У стены. Да похуй где.

Тянет… на дохуя чего.

Но я не делаю ни единого движения. Будто не хочу спугнуть момент. Все-таки она сама позволяет быть рядом. Наблюдать. Она меня терпит.

Так что я тоже позволяю ей. Пить. Глоток за глотком.

Смотрю, как двигается ее нежное горло, когда она слегка запрокидывает голову назад, прикладывается губами к стакану.

Смотрю — и, сука, нечем дышать.

Кислород выжигает легкие. Нахуй. Просто от развернувшейся передо мной картины. Пульс по затылку ебашит. На полную.

Катя…

Волосы собраны в небрежный пучок на затылке. Шея открыта. Длинная. Тонкая. И так хочется пройтись языком по нервно бьющейся жилке между ключицами.

Залипаю на ней. Сам от себя охуеваю.

Она опускает стакан на стол. Снова за бутылку берется.

— Хватит, — говорю.

Глазами стреляет.

— Пожалуйста, — добавляю.

Забираю у нее бутылку. Отставляю подальше. На столешницу рядом с мойкой.

— Верни, — выдает, кивает на бутылку.

— Зачем?

— Поставь обратно, — бросает Катя, дернув плечом.

— Почему?

— Потому что это не твое.

Поднимается. Подхватывает бутылку. Усаживается, снова себе наливает.

Блядь.

Ногой ее стул подцепляю за перекладину. Рывком двигаю вперед. Ближе к себе. Так, чтобы вплотную подъехала.

Вздрагивает. Бутылку отпускает. С грохотом. На стол. И в меня взгляд впечатывает.

— Хватит, Кать.

Она качает головой. Медленно-медленно.

Глаза пьяные.

— Сама знаю, когда хватит, — говорит ровно. — Это не тебе решать.

И смотрит.

Глаза у нее… ебануться просто. С такими глазами больше никакого оружия не надо. Нихуя не надо. Вообще.

— Убрал, — выдает она.

И слегка кивает. Вниз. На ногу, что так и удерживает ее стул. Не смотрит туда. Но мне хватает и этого короткого жеста.

Убираю.

— Я все узнал.

Головой ведет. Рассеянно, смазано. Бровь приподнимает.

— Я думал, ты сделала аборт.

Холодеет. В момент.

Взгляд колючий. Черты точно острее становятся. И даже плечи теперь иначе движутся, пальцы, запястья. Резче. Ладонь обхватывает стакан.

— Все, стоп, — бросает она.

Молчу.

— Это обсуждать не хочу, — говорит и голос повышает: — Не буду! Как закончилась моя беременность.

— Катя…

Пьет. Не разбавляет.

Морщится. Ее всю передергивает. Закрывает ладонью рот. Дышит глубоко. Потом убирает руку.

Возвращает стакан на стол. Тянется к тарелке, на которой разрезан лимон. Берет часть, отправляет в рот. Жует. Кривится, зажмурившись.

— Потом об этом поговорим, — выпаливает. — Сегодня я не совсем в форме.

— О другом давай.

— О чем?

Вскидывается.

— Обо мне, — отвечаю.

— А что о тебе говорить? — хмыкает.

Достаю пачку сигарет. Щелкаю зажигалкой. Закуриваю. Тянусь в сторону, подхватываю один из стаканов. Сбиваю туда пепел.

Она наблюдает за мной.

— Давай, — бросаю. — Слушаю тебя.

— А что я должна сказать?

Хмурится.

— Ну расскажи.

Вопросительно выгибает бровь.

— Ну расскажи, какой я хуевый, — развожу руками.

Зависает. Щурит глаза. Едва заметно. А потом ее красивые губы дергаются. Совсем слегка.

— Подожди, — говорит она, палец поднимает. — Сейчас.

Наливает водку. Разбавляет соком. Делает первый глоток, второй. Кривится и отставляет стакан. Больше не может.

Нихуя пить не умеет. Но упертая, блять. Набирается дальше.

Не мешаю. Пускай.

Она расслабляется.

А я приглядываю.

Катя опять поднимает палец.

Пьяная. Пиздец.

Блядь. А я пьяный от нее. От запаха, который даже сигареты не забивают. От глаз ее ярких. Кошачьих. От губ. От шеи. От каждого блядского движения.

Коротит. Охуеть.

— Ты зачем пришел? — бросает она. — Тебе мало того, что ты мне уже принес? Столько боли. Несчастий. Что тебе еще надо?

Качает головой. Нервно. Пучок на затылке распадается. Пряди рассыпаются по плечам. А запускает ладонь в волосы, проходится по затылку, растрепывая еще сильнее. Прикрывает глаза. Прикладывает:

— Лживый мерзавец.

— Почему лживый?

Кривится. Обнимает себя руками, натягивая чуть съехавшее вниз платье обратно на плечи. Закусывает губу.

Молчит.

А потом распахивает глаза. Взглядом обжигает.

— Лживый, да, — заявляет твердо. — Ты мне слово давал. Завязать. Закончить все свои грязные дела. И что? Завязал? Закончил?

— Катя, ты…

— Ни черта ты не завязал! — обрывает. — Только сильнее увяз.

— Ту бойню не я устроил.

— Ты был там.

— Подстава, — бросаю. — Меня накачали каким-то дерьмом. Очнулся в одной из комнат клуба. Когда туда спецназ вломился.

— Молчи!

Руку поднимает.

— Просто молчи, — повторяет она. — Ты врал мне. Каждый день. А я как идиотка верила. Мечтала. Строила планы.

— Я тебе не врал.

— Да неужели?

— Да.

— Значит, ты в тот день на “дело” не собирался? — губы кривит, вся вздергивается и дальше буквально выплевывает: — Ограбление не готовил со своими людьми?

— Это тебе Лебедев напиздел?

— Отвечай.

— Катя…

— Да или нет? — спрашивает резко и глазами давит. — Говори.

— Я должен был вернуть свое, — чеканю. — Все было четко. По плану. Это даже не ограбление, а…

— Хватит, — отрезает она. — Не юли.

— Там подстава была.

Качает головой, откидывается назад.

— Так ничего и не понял, — выдает глухо. — Врал, что с криминалом закончил, а сам новый план разрабатывал. Последний. И даже повод нашел. Красивый, наверное. Только ты же мне обещал. Забыл? Когда мне предложение делал. В глаза смотрел, держал за руку и… врал.

Блядь.

Молчу.

Бить это нечем.

— Все бы гладко прошло, — продолжает она. — Ну так ты думал. Так планировал. И я бы ничего не узнала. А значит, ничего и не было. Да?

Сука.

И опять не перекрыть.

— А дальше было бы новое дело. Еще и еще. Ты бы не остановился. Такие, как ты не умеют останавливаться. У тебя же совсем берегов нет. И не было никогда.

Глаза у нее как фонари.

Нет, блять. Гребаные пули.

— Ты же после первого срока в офис ворвался. С оружием. Тоже свое возвращал. Справедливость восстанавливал, — припечатывает и с горечью выпаливает: — Ну просто герой. Освободился. Сразу на дело.

Берет стакан. И еще не пригубив, морщится. Делает пару глотков. Отставляет. Смотрит мимо меня.

— Дура я была, — усмехается. — Идиотка. Верила, что ты поменяешься. Бросишь все это дерьмо. А ты…

Дергается. Взглядом полосует.

— Да какая разница, — отмахивается.

Сильнее на стул откидывается. Голову запрокидывает. Будто потолок изучает.

А я вижу.

Как ее ресницы дрожат. Как пальцы судорогой сводит.

— Не понимаю, — бормочет. — Правда. Зачем ты вернулся? После всего. Скажи, как у тебя совести хватает? Нормально тебе это все? А?

Резко поворачивается. Снова прямо смотрит.

— Думаешь, ты такое великое счастье? — ее подбородок болезненно дергается. — Ты порадовать меня решил?

Молчу.

— Ты сделал достаточно, — тихо говорит она. — Правда. Мне хватит. До конца дней хватит.

— Я тебя любил.

Замирает. На пару секунд. А потом отворачивается, ладонями по плечам ведет, рефлекторно платье подтягивая.

— Любил, — повторяет глухо, содрогается. — Так мне твоя любовь аукнулась, что мало не было.

Голос ее режет. По живому. Тихий, надтреснутый.

Но блядь, дело уже даже не в голосе. А в том, чем он пронизан насквозь. И жесты ее, и глаза. И все, сука. Пиздец.

Тут меня и срывает.

Сигарету в кулаке давлю. Отбрасываю. Встаю, отталкивая стул. Шагаю к ней. Вниз. Опускаюсь. Бедра ее обнимаю. Ноги сжимаю.

Не отталкивает. Но смотрит так, что тяжело не отпустить.

— Скажи, — говорю. — Все сделаю.

— Все? — точно эхом.

— Говори.

Крепче сжимаю.

Взгляд ее держу.

— Что мне сделать, Катя? — спрашиваю прямо.

Зеленые глаза как в тумане. Губы приоткрыты. Дыхание сбитое напрочь. Чуть ведет головой. Волосы падают вперед, обдавая ее ароматом.

— Пожалей меня, а? — роняет она.

Прикрывает глаза. На миг.

А потом точно насквозь прошивает.

— Пожалей меня. Уйди, а? И больше не появляйся.

Выстрел.

В лоб.

Но мне уже похуй.

Когда она такая.

Я сам будто мертвый.

И блядь, это ебануться просто, но живой я тоже только рядом с ней. Даже такой. Отстраненной. Чужой. Но… моей. Родной. До кончиков пальцев. Ресниц. До каждой гребаной клетки.

Так что некуда мне идти, Катя. Некуда.

— Нет, — говорю.

Она молчит.

А потом вдруг смеется. Тихо. Нервно. Обреченно. Губы покусывает.

— Лживый, — бросает. — Видишь, какой ты.

— Такой, да.

— Обещал…

— Этого — не обещал.

— Ну вот, — вздыхает.

Ногами двигает.

— Пусти, — выдает хмуро.

Хер.

— Ты слышал? — бровь приподнимает.

Нихуя.

— Ясно.

Перегибается через стол, пачку моих сигарет с другого края подхватывает. Вытягивает одну. Щелкает зажигалкой.

— Ты какого хера делаешь?

Затягивается. И закашливается. Горло прочищает. И снова подносит сигарету к губам.

Дым в потолок выдыхает.

— Блядь, Катя, — рявкаю. — Ты же курево не выносишь.

— И что? — глазами сверкает. — Тебя тоже не выношу, но ты до сих пор здесь. И плевать на мои слова хотел.

— Дай сюда.

Отпускаю Катю, только чтобы сигарету отобрать.

А она не дается, на ноги вскакивает. Пьяно ухмыляется. Уворачивается. Еще и пытается сделать затяжку. Сучка.

— Верни! — выпаливает, когда все же отбираю. — Буду курить!

— Будешь?

— Да!

Ну хорошо, блять. Сейчас ты у меня накуришься. По полной.

Прикладываюсь губами к сигарете там же, где прикладывалась она. Затягиваюсь. До предела. А потом тушу сигарету в кулаке. И в рот Кати вбиваюсь.

Дым выдыхаю. За скулы ее держу. Не разрешаю отодвинуться.

Дергается. Закашливается. Царапает меня.

Так и будешь курить. Поняла?

Вырывается. По роже мне заезжает. Хорошо так прикладывает. До звона в ушах. И глазами добавляет.

Разошлась.

А я ухмыляюсь.

Но недолго.

— Охренел? — резко бросает она и тянется к пульту, чтобы вызвать охрану. — Пошел отсюда…

— Это что за выражения?

Встаю так, чтобы бедрами зажать ее бедра. Вжимаю в столешницу, не разрешая дернуться.

— Охуел, да, — говорю. — Сейчас еще больше охуею.

Довела.

А я предупредил. Честно.

Так что нехуй теперь вырываться.

Обхватываю за горло. Накрываю ее губы ртом. Теперь иначе. По-настоящему. Языком по ее языку. Жадно. Глубоко. До дрожи. Так, чтобы задохнулась.

Блядь. Тормоза отключает. Нахуй. Пью. Еще и еще. Захлебываюсь. Она вырубает похлеще чистого спирта.

Ну все. Сегодня я ее возьму.

Может и неправильно это. Нельзя, когда она такая.

Но мне уже похер. Что правильно, блять, а что нет. Хочу ее. Хочу, сука. И больше не остановлюсь.