Мания приличия

Бессмысленность

Мы никогда не замечаем того момента, в который меняемся, в который начинаем думать, мыслить и чувствовать иначе. Все убеждены, что в секунду человек не в силах радикально измениться, что обновление — длительный процесс, и проснуться новой личностью невозможно. Любое развитие занимает время, но разве нет внезапных озарений, прорывов, духовных революций? Разве мы ежедневно подмечаем за собой какие-то минимальные расхождения с собой вчерашним, и можем точно сказать, что этого и этого не было в нашей голове тогда-то и тогда-то? По-моему, мы меняемся как раз настолько резко, что осознаём это однажды и вдруг, задумываясь о том, что вроде бы не считали как-то прежде, не судили о чем-либо подобным образом. Так произошло и со мной. Я не знаю, когда стала другой, ещё живя у Джиёна, или окунувшись в сожительство с Сынри, но взглянула на себя со стороны я тем утром, когда Сынри уехал на работу, оставив меня разбитой всем произошедшим на нашей помолвке и после неё. Если меня ещё можно было разбить после всего… нет, скорее это было ощущение заляпанности. Меня обваляли в равнодушии, меркантильности и низменности, как в панировке, и это всё толстой коркой засыхало на мне, превращая в гипсовую скульптуру.

С одной стороны я была всё та же Даша, русская девчонка, которая любила семью больше жизни, хотела блюсти заповеди Божьи, помогать людям, страждущим, немощным. С другой я ощутила себя какой-то странной скорлупой, внутри которой та самая Даша и спряталась, а эта скорлупа принадлежала кому-то другому, или вообще не была одушевленной. Она просто была. И никак нельзя было разобрать душит и давит она ту наивную душу внутри, или защищает и оберегает от внешних воздействий. Я знала одно: той Даше было жутко и неприятно находиться здесь, ей хотелось домой, она ничего не понимала в происходящем и понимать не могла, а вот эта самая оболочка назад возвращаться отказывалась, она почти всё осознала и желание разобраться во всем до конца, игнорируя неприглядные помехи, было преобладающим. А самой большой разницей между этими двумя было наличие и отсутствие смысла, из-за чего, собственно, на родину уже и не тянуло. У Даши он был, а у этой лежащей на диване девушки — нет. И она прокручивала слова Джиёна о бессмысленности, и понимала их всё лучше, они буквально входили в её кровь, кожу, костный мозг. Даша хотела быть хорошей дочерью, радовать родителей, облегчать жизнь им и младшим братьям и сестрам, о которых заботилась, хотела быть праведной, выйти замуж честной девицей и хранить верность, любя одного всю жизнь, а потом, после смерти, попасть в рай и встретиться там с душой того, с кем была повенчана. Много было мечтаний, и во всём был смысл. А теперь? Какой смысл быть хорошей, если тут всем всё равно, какая ты? Можно быть последней сволочью, но наличие денег и власти всё оправдают. Какой смысл выходить замуж, если честь потеряна, а любовь безответна? Да и есть ли она? Какой смысл стремиться в рай, если само его существование под вопросом? Я стала понимать ужас этой затягивающей трясины под названием «бессмысленность». Чем можно заполнить эту пустоту, как заткнуть эту дыру, чтобы она не ширилась? Потому что, я была уверена, вернись сейчас домой, к любимым людям, в свою привычную атмосферу — прежней я уже не стану, всё происходящее вокруг начнёт вызывать ухмылку, походы в церковь отторжение, смех братьев и сестер — зависть, потому что они ещё невинны и, дай Бог, останутся такими, а я не могу… не могу больше беззаботно бежать по полю, срывая одуванчики, неся в себе ощущение, что сверху за нами никто не приглядывает, что вообще неизвестно, есть ли Он, есть ли что-то за гранью жизни; неся на себе ощущение мужских рук, рук мужчин, которых я не любила, но которые имели право пользоваться мной. Когда мать обнимет меня и поцелует — именно в это мгновение я окончательно сломаюсь, потому что пойму, что место, где я ждала долгожданного приюта, стало чуждым, я для него стала чужачкой. И теперь, с подозрительностью, презрением, мыслями о мести, допустимости её, с ненавистью и равнодушием, что расползаются по сердцу, я гораздо ближе Сингапуру. И тому, кто наводит тут порядки. Могло бы показаться странным, что какие-то четыре с небольшим месяца перекроили созданного за двадцать два года человека, но вспомните какой-нибудь летний лагерь, двухнедельный отдых вдали от дома, продолжительное лежание в больнице, после которой возвращаешься, привыкнув к другому графику — хватает и более короткого срока, чтобы переступив порог дома растеряться, и два-три дня приходить в себя, ища своё прежнее место, обвыкаясь обратно, и при этом ещё долго может вспоминаться то, откуда ты приехал, и испытанное, волнуя память, будет создавать дискомфорт. Так что же произойдёт за четыре месяца? За четыре месяца можно не просто измениться — можно родиться заново, забыв, кто ты была до этого. Каково было жить Джиёну без конечного ответа на нескончаемую череду «зачем?». У меня раньше первое же «зачем» упиралось в простое и ясное «затем, что на то воля Божья», но если убрать Бога и веру, и искать ответ только лишь разумом, то «зачем» становится неисчисляемым, а потому убивающим, ведь любое слово тогда поддаётся скептическому взгляду, критике и цинизму. Если нет ничего святого — можно критиковать всё, а когда критиковать можно всё, то нет ничего недопустимого. Логика становится беспощадной. Но даже когда друг Джиёна вчера сказал о том, что смысл нужно создавать самому, я видела, что глаза Дракона не загорелись, вопреки его деланному веселью. Там по-прежнему читалось: «Так смысла всё-таки нет? Если я его не сочиню — его нет? Его нет! Он фикция, и если трезво смотреть на вещи, не создавая иллюзий, то абсолютный реализм — это бессмысленность». Я перевернулась на спину и уставилась в потолок. Это мои мысли, а не Дракона, я не знаю, так ли именно он думал вчера, но очень похоже, что так. За всей его непробиваемостью, той, которую нельзя сокрушить, даже поцарапать, всё-таки не было счастья. Не было, я уверена. Подумав об этом ещё немного, я тихо хмыкнула вслух. Ирония в том, что смысл не поддавался разуму, он давался только сердцем и чувствами. Как только мы привязываемся к кому-то, любим кого-то, дорожим кем-то, нам сразу же есть ради чего жить, нам страшно умирать и страшно, что умрёт этот кто-то, кого мы любим. Но едва чувства угасают, никаким материальным топливом смысл не раскочегарить. И Даша внутри меня, ещё способная любить и чувствовать, сдерживала во мне рождение полной безысходности, она же жалела Джиёна и хотела бы, чтобы он научился чувствовать тоже. Но как возможно заставить кого-либо стать чувствительным, если он бесчувственный? А как Дракон заставляет меня становиться всё жестче и суше, когда я не такова от природы? Ему проще — у него опыт, сила, власть и все средства. Что я могу ему противопоставить, если даже высказать ему в лицо всё, когда пожелаю, не могу, потому что он недостижим для простых смертных, отстранив себя от людей, закрывшись в особняке со спальней-сердцем и постелью-душой. Я посмотрела на мобильный. Джиён найдёт смысл, хочет он того или нет. Когда вечером вернулся Сынри, я не стала с ним разговаривать. Молча подала ужин и ушла. Разумеется, первые полчаса он пытался показать, что я немедленно должна прекратить себя так вести, иначе… На этом «иначе» он и спотыкался. Чем он хочет напугать меня? В результате, посидев у себя в комнате, пока я занималась английским, он опять приволокся с раскаянием на лице, стал целовать меня и уговаривать не обижаться, простить его, забыть, потому что это всё козни Джиёна, тот вечно хочет всё всем вокруг испортить. Победа опять осталась за мной, потому что я знала, что Сынри никогда не применяет силу к женщинам, и если его оттолкнуть, он может сколько угодно сердиться, горлопанить и выказывать недовольство, но в итоге подожмёт хвост и капитулирует. Так и случилось, и я снова спала в зале на диване, никем не тронутая, почти счастливая, если бы не ощущение того, что я и сама не знала, что делать дальше? Ради чего? К чему стремиться? Как всё-таки тяжело без смысла… Один день тяжело, а как Дракон живёт с этим годами? Может, потому ему и ненавистно время? Время тоже бессмысленно — оно ничего не меняет, по сути, потому что его не существует, как верно заметил Джиён. У нас говорят, что время лечит, а если судить по-сингапурски, то, по-моему, время убивает. Нет, правда, самой себе создавать смысл очень глупо. Это фальшиво. Он либо должен быть безусловным, сам по себе, либо его всё-таки нет. А что, если смысл даруется не чем-то отвлеченным, невидимой силой, а одним человеком другому человеку? Если суть в чувствах, то фактически так и есть. Только кто-то даёт цель, вектор, заставляет двигаться, направляться к чему-то, внутри себя ведь это невозможно. Саморазвитие, самосовершенствование и самореализация? Нет, это не то. Это движение на месте, вверх или вниз. А идти к чему-то можно только ради кого-то, и никак не ради самого себя. Утром, пока Сынри ушёл в душ перед работой, я взяла его телефон и открыла список контактов. Как и подозревалось, Джиён был записан «Дракон». Я переписала номер в свой телефон и положила вещи Сынри на место. Приготовив завтрак, я встретила мужчину на кухне легкой оттепелью, мимолётно улыбнувшись и позволив поцеловать себя. Обнадеженный, мой «жених» заговорил об отстраненных темах, чтобы не задевать пока что «горячие», которые могли бы привести к конфликту. Спросив, не хочу ли я с ним провести день в офисе, чтобы как-то разнообразить день, он получил отрицательный ответ и уехал. Я взяла в руки трубку. А почему, собственно, нет? Сколько ещё я буду дрожать перед этим человеком, стесняясь открыть рот, боясь взглянуть ему в глаза? Хватит этого культа Дьявола. Джиён всего лишь человек. И дело не в том, есть у него слабости или нет. Моя сила в том, что я не стала бы ими пользоваться, даже знай о них. Мне это не нужно. Я не буду играть. НЕ БУДУ. Я нажала вызов. — Да? — послышался его деловой голос, и у меня всё-таки желудок подпрыгнул от напряжения. — Не занят? — спросила я, как привыкла, вежливо, и возникла заминка. Он не узнал, кто это, подумала я, и поспешила уточнить, сразу же растеряв половину боевого пыла: — Это Даша. Прости, если отвлекаю. — Нет, нет… всё нормально, — медленно и заинтриговано протянул он. — Хорошо, — выдохнула я, и совершенно забыла все слова. Что говорить-то? — Что-то случилось? — поинтересовался он. Тоже из вежливости? Или любопытно? — Нет… то есть… относительно. Физически ничего. — Бог умер? — озабочено спросил Джиён. Я закатила глаза, пока он не видит. Он ждал ответа, а я не хотела сейчас спорить о религии. Пауза затянулась, и я, вспомнив русскую присказку, разрядила обстановку: — Нет, мент родился. — Что? — Ничего, искрометный российский юмор… Джиён? — Да? — Тебе скучно? Не в смысле прямо сейчас. А вообще. Тебе ведь скучно? — Знаешь, обычно, когда девушки говорят о скуке, и задают такие вопросы, всё заканчивается фразой вроде «приезжай, я сейчас одна, и мне тоже тоскливо», но только ты можешь спрашивать о скуке, реально не предполагая пригласить в постель. Хотя ты стопроцентно дома одна. И ты не просила у Сынри мой номер, потому что это потребовало бы кучу объяснений, а значит, добыла его тайком сама. Даша, ты превращаешься в агента разведки? — Ты не ответил про скуку. Я думала о твоих словах про бессмысленность. — Ты думала о моих словах? Приятно. Хорошо, я отвечу. Чаще мне скучать некогда, и скучаю я, на самом деле, редко. Даже когда остаюсь в одиночестве и смотрю в одну точку. У меня очень много мыслей, и очень много дел, о которых стоит тщательно думать. Нет, мне не скучно… если ты думаешь, что бессмысленность порождает тоску — то это не так. Бессмысленность ничего не порождает, она бесплодна. Пустоту, которую она даёт, можно занять чем угодно. Ты слышала Йесона? Посей, что хочешь, и взращивай. Я с ним не согласен. — Я всё-таки угадала! Я знала, что его взгляд полон скептицизма. — Как что-либо вырастить на бесплодной земле? Рисуй по воздуху, пиши на воде — тот же результат. Почему же от этого впадать в уныние? То, что на фоне бессмысленности легко найти, чем себя занять и развлечь, не означает, что обрелся смысл. Это подмена понятий. Эдакое, к примеру, «всё было напрасно, но вдруг я влюбился». И что? Всё перестало быть напрасным? Ты завтракал, ходил на работу, покупал газету и смотрел футбол, чтобы влюбиться? Никак не связанные вещи. Нет, любовь — это очередное развлечение, занятие, ширма, которая прикрывает отсутствие смысла. То же самое семья, дети, деньги — это досуг, развлечение. Это не цель, не то, ради чего, это то, что сопутствует, то, благодаря чему. — А что же тогда в твоём понимании смысл? — запуталась я. — Выдумка? Как и истина. — Постой, но как же тебя пугает бессмысленность, если ты признаёшь, что иного и невозможно? — А почему все боятся смерти, когда знают, что, в конце концов, умрут? — Ну… многие верят в вечную загробную жизнь, поэтому считают смерть не последним этапом… — Так тем более тогда, чего бояться? Умер и попал куда-то, где живёшь дальше. Но вернёмся к смыслу. Почему я сравнил его с истиной? Потому что его тоже каждый придумывает сам для себя. Кто-то говорит: «Главное заработать побольше денег» — это выбор этого человека, кто-то говорит: «Я хочу встретить свою половинку» — это он решает, что ставит во главу стола. Каждый сам сочиняет, ради чего и для чего хочет жить — это смысл, по-твоему? То, что они выдумали сами, как самое главное? И у всех оно разное… но где настоящий ответ, для чего они родились? Для чего создано человечество? Чтобы рождаться и умирать? Вот для чего рождён конкретно я? Да черт его знает, Даша, и на эту тему каждый фантазирует, как ему удобнее, как ему в голову взбрело. — Но ведь у каждого, действительно, может быть своё предназначение в жизни. — Допустим. Один рождён пророком, чтобы дать людям надежду, другой врачом, чтобы спасти тысячу людей от болезней, третий преступником, чтобы обокрасть сотню дураков, а четвертый амбициозным полководцем, чтобы положить миллион народа населения на войне. Половина хороших, половина плохих, и того КПД — ноль. Мы можем разбирать отдельные личности и их биографии до бесконечности, но если избавиться от близорукости и поглядеть как бы сверху, увеличивая панкратически фокусное расстояние, то в общем охвате увидим, что бесконечная смена поколений, жизней, наций, государств — мышиная возня. Ты думаешь, что меня пугает бессмысленность внутри моей жизни? Нет, ты неверно поняла. Внутри неё я ориентируюсь прекрасно и нахожу гору развлечений и удовольствий. Раз уж меня выплюнул злой рок на землю, то я тут верчусь, себе на радость, но я говорил о конечной роли жизни в существовании… Вселенной, что ли, давай назовём такой глобальный объект. Этой Вселенной, которую мы даже представить своим умишком не можем — хотя Сынхён, когда упорется, заявляет, что может, и даже две штуки — всё равно, есть мы, нет нас. И тем, кто будет после нас всё равно, были мы или не было нас. Как нам сейчас всё равно на те миллиарды, что откинулись ещё до нашего появления на свет. — Так, тебя огорчает, что ты не оставишь свой след во Вселенной? — Мне удалось ухмыльнуться. — Нет, ты правда маньяк в области гордыни. Твоя мания величия не знает пределов. — Я не отрицаю, что я о себе очень высокого мнения. Но должен же у меня быть хоть один недостаток? — Джиён засмеялся. — Нет, мне не важно оставить свой след во Вселенной. Кому тут что-либо оставлять после себя? Зачем? Я всего лишь, когда задумываюсь о мироустройстве, угнетаем мыслью о том, что если это всё создал кто-то, то он был настолько туп, что сам не понял, нафига это всё лепил, а если это всё создалось само собой, из хаоса, то зачем мы должны париться? Но если большой взрыв[7] — это то, благодаря чему всё и появилось, то почему нет культа почитания большого взрыва? Религии в его честь, миллионов адептов… что за неблагодарность? Ладно, это долгая тема, Даша. Я тебя наверняка утомил. — Нет, мне интересно. — Серьёзно? — Да. Ты как-то говорил о том, что яблоко с древа познания и изгнание из Эдема — это аллегория. На самом деле подразумевалось, что люди, обретя разум, обрекли себя на страдания, потому что стали единственными представителями животного рода, которые осознают болезни, боль, смерть, голод, и там, где антилопа скачет и жуёт траву, человек хватается за голову и задаётся вопросами, почему эта трава зеленая, почему антилопа не умеет разговаривать, почему солнце светит. И это превращает в трагедию его жизнь сильнее, чем холод и недостаток пищи. Однако ты, чей разум явно глубже и сильнее, чем у многих, утверждаешь, что не страдаешь. Так что же, познание всё-таки способно даровать счастье? — Способно, но как я сказал тебе однажды — в Эдем обратно не пускают. Ты чувствуешь это? — Что именно? — Что не можешь думать так же, как прежде. Не можешь видеть многие вещи прежними глазами. Когда ты пыталась мне читать нравоучения и воспитывать, ты же была уверена, что если я захочу, то стану милым и наивным благодетелем, не так ли? Что же ты скажешь теперь? Может человек, поняв однажды что-либо, перестать обращать на это внимание и вернуться к первозданному мышлению? — Должен смочь, — упрямо заявила я. — Ты можешь сейчас в постели испытать тот же страх, трепет, тот же неподдельный стыд, что в первый раз? — Передо мной пронеслись все эти недели ночей с Сынри. Сыграть что-либо попытаться можно, но почувствовать то же самое, что было со мной в первую ночь? При всём желании — нет, у меня больше нет тех чувств, рожденных неизвестностью. — Нет, — честно и печально признала я. — Вот видишь… — Джиён отвлекся, и я услышала щелчок зажигалки. — Ты не обиделась на меня из-за Сынри? — Причем здесь ты? Это была его воля. Если бы он не хотел — он бы не изменил. — Ты права. Он таков. Мы сказали позавчера, что все мужчины изменяют — это неправда. Не все. — Я знаю. Мой отец никогда не изменял маме. Из-за поступка Сынри я и задумалась о бессмысленности. — А я-то думал, что ты захотела тоже ему изменить и вспомнила обо мне, — хохотнул Дракон. — Это была бы странная месть, отвечать на то, что ему приносит удовольствие тем, что доставляет мучение мне. — Тебе секс опротивел в принципе? — Я не могу сказать, что он отвратителен… но как можно получить удовольствие с тем, к кому ничего не чувствуешь? — Попробуй Мино, — вдруг выдал Джиён. Я чуть не задохнулась. Ничего себе советы! Но меня моментально бросило в жар, стоило только подумать о том, что мы… что я и он… что Мино… о, Господи! — Это что ещё за дьявольское предложение? — Ну, я же змей-искуситель. Почему нет? Если ты с ним переспишь, месть для Сынри будет справедливой, и ты, как хотела, получишь удовольствие. — В чем очередной подвох? Ты за это кастрируешь Мино? Что ты хочешь с ним сделать? — Дракон засмеялся. — Успокойся, ничего я с ним больше не собираюсь делать. Если хочешь — встречайтесь. — Меня почти затрясло. Несмотря на то, что я понимала, что отношения с Мино погублены, что та единственная и светлая любовь, которая мне представлялась с ним когда-то потеряла возможность существования, я таяла от одного допущения, что могла бы оказаться в его руках, с ним, снова получить его поцелуй… в нос ударил запах, которого не было рядом, но я помнила его, каждую ноту туалетной воды по мере её усиления, когда приближаешься к Мино. — А как же Сынри? Разве тебе не он от меня нужен был? — Если он тебе изменил, значит, твоя власть над ним не велика. Значит, он слишком просто к тебе относится. Чтобы мужчина задумался, ему нужно учуять запах конкурента… — Ах, так вот откуда эта щедрость? — вновь попалась я на удочку. Даша, ты же с Джиёном разговариваешь! — Это всего лишь методика по усилению привязанности ко мне Сынри? — А ты как думала? Если ты сейчас будешь там сидеть ноющая, потерявшая смысл и все радости, то он махнёт на тебя рукой. А если в твоих глазах загорится огонь, но гореть он будет для другого… Сынри задумается. — Однако я вовсе не собиралась превращаться в настоящую потаскуху, которая спит со всеми подряд. Когда я подумала об измене, я имела в виду не физическую, я хотела сделать именно то, что от меня изначально требовалось: заставить Сынри стать человеком Дракона, перестать быть на его стороне и подставить его. Да, я собиралась стать подлой… а теперь мне предлагают ещё стать и развратной? — Джиён, когда ты перестанешь сочинять для меня какие-то коварства, которые я должна реализовывать, сама о том не подозревая? — Я посмотрела на время. Мы с ним болтаем уже минут двадцать! Ничего себе, позвонила решить деловой вопрос. Не надо было начинать издалека… В результате и по делу передумала говорить. — Не знаю, когда это перестанет мне быть нужным? — Или когда наскучит? — Возможно. — Может, нам убить двух зайцев одним выстрелом? Ты якобы хочешь меня, а мне нужно заинтриговать Сынри тайной любовной связью… ты переспишь со мной, потеряешь ко мне интерес, Сынри ко мне привяжется — ты от меня отвяжешься. Идеально же, нет? — Ты хочешь со мной переспать? — Не хочу, но могу, потому что благодаря тебе мне всё больше всё равно. — А я не хочу спать со «всё равно», я хочу спать с «хочу», — наиграно капризно пробубнил Джиён. — Что ж, если я с Сынри создаю сносную видимость, то и с тобой бы справилась, наверное. — Я несколько более чувствителен, чем Сынри, я бы заметил притворство. И вообще, ты же знаешь — я не буду с тобой спать. — Я того же мнения. Это была шутка. Ладно, извини ещё раз за беспокойство… — Ничего страшного, ты… звони, не стесняйся, — расплылся Дракон по ту сторону трубки. — Угу, ты тоже. — Мы попрощались. И зачем я ему звонила? Чтобы снова захотеть Мино? Обрести смысл он мне не помог, скорее подтвердил, что он утерян напрочь. Зато он напомнил мне ту свою фразу: «Я давал тебе шанс не губить нас обоих. Запомни этот вечер. Обратно в Эдем не пускают». Вместо смысла я нашла единомышленника и компанию. Теперь мы с Джиёном по одну сторону баррикад, и как-то с этим нужно жить. Сынри вернулся из офиса с цветами, бутылкой шампанского и ещё одной красного вина. Снисходя до полу-прощения, я выпила с ним бокал, а потом ещё один… в результате мы на двоих выпили обе бутылки. Я стала разговорчивее, добрее и сговорчивее. Если выпить, не то чтобы всё становится приятно и весело, но уходит напряжение и то, на что сознание говорило твердое «нет», становится безразличным, трансформируясь в «почему бы и нет?». Я позволила завести себя в спальню, где Сынри был так ласков и нежен, что я его с трудом узнала. Целуя моё лицо, руки, тело, он шептал, что больше никогда так не поступит, зарождая во мне сомнения по поводу того, на чьей же стороне всё-таки остаться? Но внутренний голос недоверия подначивал меня не слушать его заверения, потому что это всего лишь слова неверного мужчины. Мужчины, с которым я опять разделила постель, представляя совершенно другого. Мино. Он продолжал занимать все мои эротические фантазии, однако, такое ощущение, что при всём этом совокуплении, где-то у изголовья держал свечку Джиён, убеждаясь, что всё идёт соответственно его планам. Что я из этого поняла? Что пить нужно меньше.