Мания приличия

Конец брачной ночи

Какое-то время казалось, что мы пролежим так вечность. Без желания и нужды говорить. Стоило мне подумать этими категориями — времени и вечности, — как я ощутила к ним ровно ту же ненависть, которую к ним испытывал Джиён. Да и само это «какое-то время». Какое? Раньше я ненавидела Джиёна и обстоятельства, боль и страдания, а теперь мне захотелось разбить часы. Любые. Попытаться убедить Джиёна, что на этот раз он хозяин времени и может всё решить по-другому и исправить? Что утру не обязательно быть катастрофичным. Раньше мне хотелось найти границу власти Дракона и загнать его за неё, теперь я придумывала, как расширить эту границу до такой дали, чтобы не встретить её за всю жизнь. Дракон должен быть всевластен, я хочу, чтобы он мог всё — похищать, убивать, удерживать, любить, повелевать и останавливать время. Я открыла рот, произнося первый звук, но одновременно с ним точно так же открыл свой Дракон. Мы одновременно остановились и засмеялись. Я подняла глаза к его лицу.

— Говори. — Нет, ты, — уступил он мне. — Ладно, — водя ладонью по его груди, мне хотелось вжаться ещё теснее, ещё, хотя теснее уже некуда было, не соединиться же с ним? Да, именно стать одним целым. Хотелось бы, чтобы ничто не развело в разные стороны. Прежде, подсознательно, я думала, что ближе к Небесам, с любовью к Богу, с отсутствием плотских желаний, а Джиёна считала насквозь земным и приземлённым, но вот в такой близости с ним понимаешь, что это он небесный, это он Дракон с крыльями, способный посадить себе на спину и вознести куда-то, где не побывала бы никогда самостоятельно простая земная женщина — я. Странное дело, я чувствовала его внутри себя. Не так, как Сынри, когда он входил в меня, а где-то в груди, в дыхании, в желудке, там, где на Востоке считают, что живёт душа, потому и делают харакири — выпускают дух. Я ощущала Джиёна между лёгкими, сердцем и печенью, растёкшегося там и обосновавшегося, но не видела тому зримых доказательств, и это вынуждало ёрзать рядом с ним, ища, где же происходит утечка, где переходит его физиология в мою? Что он чувствовал сейчас? Я одна сошла с ума? — Ты можешь оставить меня с собой рядом. — Не могу. — Почему? — Он посмотрел на меня, как бы говоря «я думал, что ты поняла», и мне стало даже как-то неудобно, ведь я действительно поняла. Где-то глубоко в мозгу поняла, но чувствам нужны весомые слова и оправдания. Чувствам? Нет, им ничего не надо, кроме вот этого таинственного существа, благодаря которому они и горят, и вряд ли какие бы то не было доводы убедят их в том, что им надо складывать чемоданы и готовиться отбыть. — Ты будешь в опасности. Нет, подожди, не говори ничего о том, что тебе на неё всё равно, или что тебя не испугать. Я знаю, что тебя не испугать. Но меня — меня теперь можно! Оставить тебя? И что из этого выйдет? Я буду постоянно таскать тебя с собой, боясь выпустить руку хоть на минуту, буду постоянно оглядываться и проверять, не случилось ли чего? Не ударили ли те самые враги, которых у меня тьма тьмущая? Я перестану замечать всё, что замечал прежде, и мои глаза будут искать только одну точку — Дашу. Где она? Её охраняют? Верных ли людей я к ней приставил? На переговорах я буду коситься на тебя и не улавливать тех тонких намёков, дрожи в голосах и лжи, которые всегда распознавал благодаря своей бдительности. Этой бдительности больше не будет, потому что страх потерять тебя и не уберечь затмит всё. Хорошо, я могу оставить тебя здесь, прямо в этом доме, усилить охрану и не выпускать тебя никуда без десятка телохранителей. И снова: те ли люди рядом с ней? Не предадут ли они меня? Не продадут ли они её? Как там Даша? А ты? Ты сама как долго протянешь, не выходя из этого дома? Ты о золотой клетке мечтала? Ты, родившаяся в России, где пешком можно всю свою жизнь идти от границы до границы, если не сожрут волки и медведи. Тут они сожрут без всяких «если», в этих тесных границах, всякое зверьё в людском обличье. Твоя жизнь превратится в ад, которого ты так боялась, и разовьётся половина моих параной — скука, подозрительность, нервозность, зажранность. Так будет. И знаешь, что это всё усугубит? Зная, что ты тут, сидишь в моём доме, ждёшь меня, никуда не деваешься, ты думаешь, мне захочется разъезжать по переговорам? Заключать сделки? Торчать в клубах и притонах, чтобы заводить и разводить знакомства? Я захочу приехать сюда, закрыться с тобой в этой спальне и не выходить из неё, пока твои архангелы не протрубят о конце света, или пока Иисус лично не явится второй раз, чтобы постучать мне по плечу и сказать: имей совесть, закругляйся, дела ждут. Но и его авторитет вряд ли заставит меня от тебя оторваться и уйти. Я не хотел, чтобы ты мне надоела, а теперь боюсь, что ты мне никогда не надоешь. И пока мы проваляемся в этом раю неделю-другую, мои драконы потеряют страх передо мной, мои недоброжелатели станут в курсе моего слабого места, мои партнёры найдут других партнёров, моя охрана получит от кого-нибудь взятку. Мы выйдем из рая в разрушенный мир; не тот, в котором сейчас мы в безопасности, а тот, в который превратится моя драконья империя без присмотра. Для этого много не нужно — ослабить хватку. Чуть-чуть. Отвлечься, моргнуть, зазеваться и всё. Не пощадят никого, ни тебя, ни меня, ни Сынхёна. Я не утрирую, Даша, так всегда происходит. Как оказался здесь я? Как оказываются новые главари на своих местах? Одному стоило лечь в больницу с приступом аппендицита. Он лежал в палате два дня, с острой болью, беспомощный, под присмотром врачей. Знаешь, что произошло за это время? Его жену, ворвавшись в их дом, изнасиловали и убили, сына зарезали, а его на третий день удушил подосланный убийца прямо в палате. Чтобы ты понимала, насколько всё серьёзно — я даже не простужался уже лет десять из предусмотрительности. Чтобы не оказаться слабым в ненужный момент. У меня нет на это права, если я хочу сохранить то, что имею. Я Дракон, я ужасен, коварен, жесток и непредсказуем, я обладаю полу-божественной сущностью и, возможно, по слухам, бессмертием. Читаю мысли и гляжу в будущее. Именно это должны обо мне знать и помнить. Власть держится не только на силе, она держится на страхе, а источник страхов у всех свой. И я должен быть многогранным источником, — Джиён перевёл дыхание, вздохнув. Я чутко слушала его сердцебиение, уверенное и ровное. Нет выходных, нет отпусков, нет возможности уволиться. Я хорошо помнила его сравнение со свергнутыми монархами. Даже если сбежать, найдут и ликвидируют, потому что бывший лидер — тоже лидер. Всегда лидер. Hasta siempre[23]. — Был в конце прошлого века такой наркобарон в Колумбии, — продолжил Джиён, — Пабло Эскобар[24]. Он почти монополизировал торговлю кокаином в стране. Он был одним из самых богатых людей мира. Мне было пять лет, когда его застрелили и, естественно, я не знал об этом, и познакомился с его историей будучи подростком. Знаешь, почему он погиб? Он успешно прятался от полиции, которая его пыталась поймать, и его никогда бы, может, не нашли, но ему захотелось поговорить по телефону с сыном… Поговорить с сыном — понимаешь? Человек, продающий наркотики, убивающий, пытающий, занимающийся рэкетом, не считающийся с законами, знавший, что за ним гоняются и его ищут, не смог пересилить своих чувств к сыну! Он заболтался с ним дольше позволенного, и звонок засекли. Его обнаружили и застрелили при попытке скрыться. Кокаинового короля, у кого денег было столько, что он мог купить, пожалуй, и всю Колумбию… или хотя бы тогдашний Сингапур. — Не сравнивай себя с ним, пожалуйста, не надо, — тронула я его губы кончиками пальцев со свадебным маникюром, призывая замолчать. На ногтях блеснули стразы, а я посмотрела на кольцо, которое заменил на моём безымянном Джиён. Чтобы получить её, нужно убить дракона. Нет, никто не убьёт моего дракона. Моего Дракона. — Я не суеверный, в отличие от моего главного неприятеля — синьцзянского босса. Помнишь, мы когда-то говорили о том, хорошо ли шутить со смертью? Я могу повторить, что если с ней не шутить вовсе — это не значит, что она никогда не придёт к тебе в благодарность за уважение. — Джиён, даже если всё так пугающе и безысходно, неужели тебе проще жить в разлуке, чем умереть вместе? Если ты по-настоящему полюбил меня… — Он приподнял голову, начиная усмехаться знакомым образом. Раньше я напрягалась от этой косой улыбки, а теперь ощутила себя счастливой, потому что она предназначалась мне, потому что только со мной ему было интересно, только моё присутствие развлекало его и делало его жизнь счастливой. Я запоздало поняла, что в этом сарказме искренний Джиён и его неподдельная реакция, его желание отвечать и впутываться, вмешиваться, а не как со всем остальным во всём мире — наблюдать со стороны. Это ради меня он начинает говорить и бесится, это со мной он хочет что-то доказывать и слушать. Только для меня, а я — только для него. — Да, да, Даша! Да, мне проще жить, прикинь? — хохотнул он. — Я не хочу умирать, не вместе, не по отдельности. Мне не девяносто лет, не восемьдесят и даже не семьдесят. Я не хочу сдохнуть и тебе не советую к этому стремиться. — Но ты не испугался ножа в моей руке… ты не верил в мою решительность? — Почему же, вполне. Я не знал, чего от тебя ожидать, вообще не знал. Ты была для меня когда-то tabula rasa[25], а теперь стала terra incognita[26]. — А мне показалось, что мы с тобой, наконец, стали как будто идентичными, и теперь поймём друг друга. — Последний человек, которого я когда-либо понимал — это я сам, — посмеялся Джиён. — Зачем же пытался уподобить меня себе? — нахмурила я брови, но Дракон тронул морщинку между ними, после чего наклонился и поцеловал, призывая не сердиться. — Потому что со стороны проще в чём-либо разобраться. Я надеялся взглянуть на себя со стороны, — он поцеловал меня глубже и настойчивее. — Это всё выдумка, Даша, у меня не было плана создать тебя по своему образу и подобию, я просто постепенно захотел, чтобы ты достигла того уровня разума и сознания, когда сможешь принять мой мир, когда тебе не будет ото всего этого горько и противно. — Мне не перестало быть горько и противно ото всего этого. — Хорошо, — сдался Джиён, — главной целью был я, я хотел, чтобы ты смогла стать моей. Добровольно. Захотеть этого. — Кстати, — кокетливо расплылась я, приподнявшись на локте, — кто-то говорил, что если мы переспим, то это будет самое большое разочарование для нас обоих. Ну и, разочаровался? — Джиён облизнул губы, очевидно взволнованный чем-то, так что тоже приподнялся, чтобы смотреть глаза в глаза. — Ни на миг, — твёрдо промолвил он. — А ты? — Я не знаю, как это можно назвать, но точно не разочарованием. Это… это было совсем не грязно, не пошло и не так, как мы спим с Сынри. Когда он забирается на меня… — Пожалуйста, без подробностей, ладно? — оборвал меня Джиён. Я прищурилась. — Ты же не ревнивый? — Это не ревность, я просто не хочу говорить о других, когда мы вместе, когда… — … он забирается на меня, — поняв, что это дико раздражает Джиёна, продолжила я, будто не услышав его, — и его член оказывался во мне… — Даша… — прошипел мужчина. — А его пальцы собственнически тискают мою грудь… — Даша! — повысил он тон. — А пальцы щиплют вот эти самые соски — твоего любимого цвета… — Джиён, как когда-то, заставил замолчать меня поцелуем. Мне хотелось смеяться сквозь него, но губы Дракона не давали уйти из-под них в смех, и я, побрыкавшись, раскрыла уста, чтобы с удовольствием принять в себя язык, язвительный и ядовитый, но обезвреженный на эту ночь. Одну ночь. До приближающегося утра. Посерьёзнев, я остервенело врезалась в поцелуй в ответ, и мы с Джиёном несколько минут не могли отпустить друг друга, сливаясь телами, пока какая-то синхронность снова не заставила отступить. Моя рука осталась на нём, обнимающей, как и его ладонь на моей талии. — Мы не должны умирать, Даша, мы должны жить долго и… — И как же мы будем счастливы, если придётся расстаться? Какой смысл будет в дальнейшей жизни, если самое прекрасное, что могло случиться с двумя людьми — уже случилось? Жить воспоминаниями? — Какая выходит интересная штука, Даша, смотри, — глядя в потолок, призывал меня, конечно, не уставиться на него тоже, а воображать, как и он, Джиён, — ты говоришь, какой будет смысл в раздельной жизни? Но тогда, выходит, что все свои бренные дни, которые я искал смысл и задумывался над ним — да, скорее просто задумывался, чем искал, — я не признавал, что смысл единственно в том, чтобы найти себе подходящую девочку и охренеть с ней от любви, подальше от всей грязи и призрачности мира. И теперь вдруг встаёт выбор, так и остаться без смысла или сделать единственным возможным смыслом женщину? — Любовь, — поправила я. — Любовь — вот смысл. — Ну, ещё скажи, как раньше, что она есть Бог. — Чем бы она ни являлась, Джи, — впервые так просто назвала я его, и мне это понравилось. Он тоже улыбнулся самодовольно, хотя не повёл и глазом. — Ты говорил, что сам себя мотивируешь и определяешь свои поступки, но, однако, встретив меня, твои поступки, пусть направляемые и из твоей головы, переиначились. И я постепенно перестроила себя… не специально, ни ты, ни я не действовали намеренно. Была некая сила, которая толкала нас на мысли друг о друге, которые и определяли наше движение дальше. Что это, как ни некая всемогущая сила, которая всё же выше нас? Неужели ты и сейчас скажешь, что абсолютно сам всё решил? Что не было какой-то предрешённости, которой было бесполезно сопротивляться? Или ты сам её создал? Джи, признай, что что-то в этом мире есть, что нам не понять, что нам не подвластно, во что можно только верить. — Это так унизительно, но одновременно с тем так неостановимо, — он опустил на меня взгляд и погладил по щеке. — Я не могу сейчас тебе ни в чём отказать: хорошо, Бог есть, ты счастлива? — Джи… — покраснела я, шокированная, даже сильнее, чем если бы он сделал мне предложение. Я не так опешила, когда он в любви признался. — Ты всё-таки уверовал? — Даша, я всего лишь ему позволяю быть на эту ночь. Завтра опять его убьём, ладно? — Нет, никуда он не денется. Однажды выдуманное, обратно не задумаешь, — чуть отстранилась я, поглаживая татуировку на боку Джиёна. — Так, он всё-таки выдуманный? — Нет, иначе не было бы чудес. И не говори, что их не бывает. Посмотри на нас! Разве это не чудо? — И ты ещё скажи, что оно вызвано силой твоих молитв, — скептически хмыкнул Дракон. — Не моих. Ты не правильно понимаешь, как работает эта система. — Поцеловав его губы, я объяснила: — Спасается не тот, кто молится, а тот, за кого молятся. За меня молится моя семья, я знаю. А за тебя молилась я. — Меня опять начинает подташнивать, я может и милый до рассвета, но не бесконечно терпеливый. — Зато всегда молодой, — указала я на татуировку, которую гладила. — Ты бы хотел жить вечно? — Мм… в большинстве случаев — нет. Но есть кое-что… Помнишь, в обсуждениях с Сынхёном, была произнесена такая фраза: если любовь заканчивается, то это не любовь? — Помню. — Я не люблю начинать дела, которые не смогу завершить, я никогда не берусь за неисполнимое. А тут… вот ведь в чём дилемма, любовь не заканчивается, а жизнь обрывается. Значит, взявшись любить, ты подводишь это чувство? Оно вечное, а ты нет. Я правильно мыслю? — Абсолютно, — поддакнула я. — Тогда что же, все люди в любом случае предатели? — А может, именно и только любовь уносит нас в вечность после смерти? — Для этого нужно знать, что после неё что-то есть. — Для этого достаточно верить, что после неё что-то есть. — А если нас всё-таки расщепляет на атомы? — Тогда о нашей любви складывают легенды и душещипательные истории, и она всё равно остаётся в веках. — Ууу, святые угодники, дамочка, у вас от амбиций губы по ветру не заколосятся? — Я стукнула его в бок. — Да я не о нашей конкретно, я о нашей — людской, ты первый употребил местоимение «нас», я и продолжила. — Не отрицай, в тебе полно самолюбия. — Да иди ты! — отвернулась я, находясь в заигрывающем состоянии духа. Джиён положил подбородок мне на плечо, прижавшись сзади. — Эй, мадам Дракон, иди сюда, не дуйся. — Буду. — Он поцеловал меня в шею, вздохнув. — Если не разочарование… то что именно ты чувствовала, когда всё произошло? — Я задумалась, пытаясь вспомнить и сформулировать. Вообще-то, верным ответом было «ничего», но если сказать одним словом, то оно будет неправильно понятно. Потому что это «ничего» означало не отсутствие ощущений, а отсутствие возможности их уловить. Я была настолько пьяна духовным открытием и разрывающимся изнутри чувством, что плыла где-то над нами, в других пространствах. Я помню только вкус губ Джиёна, их действия, и неимоверное счастье. А потом я пришла в себя, когда всё кончилось. Это как глубокий обморок без потери сознания, и это был не оргазм, какие я испытывала с Сынри. Это была эйфория — души, сердца, разума. После занятия любовью мне только и хотелось хватать руками разбегающееся во все стороны ощущение, которое быстро пропало, растворилось и было неповторимым. Но разве не пролетают лучшие моменты в нашей жизни именно так, когда моргнул — и всё, часы и даже дни счастья позади, ведь ты себя потерял в этом всём и не чувствовал отдельно взятой ни секунды, просквозив по времени на одном дыхании. Вот чем было моё «ничего». — Всё. Я пропустила через себя Вселенную. — А-а, видела космос? — ухмыльнулся Джиён. — Мой космос — это ты, — обернулась я, позволив начать себя целовать снова. Дракон принялся ласкать моё тело, явно желая повторить то, что мы сделали, как вдруг меня озарило. — Джиён! — Он отвлёкся, посмотрев в мои глаза. Я толкнула его прочь, округлив их. — Джиён, ты надевал презерватив? — Выражение лица у него на какой-то миг просигналило «я не Джиён» и «прикинулся шлангом». Но он всё-таки ровно произнёс: — Нет… — Ты… ты… чудовище! — крикнула я и, схватив подушку, начала лупить его со всей силы, так что от первого удара он не успел прикрыть голову руками, защитившись лишь со второй попытки. — Ты бездушная тварь! Ты безмозглая скотина! — Я остановилась, и он, насмехаясь, пугаясь и не зная, что ждать дальше, безропотно застыл, держа ладони над головой. — Нет, ты не безмозглая скотина, ты же никогда ничего не делаешь, не подумав… — Даша, я, правда, не подумал… — Врёшь! — стукнула его я. — Нет! Я же сказал тебе, что на эту ночь хотел поддаться чувствам… — Да?! Чтобы не предохраняться со мной? Урод моральный! — огорошила я его подушкой снова. — Говнюк! — Даша, прекрати! — он попытался выхватить подушку, но когда она была у меня вырвана, я схватила вторую — его, и заработала атакующей дальше. — Даша, это было не предумышленно! Я забыл, я тебе честно говорю! — А прикидывался продуманным и умным! Тупарь ты последний, Квон Джиён! — хлопнула я его по щиту из подушки, запыхавшись и подув на упавший локон. — Козёл! — Да что ты нервничаешь, может, обойдётся всё? — покосился он на меня загнано. — А если нет? Сынри пусть воспитывает? — Вряд ли его затруднит материально, — хотел пошутить Джиён, но опять огрёб от меня подушкой. — Я не отказываюсь от алиментов! — Ты дракон, или кукушка, мать твою?! Или они тоже яйца в чужие гнёзда откладывают? — Смотря по обстоятельствам… — Я тебе устрою обстоятельства, я тебе устрою, сволочь ты земноводная, только вот окажись я в положении, я ж тебе весь Сингапур на уши поставлю! — Пока я продолжала материться, ругаться и сыпать угрозами, Джиён ничего не делал и, когда меня стало отпускать, я увидела, что он сидит и смотрит на меня глазами, полными восхищения, удовольствия и восторга. Он был настолько зачарован, что боялся пошевелиться. — Тебе что, нравится, когда я нервничаю? — Я люблю, когда ты захвачена страстью, — слегка охрипнув от заволакивающего рассудок возбуждения, изрёк Джиён, — всё равно какой, гневом ли, слезами, смехом, похотью… Наверное, я был настолько хладнокровен многие годы, что мне не хватало этого дикого огня. Я просто тащусь с тебя такой, Даша. — А я тебя опять убить хочу. — Вернуть нож? Или пистолет дать? — Я положила подушку на место и легла на неё. — Лучше я сейчас подробно тебе расскажу, как мы занимаемся сексом с Сынри. — Зараза, — процедил с улыбкой сквозь зубы Джиён и я, поняв вдруг почему-то, что совершенно не боюсь больше беременности, потому что, наверное, вообще ничего не боюсь, позволила ему подобраться к себе, прильнуть к моим губам и снова обрушить меня в пучину чего-то такого, где тела, служащие проводниками, на самом деле были на последнем месте. Джиён взял пачку сигарет и, приоткрыв окошко, сел на подоконник, подальше от меня и кровати. Но я, надев его футболку, уже снявшая и чулки, подошла к нему, села напротив, так, чтобы на подоконнике сошлись наши пальцы ног, подтянулась до сигарет, и, на глазах изумлённого Джиёна, закурила тоже. Он некоторое время не в силах был продолжать своего аналогичного занятия, любуясь мной в данном амплуа курильщицы. После того, как первый раз покурила, сигареты не показались мне совсем уж гадкими. Или предыдущие были крепче этих? — Я тебя и курить научил? — произнёс через какое-то время Дракон, когда спали оковы удивления. — Нет, Наташа. — Ах она негодяйка, — улыбнулся он. Я выдохнула дым, наблюдая, как он растворяется и исчезает. Всё проходит и исчезает рано или поздно. Кроме настоящей любви. Неужели Джиён верил в это? На горизонте показался предвестник рассвета — светлеющий оттенок неба. По мне пробежался холодок. Каково было русалочке, знающей, что её ноги вот-вот превратятся в хвост? Так же ли горько, как мне? — Как же хочется закрыться в этой комнате. Навсегда. — Нет, я хорошо поняла тебя. Это риск, мы оба погибнем. Поэтому должны расстаться и погибать медленно и вдалеке друг от друга. — Этот процесс называется старение. И произойдёт он вне зависимости от того, вместе ты с любимым человеком, или не вместе, — мы сделали по тяжке одновременно, и, дразнясь, выпустили по облаку дыма навстречу одно другому. — Но расставанием ты спасаешь только меня. Ты по своему статусу и положению останешься в зоне риска. — Но не буду так слаб, как с тобой. — Он посмотрел на щупальцем вылезающий из пролива отдалённый луч солнца и поморщился, не то от него, не то от дыма. — Я торжествовал от того, что меня ненавидят — от страха, зависти, злости, но теперь эта ненависть перекинется и на тебя, останься ты со мной. Они будут ненавидеть и тебя. Тебя! Я буду хотеть убить каждого, что посмеет тебя не полюбить, а тех, кто полюбит, я буду ненавидеть ещё сильнее. Скажи, разве у меня есть какой-либо иной выход? — Я надеялась, что ты его найдёшь. Ты же всегда всё мог. — Можно инсценировать смерть и уехать на необитаемый остров, — пожал плечами Дракон. — Я буду твоей Пятницей, — подмигнула я. — Категорически не согласен отказываться от тебя в другие дни недели, — хохотнул он. — Я слишком долго показушничал. Чтобы навести ужас и страх на людей, я создал вокруг себя много шумихи. Знаешь, у Наташи есть брат, ушлый тип, он как-то заявил, что может бесследно исчезнуть и его не смогут найти. И я понял, что так и есть, что он сможет провернуть такое дело, а я не представляю, как люди проваливаются сквозь землю. Я на ней слишком твёрдо стою. Меня везде найдут. Я могу обороняться и ограждать себя от врага, но пропадать не научился. К сожалению. Для того чтобы начать жизнь сначала, нужно несколько верных людей, тех, что помогут скрыться и не выдадут под пытками. А у меня только Сынхён и Тэян. Все остальные — купленные или запуганные. Они предадут очень быстро. Я никогда не выстраивал свою империю так, чтобы она стала двухместной. Она всегда была рассчитана на одного, и вот итог — она и любовь несовместимы. Нужно строить другую, а для этого бросить эту, а эту бросить нельзя — подберут и по мне ею прокатятся. Да и не хочу я её бросать, Даша, люблю я её, как и тебя. Я выслушала его, прекрасно понимая. Во мне не было обиды за то, что он не швыряет мне под ноги все свои достижения. С таким поступком это уже был бы не Джиён, не тот мужчина, которого я люблю. Мой Дракон всегда себе на уме, он должен быть алчным, твёрдым и грубым. Но и я не буду с ним миндальничать. — Ты можешь исполнить одно моё желание? — Он заинтриговано приподнял брови. — Знаю, оно выйдет за рамки этой ночи, а ты обещал лишь в неё поддаться чувствам… — Опять благотворительность? — в кои-то веки не угадал Джиён. Я тихо посмеялась. — Разве что в каком-то извращенном понимании. — Если ты хочешь каким-то образом сделать так, чтобы не пришлось расставаться… — Нет-нет, это не будет противоречить твоим планам. Это даже, можно сказать, никак не будет с тобой связано. Исполнишь? — Дракон вздохнул, но не тяжело, а скорее повержено. Удовлетворённый в постели дважды, он имел всё меньше сил мне сопротивляться. — Что ты хочешь, душа моя? — иронично спросил он. — Сначала пообещай, что сделаешь, милый, — подыграла я, вспомнив одну из тех недель, когда мы могли жить вместе. Которые мы безбожно проебали в никому не нужных кознях. — Обещаю. Даю слово, что выполню. И помогите мне кто-нибудь, если это сейчас будет нечто безумное! — возвёл он глаза к потолку. Я засмеялась, потушив сигарету в пепельнице. — Всё очень по-обычному. — Я выдержала паузу, чтобы насторожить и заставить нервничать Джиёна. — Я полюбила тебя, но это не значит, что я не хочу вернуть тебе сторицей всё, что ты со мной сделал. Я твоя женщина, разве не должна я быть тебя достойной? — Он улыбнулся. — Это невозможно, потому что во многом я недостоин тебя. — Как бы то ни было. Я боюсь, что всё снова слишком идёт по твоему сценарию. Всё так мирно заканчивается, и ты, возможно, постепенно забудешь особенность и прелесть этой ночи, чудо нашей встречи. Да, какое-то время будет умиление, а потом память занесёт эти милые минутки песком. Ты злопамятен, Джи, и я хочу, чтобы ты наверняка, навсегда запомнил меня, а для того, чтобы не выходить у человека из головы, его нужно раздражить и оставить неудовлетворённым. Не таким, какой ты сейчас. — Ты сомневаешься, что я захочу тебя снова? — Речь не совсем об этом. И помни — ты пообещал исполнить! — Джиён поёрзал. — Мне что-то уже неуютно. — Ты возьмёшь вот эту кровать, — указала я на постель, застеленную белыми простынями. Солнце ещё приподнялось, и в комнате светлело. — И перенесёшь её вон туда, к той стене. — Один? Она огромная! — Можешь нанять грузчиков, смысл не в этом, — помотала я головой. — Кровать должна будет стоять вон там, вместо шкафа и столика. — Дракон прищурился, пытаясь проследить логику, но ничего не выходило. — Ты будешь стоять вон там, на балконе, из которого видно всё, что происходит в той половине твоей спальни, куда поставят ложе. — Глаза Джиёна вспыхнули, и он дёрнул подбородком. — Даша, я… — Обещал. Ты исполнишь? — с нажимом ещё раз удостоверилась я. Ему хотелось пойти на попятную. Он хотел сказать «нет» и послать меня к чёрту, хотя ещё не до конца осознал, чем я закончу. — Трусишь? Ну же, ты любил всякие игры. Эту придумала я. Одну. Последнюю. Ты дал слово. Не сдержишь? — Сдержу, — процедил он. — Тогда подведу итог. Ты будешь стоять вон там, за окном, за звуконепроницаемым стеклом, и видеть всё, что произойдёт на твоих белоснежных простынях, в твоей кровати. А там будем трахаться мы с Мино. — Джиён вмиг зарделся ненавистью, раздув ноздри. Я улыбнулась. — Прощальная постановка. — Я не буду на это смотреть. — Ты спокойно смотришь на убийства, что же в этом такого особенного? Я же смотрела на тебя с Кико. — Я не знала, что в этом такого особенного, но в какой-то из дней осознала, что Джиён совершал надо мной насилие и жестокости только потому, что мог не видеть этого. Он даже спокойно относился к моему сексу с другими только потому, что не видел его. А теперь пусть посмотрит. Посмотрит и поймёт. Станет ли мучиться? Я надеялась. Да, я любила его, но и он причинял мне боль по любви. Дракон взял себя в руки, насилу улыбнувшись. — И как ты хочешь уговорить Мино переспать с тобой тут? — Предоставь это мне. Только привези меня ещё раз сюда в тот день, когда к тебе приезжает Мино с докладом. Он приедет, а мы сделаем вид, что у тебя появились срочные дела. Но ты не уедешь, а затаишься на балконе. — Ты его до сих пор так хочешь? — закурил подряд вторую сигарету Джиён. Он не понял, что мной руководит не плотское желание Мино, а моральное желание удовлетворения. — Безумно, — промычала я, обняв свои плечи. — Тебе разве что-то мешало хотеть других все эти месяцы? — На каждой бабе я думал о тебе. — Над тлеющим огоньком так же красноватым отливали зрачки Джиёна. — Я буду думать о тебе под Мино, хорошо? — Дракон посмотрел на солнце, вставшее высоко, и его лицо позолотилось.

— Новый день начался. Пора прощаться, — поднялся он и, не глядя на меня, вышел из спальни. Я смахнула со щеки слезу.