Мания приличия

Не всё идёт по плану

Обычно ожидание хорошо разнообразится курением. Пока ждёшь чего-то, достаёшь сигарету и вроде как при деле, уже не так неприкаянно ползают руки, ища занятие, и даже мысли яснеют, схватываясь за что-то. Картинки для них рисуются на дыме перед лицом, как на простыне для диафильма. С годами я всё меньше люблю ждать, сказал бы — не выношу, не моё это. Терпение не самое сильное моё качество, но я в себе его выдрессировал за прожитые лета, и умею держаться невозмутимо настолько, насколько нужно обмануть окружающих. Но я решил отложить сигарету до послесовокупительного блаженства. Кико прилетала в Сингапур, я снял номер в гостинице и лежал на кровати, глядя в потолок, а не на часы. Время невозможно поторопить, им нельзя управлять, поэтому если смотреть на циферблат, только разлагаешь себе нервную систему. Стрелки не бегут и не останавливаются, а если подгонять их или тормозить, то это будет касаться только этих стрелок, и не более, время всё так же победителем будет смеяться где-то в невидимости пространства. Я попытался проследить путь часовых механизмов всего мира, представляя, как их датчики, шестеренки, заводные детали, крошечные счетчики тончайшими нитями стремятся куда-то в общий центр, который никто не знает, где находится, и там, в центральном офисе, сидит большое, зажравшееся и ухмыляющееся Время, раздающее указания и делающее поправки. Интересно, оно выглядело бы как старик-волшебник или старуха с косой? Все древние люди верили в каких-нибудь божков, мойр, парок, которые плели судьбы и отмеряли жизни, но о самом времени что-то не припомню сказаний и мифов, кто им управлял? Самый главный? Нет, обычно это создатель людей, метатель молний, хозяин ада, кто угодно, но не часовщик уж точно. Странно, создавай я свой пантеон, то там был бы единственный бог — создающий длительность или краткость всего происходящего. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — Гёте, несомненно, знал толк в неподдающемся, неподвластном, в том, что определяет, направляет и что невозможно уловить. В дверь раздался стук, и я поднялся. Подошёл, открыл. В шёлковом полупрозрачном шарфике, перекинутом через плечо после того, как обвил шею, Кико сияла, придерживая чемоданчик на колёсиках. Шарфик был для красоты, а не по погоде, и функция его была выполнена на все сто, кроме него и её улыбки я не обратил внимания ни на что из одежды. Прическа не изменилась. Вроде бы. Не то чтобы я совсем не помнил, какая она была, но женщины любят укоротить на один сантиметр, отстричь одну прядь на макушке для объёма, перекраситься из «мокко» в «знойный шоколад», что в принципе одно и то же для мужского взгляда, и ожидать, что ты сразу заметишь, определив безошибочно, где и какие произошли перемены. Если бы я стал подмечать такие нюансы, со мной можно было бы начинать дружить, а не спать, и обсуждать со мной мальчиков. — Как я соскучилась! — отпустила Кико ручку чемодана и бросилась со мной целоваться, что мы сделали на шаг от порога, со стороны номера. Поцелуй получился вкусным, потому что мне хотелось целоваться сейчас, потому что я хотел продолжать и был возбужден, не столько от Кико, сколько в принципе, не трахавшийся уже недели три — все некогда было. Я узнал её помаду, которая меня устраивала, что было одим из преимуществ Кико. Многие девушки красят губы, не задумываясь о том, как это облизывать мужчине, поэтому бывает липко, парфюмерно, жирно, будто губы в вазилине, так, словно жуёшь бутон розы, а потом ещё оттираешься от блеска или красно-розовых разводов, подобно не прошедшему кастинг претенденту на роль Джокера. Но помада Кико не пачкалась, не скользила и имела лёгкий привкус карамели или ирисок. Мне нравилось. После первого поцелуя она обернулась, чтобы затащить чемодан и закрыть дверь. Мы продолжили. С меня снимать особенно нечего, футболка свободно болталась на мне, и Кико забралась под неё руками, гладя и обнимая. Я потянул её шарфик и отбросил его на пол, переместившись губами на оголившуюся шею. V-образный вырез позволил опуститься почти к самой груди, пусть крошечной, но женской, которую хочется кусать и сосать в любом виде. Взявшись за ремень на её джинсах, я стал его спешно расстёгивать, хотя почувствовал, как бедра Кико подались чуть назад. Не обратив на это внимание, я дошёл до пуговицы, и тогда она остановила меня рукой. — Подожди, дай мне хотя бы принять душ с дороги! — Я поднял свои глаза к её глазам, кокетливым и не отягченным ничем. Мне хочется секса. Вот так с порога, брать и наслаждаться им без слов, пока не придёт удовлетворение, а потом можно и поболтать. Нельзя сказать, что я никогда не разговариваю с Кико, я умею слушать. Сказать ей мне много нечего, но в том, что я засыпаю после секса меня обвинить нельзя. — Это может подождать, — попытался продолжить я и расстегнул молнию на её джинсах. Кико взяла мои ладони в свои и положила их на талию. — Джиён, ну дай мне пять минуточек, расскажи, пока что, как ты тут без меня поживал? — Она принялась раздеваться. Сама. Стянула уже немного сползшие от моих действий джинсы, быстро скинула кофту. Осталась в комплекте белья, придавшего ей вид юной невинности своим бледно-чистым цветом. Что-то во мне было погашено. Какой-то пыл, которому хотелось разгореться, а его окончательно задули. Шнур фетиля, подожженный, крался к бочке с порохом, но на него наступили, и фейерверк не состоялся. Я не могу сказать, блестели ли мои глаза до этого, но сейчас, когда Кико стала собираться в душ, я сам чувствовал, как смотрю пустым и безынтересным взором. Я не юнец шестнадцати лет, который готов ждать и стоять под окнами, который так хочет ещё испытывать неизведанное в половых актах, что будет рисковать, терпеть, сочинять, искать, лишь бы ему дали и оно случилось. Я столько всего повидал в сексе, что не смогу вспомнить всё, при всём желании не смогу. Даже год отношений с Наташей, самый первый опыт, я помню, что было здорово, помню её комнату, помню квартиру друзей, где удавалось потрахаться, помню ту, семнадцати-восемнадцатилетнюю Наташу, некоторые позы, в которых мы это делали, но подробности и ощущения — нет. А уж после этого, вся череда, превратившаяся в опыт, эксперименты и стандартные соития, групповухи и синглы, мулатки, азиатки, негритянки, европейки, я познал, наверное, все национальности и слышал постельные возгласы на сотне языков. Я пихал во все три дырки, был нежным и жестким, активным и ленивым, голодным и сытым. Меня нельзя уже было удивить, но это не значило, что я пресыщен до того, что больше не хочу секса вообще. Хочу, но этот момент истинного желания, а не инстинкта редок. Он заключается в том, что всё должно происходить естественно, без игр, которых было полно в моей эротической части жизни, без недоразумений, без несовпадений. Я просто хочу, чтобы меня понимали, здесь, в интимном уединении, куда всё меньше хочется пускать кого попало. Иногда, конечно, просто покупаю шлюху, но в них больше всего напрягает то, что им надо сказать, чего хочется. Блядь, я задолбался говорить. Всем бабам, каждой. Мне не нужен продольный шпагат и минет с заглатыванием яиц, даже стоны в диапазоне определенной октавы не требую. Я хочу гармоничного секса. Я раздеваю — она поддаётся, я смотрю с желанием — она подходит, я сажусь на кровать — сядь сверху. Черт, да если самой чего-то хочется, тоже ведь можно подать определенный знак? Прямой и очевидный, как мужские сигналы, а не как однажды мне заявила одна любовница: «Я надела красное, а не бежевое бельё, думала ты поймёшь, что сегодня я хочу пожестче, но ты не понимаешь намеков». Блядь. Сука. Положи мне в руку ремень — вот намёк. Прицепи себя к спинке кровати наручниками — вот намёк. Но я не готов учить язык цветов, чтобы потом искать на подоконниках в вазах орхидеи или гибискус и исходя из этого, угадывать сексуальные желания. Я посмотрел несколько секунд, как Кико достаёт из чемодана дезодорант и какие-то ещё тюбики, для чего наклонилась передо мной, оказавшись задницей вверх. Но и это не спасло, моё возбуждение пропало. — Ну, чего ты молчишь? — не оборачиваясь, сказала она, — ты обедал сегодня? Или потом сходим вместе? Сунув руки в карманы и наткнувшись пальцами на пачку «Lucky strike», я обошёл девушку и направился к двери. Она заметила моё движение и выпрямилась. Голос её сразу же сменился на тревожный: — Ты куда?! — Дела, — коротко бросил я, поворачивая защёлку. Уйти бы отсюда поскорее, обрыдло это, и Кико — дура. — Какие дела? Ты говорил, что будешь со мной до вечера, что тебе никуда не надо… — А теперь — надо. — Я хотел открыть дверь, но Кико подошла и рукой прижала её обратно, захлопнув. — Что случилось? Тебе никто не звонил. Что с тобой? — Всё в порядке, — улыбнулся я, пожав плечами. Она была такая очаровательная ещё пять минут назад, я хотел спустить с неё штаны и трусики, завалить на пол, делать плохие вещи, облизывать губы её большого и призывного рта. Какая-то ласковость была у меня к ней пять минут назад, хотелось гладить её прямые темные волосы и прижать к себе, такую маленькую, как девчонка. Но вот передо мной уже другая Кико, чужая, одна из многих, примитивная и непонимающая. — Номер оплачен на неделю. Располагайся. — А ты? — А я буду у себя. — В лице её флирт сменился на гнев, да так резко, что это искажение на миг обезобразило милые черты. Ноздри её стали раздуваться, а глаза стали огромными. — Что это значит?! Джиён, ты способен нормально объяснять?! — Скорее всего. Просто не хочется, — безмятежно повторил я плечами жест безразличия. Это разозлило её ещё больше. — Я прилетела к тебе из Штатов, чтобы провести вместе несколько незабываемых дней, а ты просто хочешь уйти и быть у себя?! Ты издеваешься?! — Ты хотела в душ, — напомнил я, кивнув в сторону ванной. Мне вспомнилась одна знакомая, мы с ней были любовниками несколько месяцев, хотя встречались раз-два в несколько недель, нечасто, одним словом. Это было давно, лет восемь назад. У меня тогда как раз появилась своя квартира, я привёл её к себе. Заказал что-то поесть, пиццу вроде бы, по-моему, это была пицца «Маргарита» — знакомая не ела мяса. Мы ужинали. Потом пили вино. Потом я заморочился кальяном — они были тогда дико популярны, иногда я бодяжил в них травку. В результате, когда я подумал, что ночь удастся, затягиваясь трубкой, она взяла сумочку и направилась на выход. На мой вопрос: «Что случилось?» (выглядел я тогда, зуб даю, как сейчас Кико), она сказала, что если у мужчины женщина в порядке очереди после еды, выпивки и курева, то с ним нехрена делать. И ушла. Я не стал ценить большинство женщин больше еды, выпивки и курева, но почему-то завёл с тех пор вежливую привычку сначала трахаться, а позже остальное. И теперь мне так хотелось сказать Кико, чтоб обедала и еблась с душевой кабиной, раз ей так важно ополоснуться с дороги, но на сарказм не хватило энтузиазма. На мгновение я замер, подумав, что если она позовёт помыться вместе, уберёт это яростное выражение и станет опять пай-девочкой, я оттаю и поволокусь заниматься сексом в ванной. — И что? Вода никуда не убежит, ты объясни своё поведение, пожалуйста! — Мечты не сбываются даже у великих. Мегера не исчезла и я попробовал отвести её от двери, чтобы выйти. — Я ни перед кем не обязан отчитываться, так что дай мне спокойно выйти, хорошо?

— Что?! — Кико вцепилась в мою руку. — Мы с тобой скоро год как вместе, и ты говоришь, что не обязан отчитываться?!

Её взор гарпии испепелял. Вообще-то, мы закрутили роман меньше десяти месяцев назад, кажется, но Кико любила преувеличивать. А мне всё меньше хотелось продолжать спор, перерастающий в ссору и скандал. Тем он мне был чужд, что мы не влюбленные и не пара, чтобы выяснять отношения. Пусть Кико и думает, что они существуют — я никогда ничего серьёзного не обещал ей, и открыто позиционировал нас свободными любовниками, но ей это не приходилось по вкусу, и она видела то, что хотела видеть. — Ты что, завел другую?! — прищурившись, высказала она подозрение. Ну, это уж совсем смешно. Я не стесняясь спал с другими, разве что не тыча этим ей в лицо. Нет, не афишировал специально, но надо быть полной идиоткой, чтобы не знать, что я потрахиваюсь на стороне, а не храню ей верность, пока её нет неделями. Кико не была полной идиоткой, но зачем было устраивать эту сцену ревности сейчас? Потому что женщины не в состоянии без них обойтись? Но что мне понравилось в её вопросе, так это многозначительно слово «завел». Я в последние годы действительно завожу любовниц, как домашних питомцев, в основном за деньги, балую их, развлекаюсь с ними, радуюсь, пока это в новинку. Другое значение слова завожу — будоражу ли я кого-либо, как мужчина? Способен ли я завести другую чем-либо, кроме денег? Я уже лет пять минимум, как и не пытался. Но от шелеста зелёных заводятся отлично, правда. Отодвинув Кико, я открыл дверь. Она выставила передо мной руку. — Я угадала? У тебя новая пассия? — Вздохнув, я позвякал ключами в кармане, желая закурить. — Да будь ты мужиком, скажи честно! Признайся, что нашёл какую-то шлюху! — Разве что тебя, — хмыкнул я, и получил по морде, но улыбка не сошла с моего лица. Как это всё забавно. Спит с мужиком за деньги, большие, конечно, и плата не почасовая, а сдельная. После каждого секса дорогие подарки, плачу по её счетам, не жадничаю на исполнение капризов. Вот, в ушах у неё сейчас серьги Piaget из белого золота, около шести тысяч долларов — безделушка. Купил ей заодно, когда покупал у швейцарцев часы в подарок одному дельцу-компаньону. Мне не жалко, но благодарность в виде пощечины какая-то черная. — Козёл! — крикнула она и хотела повторить удар, но я поймал её кисть. Тонкая, но не очень слабая. — Ублюдок! Ты просто моральный урод! Ты придурок, самодур, неадекватный псих! Если у тебя меняется настроение, это не значит, что ты имеешь право оскорблять всех и унижать! — Ты так смело меня обзываешь… по-моему, это ты нашла нового спонсора. — Я не интересовался тем, что делает Кико, когда уезжает из Сингапура, не следил за ней. Но она спала с другими, я это знал без каких-либо доказательств. Когда у неё не было запасного аэродрома, где пригреют и оплатят, она бывала кошечкой, тихой, всепрощающей и готовой на всё, лишь бы не пнули. Как только появлялся второй любовник-олигарх, высокомерие и самолюбие подскакивали до небес, и она показывала, что не нуждается в тебе, ведь есть и другие, которые готовы её покупать. — Не надо судить о других по себе! Сволочь! Ты не мог сказать, что трахаешься с кем-то, пока я не села в самолёт? Зачем тебе нужно было это всё?! Посмеяться и поиздеваться надо мной?! — Ты говоришь с таким трагизмом, как будто я погубил десять лет твоей жизни и бросаю с тремя детьми, — вздохнул я. В самом деле, не понимаю обид, в отличие от других вкладчиков в любовниц-моделей, я никогда не губил их жизни, не запирал под замок, не бил, не фигачил без резинки, чтобы они потом делали аборт за абортом. Да я святой человек! — Ты вытираешь об меня ноги! По-твоему, ты нормально себя ведёшь?! — Нет. Это тебя успокоит? — Дрянь! — Опять хотела влупить мне пощечину она, но я держал оба запястья, и она только трепыхалась, почти голенькая, худенькая, злая и рычащая. Я отпихнул её и быстро открыл дверь, ступив на порог. — Давай, иди! — заорала вслед она. — Иди к другой, я посмотрю, кому ты нужен по-настоящему! Кого ты способен удовлетворить, а? Сколько в тебе пафоса! Я не жаловалась, потому что любила и терпела все твои выходки, но какой женщине будет достаточно твоего маленького члена? — Я остановился, спиной к ней. — Ты думаешь, что это ты меняешь женщин? Что это они тебя не удовлетворяют? Да ты просто бежишь от своего комплекса! Потому что ты — ты не способен доставить удовольствия! Любая заведёт ещё армию любовников, чтобы чувствовать хоть что-то и заполнять пустоты, до которых твой обрубок не дотягивается! — Я выслушал её тираду, из неё вылилось столько грязи и дерьма на меня, что было удивительно, как это всё поместилось в таком маленьком теле. Поток оскорблений и попыток задеть, казалось, не закончится, но я дождался небольшой паузы, чтобы продолжить движение. — И ты ничего не ответишь?! — с удивлением спросила она. Я просто шёл дальше. — Джиён! В тебе есть хоть капля гордости, совести, хоть чего-нибудь?! — Интересно, в других номерах слышно эту коридорную истерику? — Джиён! Эй! — Я удалялся, а она, поняв с изумлением, что меня не обидело ни одно её слово, вдруг пошагала следом. Я слышал топот её босых ног. — Джиён, подожди! Джиён! — Не прибавляя скорости, размерено ступая, как и ступал, я был настигнут Кико. Она взяла меня за локоть, но я вырвал его. Она хваталась снова и снова, и мне, в этом неприглядном сражении для киношной драмы, где полуголая девица, разве что без размазанной по лицу туши, пытается остановить уходящего от неё мужчину, пришлось всё-таки развернуться, отпихивая её от себя, не то останавливающую меня, не то бьющую. Я вяло убирал от себя её руки, остро вычерченные, как ветки молодого дерева тонкие. — Ты можешь сказать что-нибудь?! Скажи же, наконец, хоть что-нибудь скажи, сволочь! Твоё необъяснимое поведение просто сводит с ума, ты невыносим, Джиён! Но я молчал. Не потому, что хотел злить её всё сильнее. Мне нечего было сказать. Что я не люблю её? Но я никогда не говорил обратного, чтобы раскрывать на это её добровольно слепые глаза. Да нет, она не была слепой, она всё знала и знает, но хотела заставить меня поверить в свои чувства, чтобы мне неудобно было её оставить. Но в ней чувств не было ровно настолько же, насколько во мне. Что же ей сказать? Что она разминулась со мной в одной секунде желания? Что разочаровала неумением угадывать мои мысли и подчиняться им? А если я ещё до этого, интуитивно, искал повод перехотеть её и остыть, и зацепился за подвернувшееся недоразумение, сам для себя оправдался и признал достойными причины своего поведения? Что если Кико всё делала правильно даже для меня, просто была не той женщиной, которую я хотел бы именно сейчас? Что если мы сами заблуждаемся всегда и обманываем себя в своих желаниях? Я не хотел её изначально, но не мог признаться в этом, и ждал случая, когда виноватой можно будет назвать её, что она недоработала, не стала идеальной. Но идеального-то не бывает, оно само по себе либо невозможно, либо невыносимо. Да, я давно думал прекратить роман с Кико, потому что он становился крайне скучным, пусть даже секс и был неплохим. От случая к случаю. А ещё мне нравилось иногда изводить людей. Не мучить — изводить. Как я раньше не замечал за собой этого? Можно вот так бесконечно молчать, а они накручивают сами, выходят из себя, заламывают руки. Скорее всего, дело не в том, что я садист, вряд ли. Мне нравится не то, как они страдают, мне нравится наблюдать, до чего способен дойти человек, если предоставить его самому себе, его мнительности, его воображению. Я ничего плохого не сделал Кико, у меня испортилось настроение и захотелось уйти, на что она сочинила измены, попытку её бросить и окатила меня бранью, какой я давно в свой адрес не получал. — Ты ответишь или нет?! — уже негромко, срываясь на хрип вопрошала Кико, на глазах которой появились слёзы. Мне уже было неинтересно, настоящие они или наигранные. — Мне нечего ответить, — произнес я. — То, что ты видишь — происходит, случается, а, значит, является правдой. А мои слова лишь запутают ситуацию. — Судя по выражению, она не очень поняла, что я имел в виду, но посчитав, что завязавшаяся беседа может быть путем к перемирию, она бросилась мне на шею. Я увернулся, руками отклонив её в бок, но она, всё равно тщетно пытаясь прижаться к моей груди, лишь сползла по мне на пол, оказавшись на коленях. Порой радостно, когда перед тобой на коленях девушка, если она там с определенной целью, но сейчас мне сделалось неприятно. Я попытался отступить, но Кико обвила мои ноги. — Джиён! Постой! Давай поговорим! — Она взглянула в мои глаза и замерла. Там она прочла то, что я предпочёл повторить вслух, во избежание недоразумений, раз без слов она понимать не умела: — Я не вернусь. — Джиён… пожалуйста! Не говори так, Джи, любимый, милый, любимый, прости меня, прости! Прости, пошли в номер? Ты устал, я тоже, мы вспылили… — Я наклонился и нежно повёл ладонью по её щеке. Она схватила мою руку и прижала её к себе сильнее. Поцеловав её в лоб, я шепнул: — Не вернусь, — вышагнул из хватки её правой руки, обнимавшей мои колени и, не оборачиваясь, покинул гостиницу. На улице пекло солнце. Почувствовав облегчение, я сразу же закурил, в экстазе вдыхая дым, но некоторая тяжесть оставалась. Можно быть сколько угодно непробиваемым и равнодушным, но после некрасивых картин с собственным участием есть осадок. Был бы он в стакане — его бы помыли, а как себя прополоскать изнутри? Алкоголь! Я потянулся за мобильным, и он завибрировал в моей руке. Неужели мои мысли читают? Но это была Кико. Я сбросил её и добавил в черный список. Надеюсь у Рины и Наташи хватит ума не притаскивать её больше на общие тусовки? Покуривая, я добрался до телефонного номера Сынхёна и набрал его. — Да? — поднял тот через некоторое время, которое обычно нужно, если трубка не в кармане, а лежит где-то в соседней комнате. — Забухаем? — Qui demandez-vous?[13] — пробасил тот, из чего я не понял ни слова. — Ещё раз и помедленнее. — Уже неактуально. Шутка была остра именно к твоему вопросу. — Повторить вопрос? — Выучить французский. Мне трудно выглядеть эрудитом и шутником, пока ты не в состоянии этого оценить. — Так приятно, что ты для меня стараешься. И всё-таки, что насчет выпить? — Я несколько занят. Не могу. — Ты на встрече? — Нет, дома. — Я напрягся. Чем Сынхён может быть занят дома? Важные переговоры он проводит в клубах и ресторанах, в офисах и гостях, а его квартира, где он когда-то жил с Элин, не для работы. Уж не опять ли кокаин где-то взял? Черт, неужели возвращается по кругу? Я-то понадеялся… а за ним по-прежнему нужен присмотр. — Я не помешаю, если приеду? Хочется компании эрудита и шутника. — Приезжай, конечно. — Только без французского, ладно? — И камамбер[14] выбросить? — засмеялся Сынхён. — Ладно, приезжай. После случаев с передозировками и депрессиями Сынхёна, у меня всегда были ключи от его апартаментов. Он был не против, да я и ни разу не воспользовался ими без спроса. Всегда предупреждал, что заявлюсь, и держал их для крайнего случая, который, хотелось верить, не случится. Поэтому поднявшись на лифте, я открыл дверь сам и вошёл в убранную огромную прихожую, где скинул ботинки. Три года в жилище Сынхёна был неуловимый запах пыли и затаившейся смерти. Дверь в конце — супружеская спальня — не открывалась ни разу при посторонних, даже при мне, и оттуда всегда веяло мраком. Едва переступив порог сегодня, я ощутил, что что-то не так. Оттуда падал луч света. Готовый схватиться за сердце, я рванул туда в предвкушении страшного. Не попытался ли он снова?.. Впустить солнечный свет туда, где умерла Элин… нет, этого не хватало… Я буквально внёсся в их спальню, которую не мог узнать или не узнать — я не помнил, что тут как было. Но шторы кто-то развёл в стороны, и как-то оживленно было для некрополя. И Сынхёна не было. — Я здесь! — раздался голос откуда-то сзади, и я выдохнул, что он жив и с ним всё в порядке. Сынхён был в зале, где произошла небольшая перестановка мебели. Диван теперь стоял не напротив портрета Элин, а так, чтобы дневной свет ложился на лица тех, кто на нём сидит. Сынхён, нацепив на нос узкие очки, сидел с фотоальбомами и кучей фотографий, перебирая их на своих коленях и не глядя на меня. А, день ностальгии? Свадебные или студенческие? Я осторожно приблизился, вверх ногами попытавшись различить изображенных. В белом никого не было, значит, не свадебные. Не приглядываясь больше, я снял с декоративного камина бутылку виски и плеснул себе, подняв стакан вверх, к Элин, мягко смотревшей с портрета над камином, как бы показывая, что я делаю это один, и не развращаю её вдовца. Тот продолжал не поднимать на меня взгляда. — Ну, что у тебя за повод выпить? — только и спросил он. — Я порвал с Кико. — Давно пора, — прокомментировал он, — только не скажи, что это заставило тебя взгрустнуть? — Нет, напротив, — попивал я, рассматривая, как приятно посвежела комната, хотя никак не мог уловить, в чем дело. Вроде бы фотографий в рамках больше нигде не стоит? Это их он впихивает в альбомы? Или нет? — Вообще, знаешь, мне как-то без разницы, что она была, что её больше не будет. У меня никогда не было даже желания позвонить ей и спросить «как дела?». — Что же вынудило её бросить? — отвлекся Сынхён и поглядел на меня через стекла очков. — Не знаю… настроение, — ухмыльнулся я. — Навеяло тоску, а она усугубила истерикой. — А тебе разве нравятся абсолютно спокойные? — Дело не в этом. — Я помолчал, поразмышляв над тем, сходить на кухню за льдом или не сходить? Нет, выпью так. — На прощание она сказала, нет, напомнила, что у меня маленький член и меня можно любить только за деньги. — Предсказуемый укол обиженной женщины, — вздохнул Сынхён. — Не то чтобы меня это укололо… скажи она, что у меня мало мозгов — я бы просто не поверил. А тут она изложила факт. Должно ли это как-то разозлить меня? Нет, не ощущаю. На кого мне злиться, на природу? Бабы с маленькими сиськами тоже мало кому нравятся. — Я стукнул стаканом по полке, отставив его и топнув ногой. — Черт, черт! Бля, ну как можно было придумать только сейчас эту гениальную пикировку? Надо было сказать ей, что не с её малюсенькими сиськами разевать пасть, — я вытащил машинально мобильный. — Может, кинуть сообщение вдогонку? Да нет, глупо, подумает, тормоз и дебил, а ещё хуже, что меня зацепил её бред. — Но он тебя зацепил, — подчеркнул Сынхён. Я спешно убрал телефон обратно. — Нет. — В людях главное не половые органы, Джи. — А что? Счет в банке? — ляпнув, я понял, что подтвердила эта фраза. — Брось, стоит признать, что мужика без смачного члена будет любить только фригидная. Это как любить бабу без сисек — латентный гомосексуализм какой-то. — Сынхён снял очки и посмотрел на меня, потом повернул лицо в профиль, уставившись на Элин. Я опомнился и заткнулся, присосавшись к стакану, в который долил, чтобы не кинуться извиняться, чем только усугублю. — Когда Элин отняли грудь, — тихо сказал Сынхён каменным тоном. — Я не почувствовал себя педерастом, продолжая любить её, знаешь ли. Будь она сейчас жива, я бы любил её без груди, без волос, без матки и яичников. Так что же главное в людях, Джи? — вернул он ко мне взор. Я пожал плечами, не желая продолжать эту тему. — Чем ты занимаешься-то? А то я ворвался к тебе, отвлекаю, может, от чего-то? — Я выполняю условие проигранного спора. — У нас был один главный спор, длившийся с прошлого года, так что я сразу понял, о чем речь, но Сынхён произнес: — Разлюбляю. — Разглядывая старые фотографии Элин? — хмыкнул я. — И как успехи? — Это не Элин. — А кто же? — Сынхён вернул на нос очки и заглянул в какой-то блокнотик, откуда прочёл: — Белова Дарья Николаевна. — Кто? Я же просил без французского, — хохотнул я, на что товарищ сунул мне один из снимков почти в лицо. Я взял его и принялся пытаться опознать изображенную девушку. Медленно, откуда-то из глубины сознания, до меня стало доходить, на кого я смотрю. Глаза быстро нашли дату в правом нижнем углу фото «25.05.2017». Светловолосая улыбающаяся розовощекая девчонка, круглолицая и со счастливыми, невинными голубыми очами, с красной лентой через грудь, на которой что-то написано, после чего опять же стоит год 2017. Шесть лет назад! Я ошалело пялился на это, выпав на минуту из логики событий. Вот мы говорили о членах и сиськах, потом снова и как всегда об Элин, и оп, я смотрю на это лицо. Сынхён протянул мне глянцевый журнал, где на развороте красовалась шикарная девица с идеальным макияжем, со свадебным букетом в руках, студийная съёмка, роскошные волосы в которых можно утонуть. И заголовок: «Невеста миллионера». Строчкой ниже, шрифтом поменьше, уточнения, модель русского происхождения, Дариана Уайт, готовится стать женой… Я поднял взгляд на Сынхёна. — Какого хера ты собрал тут это всё? — Я не спрашивал «откуда взял?», Сынхён не хуже меня находит хоть из-под земли всё, что ему надо. — Не правда ли, Дашу теперь и не узнать? — улыбнулся он, кладя два изображения рядом. — На каком она тебе больше нравится? — Первым позывом было сравнить, как и попросили. Потом я хотел отвернуться и не поддаваться, но потом, беря себя в руки, чтобы не выказывать растерянности перед Сынхёном, надумал перевести всё в юмор. Я ткнул пальцем на фотосессию журнала. — Сингапур её определенно красит. Или секс. — Мои глаза автоматически пробежались по другим фотографиям, которыми распоряжался Сынхён, их было множество, распечатанные явно с соцсетей или отсканированные где-то в далекой России и присланные ему в срочном конверте. Даша с длинной косой, в каких-то безвкусных платьях и юбках, выглядящая безобразно по сравнению с той, какая смотрела со страниц глянцевого издания. Фон тоже оставлял желать лучшего, какие-то нищенские дома, кривые заборы и некошеные поля, с немытой огромной псиной в обнимку, среди кучи детворы, рядом с двумя стариками за столом, накрытым дешевой клеёнкой в цветочек, а посередине него огромное блюдо золотящихся пирогов. На всех фотографиях украшением служило одно — скромная, простая, открытая и счастливая улыбка девушки, которая не знает, что такое несчастье. — А мне больше нравится версия «до», — сказал Сынхён и начал собирать фото в стопку. — Хочешь посмотреть её школьный выпускной? Мне прислали копию. Я не понимаю, что там происходит и что говорят, но это весело. — Что происходит с тобой? Что всё это значит? — посерьёзнел я. — Свято место пусто не бывает. Если мне надо разлюбить, я должен кого-то взамен полюбить. — «Нет!» — чуть не ахнул я вслух. Он с ума сошёл или шутит? Нет, Сынхён не сможет полюбить Дашу, что за ерунда? Я пытался угадать в лице его истинные намерения, но всё, что смог изобразить, как обычно, это что не удивлен сам и всё совпадает с моим планом. И вообще, я предугадывал заранее… — Я знал, что ты выберешь её, — по-деловому опустился я в кресло, играя привычную роль всевидящего. Ни черта я не знал, ни черта! Какого чёрта он творит? — Это было предсказуемо. — Это первое, что удивило меня за последние лет пять. Кроме самой Даши, которая иногда вводила скорее в ступор, чем в удивление. — И… ты помешаешь её свадьбе? — Нет, я поведу её к алтарю, — улыбнулся Сынхён, тепло и немного смущенно. — Мы с ней договорились… — Вы что — общаетесь? — тут я изумления скрыть не сумел. — А как же? Мне нужен контакт, чтобы влюбиться… — Эй-эй, влюбиться по спору должен был я! А ты просто разлюбить. Ты проиграл, и должен разлюбить — вот и всё. — Мы не обговаривали методов. Мне проще так, почему нет? — Почему нет? Почему нет… потому что это Даша, ёбаная Даша, везде Даша! А если она влюбится в Сынхёна? Она может, она ж дура, мягкосердечная тупая и наивная дура. Сука, я бы её трахнул, к слову говоря, но это сейчас совсем не к слову и я не должен брякнуть ничего такого вслух. Они начнут встречаться или она будет жить здесь и я… как я буду вообще общаться с ними? Так, стоп, скоро её свадьба с Сынри, которой Сынхён мешать не собирается, я зря начинаю суетиться. — И… ты будешь любить чужую жену? Типа, достойная замена мёртвой — в любом случае недостижимая? — Да, а что? Я буду любить на расстоянии. — И страдать? — И страдать. — Суть спора была в том, чтобы ты разлюбил и прекратил страдать. А тебе, оказывается, принципиально надо страдать? Как бы ни повернулось дело? — Слушай, зачем ты запоздало начинаешь говорить о том, что было сутью спора? Я выполняю всё, что ты хотел. — Вообще, признаться честно, я надеялся, что у тебя хватит ума выбрать другую, может, попытаешься? — Я не специально, на самом деле, выбирал. Она мне нравится, — заверил Сынхён. — Я хочу любить именно её. — Потому что она ещё одна повернутая на религии? — поднялся я резко. — А адекватные тебе не нравятся? — Извинись перед Элин, — посмотрел на портрет Сынхён. Бывало, я с горяча называл покойницу и ебанутой, за то, что она сделала своей смертью с моим другом. Но я не извинялся перед Элин, это глупо, умершие уже не здесь, их нет, и они ничего не слышат. Я извинялся перед Сынхёном, потому что это были его чувства — чувства живого человека. — Извини, — проворчал я, подойдя к окну. — Ты не говорил со мной о Даше больше четырёх месяцев, и, оказывается, всё это время налаживал мосты? А ты скрытный, Чхве Сынхён. Только… почему у меня такое ощущение, что это твоя попытка выиграть спор и заставить влюбиться меня? Ты чувствуешь потенциал в Даше и мой интерес к ней, и потому сочинил эту интригу? — Как бы то ни было, я поведу её под венец. Кстати, это неплохая возможность украсть её у Сынри, — задумался он, откинувшись на диван. Я посмотрел на него. У Даши много общего в поведении с Элин, её принципиальность и порядочность, но Элин была старше, и её было не переделать, в Даше же ещё был лепкий материал, из неё получалось думающее, а не убежденное закостенелое существо. А если Сынхён возьмёт, да женится на ней сам? Даша настроит его против меня? Пока Сынхён был женат, он находился под влиянием супруги целиком и полностью. Он такой по натуре. Я потеряю друга, если они сойдутся. И Дашу потеряю, хотя настолько ли мне это важно? Она и сейчас живёт с Сынри, об их намечающемся браке я слышу уже месяца два. Но она всё равно моя. Я знаю это, потому что Сынри теперь — мой. Он работает на меня и мне подчиняется, поэтому Дашу я в любой момент могу взять, или совсем забрать. Но если она будет с Сынхёном, то это уже будет не моё. Ни он, ни она. Я потеряю их обоих. И как остановить это безумие? Забрать её себе до того и сказать Сынхёну, чтобы не трогал? А если она сделает его счастливым? А если она именно та, кто ему нужна? Даша… Я вспоминал её недавно, не помню в связи с чем. Такую доверчивую, взрывную, прямую, упорную и смелую. С ней было весело. А, вспомнил! Я смотрел фильм и подумал, что ей стоило бы его увидеть. Мы с ней весело смотрели фильмы. И даже не трахались. Так что, почему бы и не посмотреть, что у них с Сынхёном получится и получится ли? — Ладно, если ты не решишься её у него украсть, я могу тебе помочь, — развернулся я к выходу. — Обращайся, это отличная задумка. Когда церемония? — Ах, да! — Сынхён поднялся и подошёл к комоду, открыл верхний ящик, достал из него конверт и протянул его мне. — Что это? — Приглашение на их свадьбу. — О, Сынри крайне вежлив. — Это от Даши. — Я недоверчиво посмотрел на конверт, дату, место, имена жениха и невесты. Сынхён заметил моё недоумение. — Она сама передала, просила отдать тебе. — Я видел своё имя в графе «кому». — Она… хочет меня видеть среди гостей? — Последний раз, когда я её видел, её бросили в аквариум с водой, в котором она могла захлебнуться. Её туда кинули по моему приказу. Даша с такой страстью выплюнула мне в лицо слова про душу, что она как будто из неё и впрямь тогда вышла. Я не люблю вспоминать ту ночь. — Видимо, иначе зачем бы приглашала? — Что ей нужно? Убить меня? Сказать ещё что-нибудь душещипательное? Устроить какую-нибудь ловушку, подвох? Чего она хочет? Она сказала, что прощает собственное убийство, и вот, приглашает в гости… это подтверждение прощения? Да неужели она никак не может меня возненавидеть? Неужели продолжает верить в то, что я способен на что-то хорошее? Почему продолжает относиться ко мне по-человечески после всего, что я с ней сделал? Неисправимая глупость? Я вышел от Сынхёна и уже в подъезде перевернул конверт, завертев его, и обнаружил, что добрый друг сунул мне вместе с приглашением фотографию Даши, ту самую, «25.05.2017». Да нет, сейчас она лучше. Здесь простушка простушкой, без слёз не взглянешь, ничего притягательного. И это выражение глаз… она с такими вот и попала в Сингапур. Сейчас-то хоть поумнела? Я бы взглянул сейчас в её глаза. Если в людях главное не половые органы, то именно они. Некоторые умеют смотреть так, будто трахают, так что неплохая замена. Приехав домой, я сразу прошёл на кухню, накормил Гахо и Джоли, положил конверт на видное место возле холодильника, чтобы не забыть, хотя не думаю, что забуду. Сварив себе кофе, я вышел на террасу, поставил чашку, потянулся, сел и уставился на горизонт. Всё, до самого него, принадлежало мне. Сингапур. Отпив кофе, я поморщился. Забыл размешать сахар? Размешал ещё. Отпил. Не то. Странно, вроде сварил сам, всё как надо. Сорт тот же, что обычно, вчера сыпал из этого же пакета. Я больше десяти лет готовлю кофе именно так. Сделал третий глоток, но опять не полезло в горло. Встав, я выплеснул варево через перила, в пролив. — Вот так, Джиён, иногда и сделанное твоими руками получается хернёй, — сказал я сам себе. Посмотрел вниз. Почти черная жижа с гущей растворилась в секунду в водах пролива так, будто её там никогда не было. Это неприятно поразило меня. Если я буду выливать кофе каждый день, оно будет исчезать вот так же, вода не изменится, не приобретёт кофейный оттенок или запах. Можно увеличить выплёскивание до трёх раз в день, эффект будет тот же. То есть, я стараюсь, что-то делаю, получается, на мой взгляд, хорошо или плохо, но когда попадает в этот водный простор, то пропадает там без следа? Пролив напомнил мне Дашу. Сколько раз я пытался вбить в её голову что-то циничное, корыстное, реалистичное, основанное на эгоизме? Похоже, в её сознании всё растворяется точно так же, даже выливать туда что-либо жалко, о чем я только думал? Минуточку, но ведь я впервые вылил кофе. Потому что он мне не понравился. Так что же, я выплёскивал в Дашу то, от чего хотел избавиться? Не приобщить к чему-то, а именно вычерпывал что-то из себя. Я сел на плетеное кресло и задумался. Эдак я додумаюсь до того, что освобождал место для добра, любви и великодушия? Ха! Я попался на собственную удочку. Только стоило подумать о том, как изводить людей — предоставить их самим себе и они надумают то, чего нет на самом деле. Неужели и я сам такой? Неужели не всегда одиночество мне полезно? По крайней мере, незапланированное. Сначала сорвался секс, потому что Кико не угодила мне до мелочей, потом сорвался запой, потому что Сынхён больше не компания. Что ещё сегодня могло сорваться? Я свистнул собакам, и они прибежали через полминуты. Отличные и верные, не то что это вечное кидалово от особей людского рода. Почесав по очереди их за ушами, я ждал, когда наступит внутри меня благость и упоение, удовлетворение тишиной и отшельничеством. Посмотрел на Гахо и Джоли. Отличная компания — ни поговорить, ни побухать, ни потрахаться. Человеку нужен человек. Но я Дракон. Обойдусь. Поднявшись на второй этаж, взяв бутылку рома, я включил порнушку и принялся за дело. Пил и мастурбировал, пока не устала рука и не пошла кругом голова от выпитого. Я силился не представлять то, что лезло в мысли, включал видеоролики с загорелыми латиноамериканками, тонко пищавшими японками, пышнотелыми немками, силиконовыми калифорнийками. Но кончил только тогда, когда выключил это всё и представил своё: белые простыни, я и она, единственная, кто на них залезла, так и не показав, какого цвета у неё соски. Черт возьми, какого же, в самом деле?