Миссия: соблазнить ректора

Глава 41

Я шла по коридору преподавательского общежития, неловко переставляя ноги, но всё же стараясь двигаться как можно быстрее и бесшумнее, в ужасе представляя, что наткнусь на какого-нибудь другого преподавателя. Почему-то казалось, что по моему лицу всё сразу же станет понятно.

И снова захотелось вымыться.

Идти к себе в комнату нельзя — если Миар проснётся раньше времени, он непременно туда за мной отправится. Я попросту не выйду из ЗАЗЯЗ, не доберусь до Этического Суда, куда обязана подать жалобу — гарант последующей женитьбы.

Эстей идиот, почему он не продумал пути моего отступления?! Я же не ношу с собой пресловутый конверт, который будет для него знаком, не побегу сейчас в сторожку привратника…

Я же и верхнюю одежду оставила в небольшом гардеробе столовой, превратившейся на время празднования Громницы в нарядный волшебный зал… Как же я добралась до комнаты ректора, даже не заметив холода? Глупая Ари. Всё было так замечательно, все мои причины для слёз и обид показались надуманными и глупыми, но теперь отступать уже поздно, просто потому, что некуда. Я ничего не смогу объяснить Миару, не смогу оправдаться, и моя жизнь уже никогда не станет прежней.

На крыльце я остановилась. Куда теперь? Снежные хлопья падали на мои спутанные волосы, унесённая козочка грела моментально озябшую ладонь.

— Лада Эрой?

Я неверяще подняла голову — и увидела тёмный силуэт Тарина. Кажется, он накрыл свои светлые волосы капюшоном.

Тарин протягивал мне мой же собственный плащ.

— Откуда ты тут взялся?! Ждал меня? Но почему?

Юноша не ответил, отвернулся. Стряхнул снег с капюшона.

Его приглушённый голос показался мне исполненным невыразимой печали — или неприязни. Так, как будто он знал куда больше, чем должен был.

Может быть, все уже знают? Может быть, каким-то образом мой позор написан на мне огромными пылающими буквами? Я горько хмыкнула, осознав, что считаю позором не то, что мы с Миаром делали этой ночью, а то, что я собиралась сделать завтрашним — то есть, уже сегодняшним — утром.

— Экипаж вас ждёт, лада.

— Экипаж?!

— Экипаж до Асветона.

— Тарин! — я переборола себя и ухватила его за плечо. — Откуда?! Как ты…

— Лада, я говорю только то, что должен, — мой недавний приятель попятился. — Только то, что мне позволено сказать. Не тратьте время, прошу вас, не шумите. Идите. Вы же должны уехать? Кто-то может появиться в любой момент… И я не смогу выпустить вас незаметно.

«Ещё и Тарину проблемы создам… ну уж нет», — отстранённо подумала я. Я уже могла убедиться, что у вездесущего Эстея полно приспешников… и просто бесправных и безгласных исполнителей. Не стоило задавать вопросы, ответы на которые я всё равно не получу. Не стоило терять время.

— Возьмите, — Тарин протянул мне пухлый конверт. Как во сне, я заглянула внутрь: деньги. И, кажется, дубликаты документов Ари Эрой. — Обратный экипаж до Академии отойдёт от точки назначения в пять часов после полудня.

— А ты со мной не поедешь? — вырвалось у меня. Тарин покачал головой, отступил в темноту и исчез.

Конечно, Эстей всё продумал, в отличие от безголовой меня. Совершенно напрасно я думала, что он забыл обо мне и о моей миссии. О, нет. И нечего и думать о том, чтобы попытаться сбежать. Я и не думала. Страх и вина придавили меня к земле.

Ехать до Асветона долго, можно поспать в дороге. К тому моменту, как экипаж окажется в столице, уже будет утро.

Стул был неудобным, жёстким, кроме того, одна ножка была короче остальных, и стоило пошевелиться, как неказистая конструкция с противным скрипом кренилась вбок, норовя окончательно развалиться.

Я сидела на этом стуле уже час после лекарского осмотра, омерзительно стыдного, по-прежнему ощущая прикосновения чужих холодных рук в перчатках, профессионально-точных, но от этого не менее неприятных. Терпеливо ждала, пока исполнительный худосочный секретарь пышнотелой верлады Гольфрейн — такое имя было вышито на коричневом манжете сидящей передо мной полной немолодой женщины — закончит записывать трагические обстоятельства произошедшего со слов потерпевшей. То есть с моих слов. Лист за листом убористым, но разборчивым почерком. Немые и глухие свидетели моего бесчестия…

Жаль, что люди, в отличие от бумаги, более чем говорливы.

Наконец, листки с исповедью очередной наивной обесчещенной дурочки оказались на столе исполнительного судебного председателя. То, что потеря моего столь ценного в нашем мире девичества была равнодушно зафиксирована сухими казёнными фразами на дешёвой желтоватой бумаге, казалось немыслимым — и в то же время неопровержимым фактом.

— Итак, — наконец, подытожила верлада Гольфрейн, тщательно изучившая записи, словно в них могло появиться нечто новое — для этого ей понадобилось нацепить на нос очки и заправить за уши трогательно сиреневатые пряди тонких, чуть курчавых волос, — вы утверждаете, что ваше… гкхм… интимное сношение с верладом было первым и единственным, верно? И времени с… гкхм… вашей встречи прошло не более суток?

Я кивнула.

— И этот контакт был… гкхм… добровольным с вашей стороны? Акт насилия вы отрицаете?

Я опять кивнула, жалобно всхлипнула и прикусила щёку, чтобы глаза наполнились слезами. Впрочем, притворяться особо не требовалось. Мне было до слёз тошно от себя самой.

— Что ж, результаты медицинского освидетельствования подтверждают наличие… гкхм… достаточно свежих соответствующих повреждений. Кроме того, изъяты и взяты на анализ образцы… гкхм… биологических жидкостей, которые… После того, как верлад будет вызван для, гкхм, соответствующей экспертизы, которая подтвердит или опровергнет тождественность материала и, соответственно, правдивость ваших слов, только тогда мы сможем завершить официальное заключение с предписанием к немедленному заключению, гкхм, брачного союза и судебным ордером в случае возражения…

— Послушайте! — перебила я методичную служащую Малого королевского суда Этических противоречий. — Благодарю вас, верлада Гольфрейн! Я всё же надеюсь, что мой… возлюбленный, что мы… уладим дело миром, безо всяких там судебных и дополнительных. Он не откажется связать со мной свою судьбу. Он любит меня и всё такое, ну, вы понимаете…

Безэмоциональная зарапортовавшаяся служащая взглянула на меня почти с человеческой жалостью. Возможно, через её кабинет прошло несколько сотен молоденьких девушек, лишившихся чести и вынужденных прибегать к содействию закона для того, чтобы призвать легкомысленных любовников к ответственности. Вероятно большинство из них так же надеялось «уладить дело миром», хотя бы получить денежное вознаграждение, после которого можно было бы забрать заявление.

И только единицы добились своего.

— Побоев и иных повреждений нет, следов алкоголя и дурманящих веществ в крови — тоже, — живым, нормальным, а не выхолощенным канцелярским языком проговорила она. — Не бил, не заставлял… Как же тебя угораздило, дурёха? А то тебе мамка не рассказывала, от чего дети родятся?

Я потупилась, краснея и бледнея попеременно, и пробормотала что-то несвязное о дурмане горящих чувств и большой чистой любви, которая никак не могла потерпеть до свадьбы, он был такой настойчивый, а моё тело предало меня, и я была словно и не я, а теперь я просто не знаю, что и делать, а если узнает отец, он меня убьёт, а мать от стыда голову в петлю сунет… Служащая мерно кивала — вряд ли я могла сказать ей что-то новое.

То есть, я-то конечно, могла.

Но я пришла сюда не за этим. Во взаимную любовь я не верила, тело вполне контролировала головой, ни отца, ни матери у меня уже несколько лет как не было, и я прекрасно представляла себе, что делать дальше.

Как могла действовать, в зависимости от степени своей стыдливости и отчаяния, юная лада, получив вожделенную бумагу о том, что «первое интимное сношение» имело место быть до заключения брака? Самым простым было помахать ею перед носом коварного совратителя, в надежде на пробудившуюся сознательность оного. Постановление ЭС, как в народе называли Малый королевский этический суд, было значимым и весомым. В случае отказа мужчины от проведения экспертизы или от женитьбы дело заканчивалось либо этой самой женитьбой в принудительном порядке, с оформлением всех юридических аспектов даже без личного присутствия развратителя, либо вовсе арестом негодяя с конфискацией имущества. В отдельных случаях провинившийся субъект пускался в бега, и его объявляли в розыск. Правда, в последних двух вариантах развития событий опозоренной девице утешения было не так уж много: небольшая денежная компенсация, которая не смогла бы повернуть вспять загубленную жизнь и возродить надежду на законный брак и достойное будущее для детей.

Что выберет Миар Лестарис? Надеюсь, что не побег…

Я просто хочу остаться в живых. Всё, что мне остаётся, это продемонстрировать верладу мерзкую бумагу и… И увидеть, как его тёмный взгляд, умеющий быть насмешливым и ласковым, страстным, глубоким и тёплым, наполняется отвращением и презрением. Мне безумно не хотелось к нему идти и заставлять его делать неприемлемый выбор, заставлять его ненавидеть меня и мой обман.

Вот только у меня-то выбора не было.

Простите, простите меня, мой первый любовник, мой нечаянный совратитель, мой наставник и неслучившийся друг, верлад Миар Лестарис.

В ЗАЗЯЗ я вернулась вечером, занявший место привратника Тарин пропустил меня, отводя глаза в сторону. Очень не хотелось, чтобы он пострадал из-за меня, потерял работу — или что-то в этом роде. Но переживать за кого-то ещё я уже не могла: сказывалась усталость после почти что бессонной ночи, долгая дорога сначала туда, а потом обратно, унизительная процедура осмотра и последующий разговор с верладой Гольфрейн… Целый день я ничего не ела, только в безликой приёмной ЭС, такой же выхолощенной, как и все остальные помещения этого навевающего тоску заведения, выпила стакан безвкусной воды из кувшина.

Но есть и не хотелось. Хотелось добраться до своей комнатки, упасть лицом в подушку и уснуть, никого не видя, ни с кем не разговаривая. А ведь поговорить с Миаром придётся. В лучшем случае один разговор состоится точно, в самое ближайшее время.

Радует одно — скоро, так или иначе, это всё закончится.

К собственному удивлению — хотя эмоций для удивления не осталось — я доползла до нашей с Юсом комнаты, никого по пути не встретив. Вошла, подошла к стеллажу с хрюшками и поставила ректорскую козочку среди своих фигурок.

— Где ты была?! — завыл сосед, ринувшись мне навстречу. — Тебя ночью не было, тебя весь день не было, тебя все искали! Вообще все! А я откуда знаю?! Нет её, говорю, а вещи — туточки, все двенадцать чемоданов, отстаньте от меня, говорю…

— Прости, — буркнула я, избавляясь наконец-то от ненавистного уже фиолетового платья, в котором проходила весь день, за неимением ничего другого. Юс сдавленно выругался и торопливо отвернулся, а у меня уже сил не было прятаться в ванную.

Поэтому пришлось тащиться туда через силу, оставив нежный островок гипюра и шёлка валяться на полу. Я торопливо переоделась в чистое, сняв с себя всё — вышвырну в мусор, как только предоставится возможность. Никогда больше не надену эти вещи, пропахшие воспоминаниями.

Я шагнула из закутка ванной комнаты и даже дошла до своей кровати, когда дверь комнаты распахнулась с такой силой, что едва не вылетела с петлями. Захотелось закрыть глаза, но толку в этом не было никакого.

Мог бы уж и до утра подождать с выяснением отношений, но нет же. Впрочем, ожидаемо. Не я ли хотела, чтобы всё прояснилось как можно быстрее?

— А?! — сказал было Юс, но Миар ухватил его за шкирку и буквально вышвырнул за дверь. В другом состоянии я бы как минимум возмутилась злоупотреблением ректорской властью над студентами или даже восхитилась физической силой — и откуда только взялась, громилой ректор ЗАЗЯЗа отнюдь не выглядел. Но сейчас я только успела сесть на кровать, обхватить руками подушку, точно щит, и зажмуриться, ожидая своей очереди на пинок.

На мгновение стало очень тихо.

— Ну, — голос Миара был ледяным и каким-то сыпучим, я чувствовала его песком за шиворотом. Ждала продолжения, но он молчал, глядя на меня. И все же заговорил первым.

— Не знаю, как ты умудрилась провернуть свой спектакль, но это попросту глупо. Даже заместителя министра привлечь, это уже тяжёлая артиллерия, хотя, думается, было бы достаточно и пехоты. Для чего?

— Это не спектакль, — глухо ответила я. Меня буквально тошнило от себя и от тех слов, которые я должна была ему сказать.

— То есть ты хочешь сказать, что строила из себя женщину просто для собственного удовольствия? Странное чувство юмора. Или ты разыграла меня как раз таки вчера? Мне не смешно.

— Экспертиза Этического суда подтвердила, что это был мой первый и единственный интимный контакт. Установить, с кем он был, труда не составит. Копию постановления от сегодняшнего числа я могу вам предоставить.

Я не поднимала на него глаз и продолжала ждать удара. Но Миар только молча смотрел на меня какое-то время, а потом медленно опустился на стул. Стул стоял у двери, и меня более чем устраивало расстояние между нами. Его физической близости я бы просто не выдержала.

— Вот даже как, — сказал он негромко и на первый взгляд совершенно спокойно. — Тебе дали трое суток на самостоятельное урегулирование вопроса?

— Да. Как и положено.

— Понятно. Оперативно сработано, ничего не скажешь. И чего же ты хочешь, лада Ари Эрой? Или как тебя там зовут на самом деле…

— Замуж, естественно, — сказала я. — Что мне ещё остаётся.

— Естественно, ну, да. Естественное желание любой несчастной опозоренной девицы, — покивал он. И вдруг рывком поднялся, в два шага преодолел разделяющее нас расстояние, ухватился за спасительную разделявшую нас подушку и резко дёрнул.

— Что тебе нужно, дрянь продажная? Ты же не просто так это всё устроила? Подозреваю, что это устроила и не ты…

Я смотрела на него и почему-то не испытывала страха, наоборот — охватившее меня чувство было сродни облегчению. Даже когда он приблизил своё лицо к моему, и я почувствовала его дымное бешенство всей кожей, как дыхание. Даже когда его рука легла мне на горло, обманчиво мягко, предупредительно сжимая, одновременно приподнимая голову.

Мы смотрели друг другу глаза в глаза, и мне казалось, что в темноте его шоколадных радужек пробегают красные искорки. Миар был в ярости, он понял, что его провели — и всё же… Он был так близко, не как вчера, когда мы были влиты друг в друга, но я чувствовала его запах, и низ живота наливался сладкой приятной тяжестью.

— Что тебе на самом деле нужно? Или тому, кто тебя нанял?

Я невольно облизнула пересохшие губы. Мне хотелось поцеловать его и не отвечать ни на какие его вопросы. «Сначала повторим, раза два, а потом обсудим» — хотелось напомнить его ночное обещание. И потребовать исполнения.

— Говори, я же тебе шею сверну, интриганка недоделанная…

Рука сдавила сильнее, но не настолько, чтобы паника или боль пересилили накатывавшее волнами возбуждение. Я не отпрянула, а напротив — подалась вперёд, мягко перекатившись на колени, одновременно обхватывая его плечи руками. Запах дыма стал отчётливее и острее. Не ожидая, он пропустил момент — и я почти успела дотянуться до его губ.

Хлёсткая пощёчина была оглушительной, я среагировала скорее на звук, чем на боль — и отпрянула назад, затылок впечатался в стену. В ушах зашумело, во рту стало горько и солоно.

— Что тебе нужно? Мне повторить?

— Ключ, — ответила я, сглатывая кровавую слюну и ощупывая языком зубы. — Не от хранилища, конечно, а другой. Вы понимаете, о чём я.

Миар чуть наклонил голову, и я опять приготовилась к тому, что он ударит меня. Это оказалось сложнее, чем я думала — боли не хотелось. Никаких уточняющих вопросов он не задал, никакого удивления не выказал.

— И кто же тебя послал, прелестное невинное дитя?

— Я не знаю. А то, что знаю, не могу сказать. Не могу. Не бейте меня, пожалуйста. Я всё равно ничего уже не смогу исправить.

Если ответ так важен ему, что он будет меня пытать? А если он не поверит, что своего нанимателя я не смогу опознать?

— Ну-ну, — Миар неожиданно миролюбиво кивнул. — Просто любопытно, дорого ли тебя купили.

— Дорого, — ответила я совершенно честно.

Что могло быть дороже жизни и свободы?

— Надо полагать, — теперь он разглядывал меня, как редкий минерал. — И что теперь мне с тобой делать?

— Отдайте мне ключ, и из вашей жизни я исчезну. Навсегда.

— А ЭС? Кто помешает тебе обратиться туда снова?

— Я что, сумасшедшая? — искренне изумилась я.

— Хуже, дрянь продажная. Даже не верится, что ты ни с кем… Или просто обслуживала клиентов другими рабочими отверстиями?

Я не ответила. Сжала губы.

— Рассказывай, пока не прибил.

— Я же сказала, что не могу. Я… — губы стянуло клятвой, моё лицо перекосило от боли, и эта гримаса не укрылась от Миара. — Дело уже сделано.

— Что ж, — Миар сощурился, зло, нехорошо. Переплёл пальцы на коленях и стал их разглядывать, а я уставилась в потолок. Смотреть на него просто не было сил, а отодвигаться было некуда. — Похоже, у меня нет другого выбора.

Что?

Я не ослышалась?

Он… согласен? Так просто и так сразу?

В это было почти невозможно поверить, и всё же… Неужели всё это действительно закончится? Он отдаст мне артефакт, я передам его Эстею и обрету свободу? Свободу, полную чувства вины за смерть однокурсника, за предательство Миара, за его злую обиду, но всё же…

— Простите, — шепнула я, во рту разом пересохло. — Я не хотела вас обидеть, не хотела, чтобы всё вышло так. Знаю, что вы мне не верите, представляю, кем вы меня считаете, но… Я не хотела. Мне очень жаль.

— У меня нет другого выбора, — повторил Миар. Встал, пошёл к двери, остановился, спиной ко мне. И вдруг яростно пнул стену — почти как тогда, в таверне «У Фильи». Ткнулся лбом в стену. — Раз уж ты так этого хочешь… Я на тебе женюсь.