Мой грозный фитнес-босс (СИ)

Глава 20

Соня

Есть такое место, где не существует ни «дефицита калорий», ни «чистого питания». Там есть борщ, пирожки и спорное понятие «ещё по чуть-чуть».

Это дом моей бабушки. До бабушкиного города ехать два часа на электричке и ещё минут двадцать на автобусе. Я честно собиралась поехать к ним уже месяца три: то налоговая, то меморандум, то бывшая моего начальника, то мы с этим начальником… ну, короче, жизнь.

В итоге выходные свалились на меня как свободное окно, и мама в голосе по телефону аккуратно, но настойчиво напомнила:

— Соня, мы уже забыли, как ты выглядишь. Ты опять только работаешь? Ты же обещала привезти бабушке тот её крем от суставов.

В электричке я устроилась у окна, поставила пакет с продуктами на пол (то, что бабушке «ничего не надо», — самая наглая семейная ложь) и залипла в пролетающие мимо дачи.

Детство всплыло само собой, как всплывают давние баги в программе, когда ставишь обновление. Мне лет десять. Я сижу на той же кухне, к которой сейчас еду, ем бабушкин пирожок с картошкой и слушаю вечный дуэт:

— Сонечка, ну меньше надо, — мама, с видом человека, который заботится. — В школу скоро, девочки злые.

— Пусть ест, — бабушка как танк. — Ребёнок растёт. Не обеднеем.

В школе девочки и правда были злые. В раздевалке они были особенно сведущи:

— У тебя ножки как сосиски.

— С такими бёдрами юбку носить нельзя.

— Тебе бы поменьше булок на переменах.

И лайтовое семейное:

— Будь поскромнее.

— Не выделяйся.

— Кто на тебя посмотрит, если будешь вот так.

Спойлер: посмотрел очень много кто, но линейка тревог уже была прошита во мне.

Потом были диеты: гречка три дня, кефир перед сном, «последний раз после шести» (спойлер: нет).

Мама садилась вместе со мной, чтобы «меня поддержать». Бабушка ворчала и подсовывала «просто попробуй, это же домашнее, это не считается».

И где-то между этим «будь поменьше» и «ешь, а то сдует» у меня в голове сформировался стабильный микс: стыд за еду, стыд за тело, и уважение к варенью как к последнему утешителю.

Теперь я работала в клубе, полном людей, которые умеют превращать стыд в бизнес.

Электричка подпрыгнула на стыке рельсов. Я проверила телефон: от Кирилла тишина.

После его письма владельцу с угрозой «если подпишете с агентством Алины — уйду» у меня внутри сидел отдельный червячок:

«А если он правда уйдёт? А если его выдавят? А ты останешься в этом клубе с чужим начальством, чужой PR-бабой и своим меморандумом как памятником по нему».

Хоть куда-нибудь поехать от этого было не худшей идеей.

Дом, куда я приехала, пах так же, как всегда: жареным луком, капустой, свежим тестом и чем-то неуловимо сладким видимо, вареньем.

— Сонечка! — бабушка вылетела в подъезд раньше, чем я успела открыть дверь. — Ты чё такая худая? Ты хоть ешь там?

Смотрит на пакеты:

— А это что? Опять ты мне тут накупила?

— Это тебе ничего не надо, — парировала я. — А мне надо чувствовать, что я полезный член семьи.

Мама выглянула из кухни, вытирая руки о полотенце:

— Сонечка, заходи быстрее, борщ остынет.

Я скинула обувь, повесила куртку и пошла на кухню.

Большой стол сразу бросился в глаза, скатерть с цветочками на нем. Кастрюля борща, чугунок с картошкой, тарелка с пирожками, тарелка с чем-то сладким, ещё кастрюля.

— Фитнес-клуб, говоришь, — прищурилась бабушка, наливая мне борщ так, будто я неделю жила на сухарях. — Ешь, внучка, а то они из тебя там палку сделают.

— Баб, у нас новый курс, — хмыкнула. — «ЗОЖ без стыда». Палки у нас не в чести.

— Это что за зверь? — тут же встряла мама. — Опять какую-то иностранщину придумали?

— Это когда людей за большую жопу не унижают, а помогают им жить без того, чтобы каждый кусок хлеба считать грехом, — объяснила, размешивая сметану.

— О, — оживилась бабушка. — Это я одобряю.

Она кивнула на пирожки:

— Вон, бери.

И добавила, глядя на меня так, будто читала мысли:

— А вот эти ваши диеты — самый большой стыд.

Комизм момента состоял в том, что, пока она это произносила, мама уже ставила на стол салат «Оливье, но лёгкий» и загадочно посмотрела на мою талию.

— Так, — сказала она, — ты в последнее время совсем из сил выбилась. То бледная, то глаза красные. И всё на этой твоей работе.

Пауза.

— И этот твой начальник… — с осторожной интонацией. — Он хоть не тиран?

Я чуть не подавилась борщом.

— Мам, — выдавила. — Если ты представляешь себе классического тирана, который кидает в меня гирями и орёт, то нет.

— Но орёт? — уточнила она.

— Уже меньше, — честно. — Сейчас он больше орёт на систему.

Бабушка, не вникая, махнула рукой.

— А то знаем мы этих спортсменов. Им лишь бы женщина с костями и листиком салата. А нормальная баба — это чтоб рука легла, — демонстративно хлопнула себя по бедру. — И чтобы тепло.

— Баб, ну ты сейчас половину фитнес-индустрии обидела, — сказала я.

И пока я ела, в упрощённой версии рассказала им про весь этот цирк.

Про Алину… промолчала. Не потому, что хотела утаить, а потому, что не хотела превращать обед в сводки из фронта «бывшие против текущих».

Мама слушала и хмурилась:

— Сонь, ты опять вляпалась в какой-то… — поморщилась, — бред. Ты бы лучше сидела в обычной конторе: пришла, посчитала, ушла.

— Спасибо, мам, звучит как мечта, — саркастично.

— Я не про это, — вздохнула. — Я про то, что ты опять вкладываешь душу в работу. И в людей. А они… ну, просто люди.

Пауза.

— И начальник твой тоже человек. И мужчина. Он же тебе не друг. Он глава, ему легко.

Я взяла пирожок, подумала и сказала:

— Мам, он… уже встал между мной и увольнением. Официально. Перед HR, перед владельцами.

Откусила.

Мама поджала губы:

— Ты уверена, что он не делает из тебя временную историю? Ну, пока клуб на слуху, пока удобно…

Бабушка фыркнула:

— Не бойся ты за неё так. У нас вон женщины всю жизнь жили с мужиками, у которых было всегда «временно удобно», и выбрались. А тут хотя бы начальник.

Я закатила глаза:

— Спасибо, баб, звучит успокаивающе.

Она поставила передо мной тарелку с ещё парой пирожков:

— И вообще, если мужик делает женщину сильнее и спокойнее, а не слабой и сжатой, как булка из магазина — это уже не просто «мужик», это ресурс. А если он начинает считать, сколько она съела и на сколько сантиметров похудела... гнать такого в шею.

Вздохнула.

— Я в молодости тоже «держала диету из трёх картошек». Модно было. Дед тогда сказал: «Если ты мне совсем исчезнешь я другую заведу, мне кого обнимать?»

Я прыснула борщом.

— А потом, знаешь, что он делал? — продолжала бабушка. — Прятал от меня весы. И говорил: «Нечего туда смотреть, всё равно ты мне нравишься». Ты не обязана быть удобной ни мужчинам, ни работе, Сонечка. Но если работа и мужик делают тебя сильнее и счастливее — это другое дело.

— Я пока не знаю, делает ли он меня счастливее, — честно сказала. — Но сильнее точно да. Особенно, когда мы приседаем.

После обеда мы перешли к чаю, как это всегда бывает.

Варенье — в центре стола, печенье по кругу, разговоры потекли к более личному. Мама, конечно, не могла не вернуться к теме «начальник»:

— Он вообще кто, этот… как его?

— Кирилл, — сказала я, чувствуя, как при одном имени становится теплее. — Управляющий клубом. И тренер.

— Молодой? — подозрительно.

— Тридцать два.

— Красивый? — ещё подозрительнее.

Я задумалась. Перебирать детали не хотелось.

— Ну… — осторожно. — На него люди в зале смотрят больше, чем на зеркала.

Мама закатила глаза:

— Вот именно. Таких все хотят. А ты у меня одна. Ты уверена, что не будешь там в очереди на внимание стоять?

— Мам, — спокойно сказала я. — Он не делает мне одолжение.

Вздохнула.

— Я… вижу разницу, где мной пользуются, а где со мной сотрудничают.

Сама удивилась, насколько уверенно это прозвучало. Бабушка хитро прищурилась:

— Фото его покажешь?

— Баб! — возмутилась.

— А что? — отрезала. — Я должна знать, кому потом картошку сдавать, если он к тебе жить придёт.

В итоге под смех я достала телефон, пролистала до одного из нейтральных рабочих фото: он в форме клуба, на фоне зала, с кем-то из тренеров.

Бабушка поднесла телефон поближе к глазам:

— Ох, — сказала. — Такой зять и картошку сам донесёт. Нормальный.

Мама тоже посмотрела, хмыкнула:

— Слишком правильный. Но не отталкивает. Глаза не пустые.

Это, по маминой шкале, был почти комплимент. Я поймала себя на том, что улыбаюсь как идиотка: мне вдруг стало важно, что они его не отвергают сходу.

Не «ой, Соня, опять какой-то придурок», не «да ты что, он же начальник, забудь».

Когда я собиралась обратно, бабушка уже стояла у шкафа с заготовками.

— Дам тебе с собой, — сказала. — Для твоего этого… как ты говоришь… «Кирилла».

Вытащила с полки банку варенья.

— Баб, — простонала я. — У меня дома уже склад.

— Неси, — отрезала. — Это стратегический запас.

Она сунула банку мне в руки и задержала чуть дольше.

Мама напялила на меня шарф, как будто я собиралась идти через тундру, и обняла крепко, по-матерински, с тихим:

— Ты только себя там не теряй, ладно? Мужики приходят и уходят. Работа — тоже. А ты у себя одна.

— Я стараюсь, — ответила.

Обратная дорога в электричке была тише.

Я сидела у окна, прижав к себе пакет с вареньем, и думала, как странно всё переплелось.

Дом, где мне в детстве говорили «будь поскромнее» и «кто на тебя посмотрит». Тот же дом, где бабушка сейчас говорила «ты никому ничего не должна».

Клуб, где меня сначала сделали «плохой рекламой», а потом повесили меморандум, который защищает таких, как я. Мужчина, который мог бы сейчас удобно использовать шум, бывшую, PR — а вместо этого пишет владельцу письмо на грани увольнения.

Я достала телефон. Сообщение от него пришло полчаса назад:

Кирилл: Как ты? Не съели?

Кирилл: (родственники, в смысле)

Я рассмеялась вслух. Пара пассажиров повернула головы. Сфоткала на коленях банку варенья, написала:

Я: Выжила. Это мой трофей.

Через минуту:

Кирилл: Выглядит внушающе.

Кирилл: Можем тестировать варенье на мне.

Я посмотрела на банку, на экран, на своё отражение в стекле. Возвращаясь в Москву, я поймала в себе тихое, но очень ясное «да», я готова дать этим отношениям настоящий шанс.