(Не) райский отпуск с боссом

Глава 23

Ночь после их первой бурной близости была душной и безлунной. Воздух, напоенный ароматом тропических цветов, застыл неподвижной пеленой, не принося желанной прохлады. Где-то вдали мерно и настойчиво, как сердцебиение самого острова, шумел океан. Его шепот казался сейчас не убаюкивающим, а зловещим, полным скрытых предостережений.

Они лежали рядом, не касаясь друг друга, разделенные сантиметрами, которые ощущались как пропасть. Прохлада шелковых простыней уже уступила место жару их тел, а воздух в спальне был густым и тяжелым, пахнущим сексом, дорогим бельем и невысказанными словами, которые висели между ними тяжелым свинцовым облаком.

— Ты не спишь? — тихо, почти робко спросила Анна, нарушая тягостное, звенящее молчание. Ее собственный голос прозвучал чужим, сорванным.

— Нет, — его голос прозвучал хрипло, пропахшим дымом и выдохшимся виски. В этом одном слове слышалась такая усталость, что ей снова захотелось прикоснуться к нему, но она сдержалась, боясь разрушить хрупкую грань, возникшую между ними после страсти.

Она повернулась на бок, в полумраке различая лишь смутные, скульптурные очертания его профиля. Он лежал на спине, уставившись в темноту потолка, и в его позе была непривычная отстраненность, почти отрешенность.

— О чем ты

Он долго молчал, и она уже подумала, что он не ответит, что стена снова опустится, и он вернется в свою неприступную крепость. Но он нарушил ее ожидания.

— Я… не помню, когда в последний раз был с кем-то так… откровенен, — наконец произнес он, и это прозвучало так нелепо, так неуклюже и так по-человечески, что у нее сжалось сердце, защемленное внезапной, острой жалостью.

— Откровенен? — она не удержалась от легкой, дрожащей усмешки, пытаясь снять напряжение. — Ты командовал мной, как обычно. Распоряжался моим телом, как своей собственностью.

— Не в этом дело, — он резко перевернулся к ней, и его глаза в темноте казались бездонными колодцами, готовыми поглотить ее целиком. — Я имею в виду… после. Обычно я… я просто ухожу. Или велю уйти. Всегда. Это правило. Процедура. А сегодня… — он запнулся, ища слова, и это зрелище — Арсений Кронский, подбирающий слова! — было поразительнее любой исповеди. — Сегодня я просто лежу здесь. И мне… мне не хочется никуда уходить.

Его признание, такое простое и такое шокирующее в своей наготе, обожгло ее, как раскаленное железо. Оно было страшнее всех его приказов и угроз.

— Почему? — прошептала она, сама затаив дыхание.

— Потому что я устал быть один, Анна, — выдохнул он, откинувшись на подушки, и в этих словах была такая бездна усталости, такой многовековой груз тоски и одиночества, что ей захотелось обнять его, прижать к себе и никогда не отпускать. — Устал от этих стен, которые сам же и построил. Устал от людей, которые видят только мой кошелек и мое имя. От взглядов, поленных страхом или расчетом. А ты… — он медленно, почти с благоговением провел пальцем по ее щеке, и его прикосновение было таким нежным, что по ее коже побежали мурашки, — … ты с самого начала смотрела на меня. Прямо в глаза. И видела не того, кем я должен быть. А того, кем я мог бы стать. Если бы… если бы нашелся кто-то, кто не испугался бы разглядеть.

Она захватила его руку и прижала к своей груди, чувствуя, как бешено, как птица в клетке, бьется ее сердце прямо под его ладонью. Пусть слышит. Пусть знает.

— Я боюсь, — призналась она ему в ответ, впервые позволяя себе быть настолько уязвимой, обнажая свою самую большую тревогу. — Боюсь, что в этой игре, где все правила диктуешь ты, я потеряю себя. Перестану быть Анной Светловой. Растворюсь в тебе. Стану просто… тенью Арсения Кронского. Еще одним дорогим аксессуаром.

— Не потеряешь, — он притянул ее к себе, и его губы, теплые и мягкие, коснулись ее лба в почтительном, нежном поцелуе. — Потому что именно «ты» — та самая, что не боится бросать мне вызов, спорить со мной, смотреть на меня как на равного, а не на икону, — и есть то, ради чего я готов снести все свои стены до основания. До голого кирпича. Я не хочу твою тень, Анна. Я хочу тебя. Всю. Со всеми твоими страхами, твоим упрямством, твоим талантом и твоими сомнениями. Только такую. Другой мне не нужно.

И в этой темноте, в его крепких, уверенных объятиях, пахнущих кожей, океаном и им самим, она впервые позволила себе поверить, что это может быть правдой. Что за всеми играми, манипуляциями и болью может скрываться нечто настоящее. Хрупкое, как первый луч солнца на рассвете, и сильное, как сама жизнь. Она прижалась щекой к его груди, слушая ровный, мощный стук его сердца, и закрыла глаза.