(Не) райский отпуск с боссом

Глава 46

— Ты совершаешь ошибку, Арсений, — голос Николая Орлова, отца Виктории, был тихим, но каждое слово било наотмашь. Они сидели в затемненном кабинете в старинном особняке. Воздух был густым от запаха дорогой сигары.

— Я принимаю решение, которое считаю правильным для себя, Николай Петрович, — ответил Арсений, глядя прямо на него. Он сидел с идеально прямой спиной, но каждый мускул был напряжен.

— «Для себя»? — Орлов медленно покачал головой. — Мы с твоим отцом строили это двадцать лет. Наши семьи, наш капитал, наши интересы — все переплетено. Ты думаешь, ты можешь просто взять и выйти из игры, потому что тебе приглянулась какая-то… архитектор? — Он произнес это слово с такой ядовитой небрежностью, что Арсений невольно сжал кулаки под столом.

— Речь не о ней. Речь о том, что я больше не хочу жить в клетке, которую вы для меня построили.

— Клетка? — Орлов усмехнулся. — Мы дали тебе все! Империю! А ты… ты готов разменять ее на юбку. Твой отец если бы не был на важных переговорах в Малайзии, тоже самое тебе бы сказал.

— Не смейте больше диктовать мне, — голос Арсения стал опасным, низким шепотом. — И не смейте так говорить о ней. Она стоит десятков таких, как Виктория. В ней есть душа. То, что мы с вами давно продали или похоронили.

Орлов внимательно посмотрел на него, и его взгляд стал холодным, как лед.

— Хорошо. Давай говорить на языке, который ты понимаешь. Без поддержки моего капитала и моих связей твой «АК Восток» не получит ни одного крупного государственного контракта в следующем году. Твои акции просядут на двадцать процентов в течение месяца после нашего официального «развода». А проект этой твоей… душевной девочки — как он там? «Атмосфера»? — не получит ни одного разрешения. Я похороню его в согласованиях на десять лет вперед. Ты готов заплатить такую цену за свою «свободу»?

Арсений медленно поднялся. Он был бледен, но его глаза горели.

— Угрозы, Николай Петрович? Я ожидал от вас большего.

— Это не угрозы, мальчик. Это реальность. Ты либо часть системы, либо ее враг. Врагов система стирает в порошок. Подумай. Виктория готова закрыть глаза на твои… увлечения. Сохрани лицо. Сохрани бизнес.

Арсений подошел к двери. Его рука уже лежала на ручке.

— Я подумал. И я сделал свой выбор. Объявляйте войну. Я готов.

Выйдя на холодный ночной воздух, он почувствовал странное, горькое облегчение. Он только что сжег все мосты в своем старом мире. И единственным маяком в этом хаосе для него теперь была она.

Прошел еще год.

Анна Светлова сидела за своим рабочим столом в новой, еще более просторной студии на берегу Москвы-реки. За окном бушевала осень, швыряя в стекла золотые и багряные листья. Внутри пахло свежесваренным кофе и древесиной — ее новый проект, частный музей современного искусства, требовал нестандартных решений и материалов.

Она была на вершине. Ее имя гремело в архитектурном мире. Ее приглашали на конференции по всему миру, интервьюировали для глянца, студенты архитектурных вузов разбирали ее проект по косточкам. Она была той, кем стала — абсолютной, самодостаточной, легендой.

Она закончила править чертеж, откинулась на спинку кресла и потянулась. Впереди был свободный вечер — редкая роскошь. Она договорилась с Катей встретиться в новом итальянском ресторанчике, посмеяться, пожаловаться на жизнь, которой у нее, в общем-то, уже не было.

Раздался тихий стук в дверь. Ее личный помощник, молодой человек по имени Лев, заглянул в кабинет.

— Анна Викторовна, к вам… посылка. Необычная.

— Что там на этот раз? — улыбнулась она. — Очередной приз от какого-нибудь журнала? Или образцы мрамора из Каррары?

— Нет, — Лев выглядел смущенным. — Это… лично для вас. Без опознавательных знаков.

Он внес в кабинет длинный, плоский предмет, завернутый в грубую холстину, и поставил его на козлы для чертежей.

— И кто принес?

— Курьер. Сказал, что передал и ушел. Больше ничего.

Анна с любопытством подошла. Посылка была легкой. Она развязала бечевку, и холстина спала, открывая… картину.

Не картину. Рисунок. Углем на большом листе плотной, желтоватой бумаги.

Она замерла, дыхание перехватило.

На рисунке была она. Не фотографическая точность, а скорее впечатление, эмоция, пойманная в нескольких уверенных, размашистых линиях. Она сидела на черном песке под звездным небом Бали, обняв колени, и смотрела на океан. Ее профиль был умиротворенным, задумчивым, таким беззащитным, что сердце сжалось от боли.

В углу, внизу, стояла не подпись, а лишь инициалы — «А. К.» И дата. Той самой ночи.

Он нарисовал ее. Тогда, на Бали. И хранил все эти годы.

Рука ее дрогнула, она провела пальцами по шероховатой поверхности бумаги, по линиям угля. Она чувствовала ту ночь. Теплый песок. Шепот волн. Его взгляд на себе.

Лев что-то говорил, спрашивал, нужно ли что-то сделать, но она не слышала. Мир сузился до этого рисунка.

— Выйдите, Лев, — тихо сказала она, не отрывая взгляда от изображения. — И… отмените все на сегодня.

Дверь тихо закрылась. Она осталась одна с призраком своего прошлого.

Она не знала, сколько простояла так. Пока сумерки не начали сгущаться за окном, окрашивая комнату в синие тона.

Она подошла к телефону. Рука сама набрала номер, который она, казалось, стерла из памяти навсегда. Тот самый, с которого пришло когда-то SMS из Убуда.

Трубку сняли не сразу. После четвертого гудка послышался его голос. Низкий, немного хриплый, неузнаваемо уставший.

— Алло.

Она молчала, прижимая трубку к уху, слушая его дыхание.

— Я знаю, что это ты, Анна, — сказал он тихо. — Я всегда знал, что ты когда-нибудь позвонишь.

— Зачем? — выдохнула она, и голос ее прозвучал сдавленно. — Зачем ты прислал это?

На другом конце провода повисла пауза.

— Я продаю «АК Восток», — сказал он наконец. — Всю империю. Уезжаю. Навсегда.

Анна закрыла глаза, чувствуя, как пол уходит из-под ног.

— Почему?

— Потому что это была не моя мечта. Это была клетка, построенная моим отцом. И я просидел в ней достаточно долго. — Он помолчал. — Ты научила меня, что клетки должны быть сломаны. Помнишь?

Она помнила. Ту ночь. Гидроцикл. Океан. Его слова о свободе и страхе.

— И что теперь? — спросила она.

— Теперь я свободен, — в его голосе прозвучала легкая, горькая улыбка. — И одинок. Как и ты.

— Я не одинока, — автоматически возразила она.

— Не ври мне, — его голос стал мягче. — Мы оба знаем, что ни у кого не было после. Ни у меня. Ни у тебя.

Она молчала, потому что это была правда. Никакие романы, никакие мимолетные увлечения не могли затмить ту бурю, то пламя, что было между ними.

— Рисунок… это прощание, — сказал он. — И… благодарность. За все. За ту ночь. За «Атмосферу». За то, что ты была. Что ты есть.

Она слышала, как он делает глоток чего-то — вероятно, виски.

— Я уезжаю завтра, — продолжил он. — Если ты… если ты захочешь меня увидеть… я в отеле «Альфа». До девяти утра.

Он повесил. Резко. Не дав ей сказать ни слова.

Аня медленно опустила трубку. Она подошла к окну, глядя на огни города. Ее город. Ее жизнь. Выстроенная своими руками. Безопасная. Предсказуемая. Бесконечно одинокая.

Она посмотрела на рисунок. На ту девушку на песке, которая еще не знала, какая боль и какая радость ждут ее впереди. Которая еще могла мечтать.

Она повернулась и взглянула на свои чертежи — точные, выверенные, гениальные в своей профессиональной холодности. Награды на полке. Фотографии с очередных триумфов.

И вдруг все это показалось ей таким… пустым. Таким потрясающим, но все же клеткой.

Она подошла к шкафу, достала свою старую, потрепанную сумку, которую не выбрасывала все эти годы. Бросила в нее паспорт, кошелек, телефон.

Она не стала ничего писать Льву. Не стала звонить Кате. Она просто вышла из своего идеального офиса, оставив все — чертежи, награды, свою безупречную, выстроенную по линейке жизнь.

Она села в свою машину и поехала по ночной Москве. Не думая. Не анализируя. Просто повинуясь тому единственному, настоящему чувству, что осталось у нее после всех этих лет.

Она подъехала к «Альфе» без пяти девять. Сдала ключи парковщику, вошла в холл.

Она спросила номер комнаты на ресепшене. Поднялась на лифте на последний этаж. В висках стучала кровь.

Он сидел в одном из кресел в углу комнаты, смотря в окно на восходящее над Кремлем солнце. Рядом с ним стоял один-единственный, не по-Кронски скромный, чемодан.

Он поднял на нее глаза. Не удивился. Не улыбнулся. Просто смотрел. С тем же выражением, что и тогда, на открытии «Атмосферы».

Они не говорили. Слова были бы ложью, ненужным шумом. Она подошла, и он притянул ее к себе, прижав так сильно, что стало больно ребрам.

Его поцелуй был отчаянным. В нем была горечь прощания со всем, что он знал, и сладость безумной надежды на будущее. Он срывал с нее одежду, а она помогала ему, разрывая тонкую ткань своего платья. Им было плевать. Вещи, статусы, прошлое — все это горело в огне их взаимного желания.

Он поднял ее на кровать, и его тело покрыло ее, тяжелое, реальное, пахнущее дорогим мылом и его уникальным, родным запахом.

Он вошел в нее с глухим стоном, и она приняла его, обвив ногами его талию, впиваясь пальцами в его спину. Их ритм был неистовым, почти яростным. Каждый толчок был словно попыткой оставить в другом неизгладимый след, запечатлеть эту боль и эту надежду на физическом уровне. Она кусала его плечо, подавляя крики, а он стонал, вгоняя себя в нее все глубже и глубже.

Это был не секс утешения. Это был секс-ритуал. Прощание с двумя людьми, которыми они были, и рождение двух новых, готовых шагнуть в пустоту.

Когда оргазм накатил на нее, это была не сладкая волна, а судорожная, почти болезненная разрядка. Она закричала, и в ее крике было все — страх, боль, отчаяние и безумная отвага. Его извержение было тихим, сдавленным рыком, и он влил в нее всю свою решимость, всю свою веру в нее, в них.

Они лежали, не двигаясь, прикованные друг к другу. За окном начинался рассвет. Он первый нарушил тишину.

— Ничего не бойся, — прошептал он, проводя рукой по ее волосам. — Я с тобой. Всегда.

Она не ответила. Просто прижалась к его груди, слушая стук его сердца. Этого было достаточно. Этого хватило бы, чтобы пойти на край света.

Когда они вышли из отеля, рука об руку, первое зимнее солнце осветило мостовую.

Они сели в такси. Он назвал аэропорт. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

Впереди была неизвестность. И это было прекрасно.