(не)вернуть. Цена искупления

Глава 25.

Макс.

Смотрю на Вику, и чувствую, как сердце сжимается от её вида. Она сидит на кровати, маленькая, хрупкая, с влажными от слёз глазами, но в её взгляде — та же стальная решимость, которую я полюбил много лет назад.

Одеяло натянуто до подбородка, телефон сжат в руке, а на тумбочке — пионы, которые я привёз утром, теперь кажутся неуместными. А я хотел чтобы она любовалась их нежность и улыбалась поболльше.

Оля только что ушла, бурча что-то про мою «убогую охрану», и её энергия ещё витает в воздухе, но я едва замечаю это.

Всё, что важно, — это Вика. И её слова, которые она шептала по телефону: «Кто-то угрожал. Тебе, нам, Роме…»

Осторожно беру её руку. Её пальцы холодные, дрожат, и я сжимаю их мягко, стараясь передать хоть каплю тепла. Она так сильно испугана.

— Птичка, — говорю тихо, почти шёпотом. — Расскажи всё по порядку. Давай, моя хорошая.

Она кивает, но её взгляд мечется по палате — на дверь, на окно, на занавески, будто кто-то может прятаться там. Она дышит глубоко, собираясь с силами, и начинает. Её голос дрожит, но она говорит честно, как всегда, не утаивая ничего. Про мужчину в халате, который представился врачом. Про его маску, холодные глаза, татуировку на руке. Про угрозы — мне, Роме, и даже Надюшке. Про то, как он велел мне «не лезть, куда не надо». Каждое её слово — как удар, но я держу лицо спокойным, чтобы она не видела, как во мне закипает ярость.

Я хочу, сука, всех рвать… Голыми руками и зубами.

— Он знал про нас, Макс, — шепчет она, и её глаза темнеют от страха. — Про Надюшку. Про Рому. Он сказал, чтобы ты перестал… Но что перестал? Что ты делаешь?

Я сжимаю её руку чуть сильнее, но не отвечаю сразу. Вместо этого задаю вопросы, мягко, осторожно, как будто хожу по тонкому льду.

— Вика, что ты ещё заметила? — спрашиваю, глядя ей в глаза. — Он называл имена? Фамилии? Может, намекал на кого-то конкретно?

Она хмурится, её взгляд уходит в сторону, будто она пытается вытащить воспоминание из глубины.

— Нет… Имен не было, — отвечает медленно. — Но эта татуировка… На левой руке, на тыльной стороне. Маленькая, чёрная, похожа на руну. Или крест, но странный, с завитками. Я не разглядела точно, но… она мне показалась значимой. Не знаю, откуда.

Я киваю, запоминая каждую деталь. Руна. Это может быть что угодно — символ принадлежности, даже просто модная ерунда. Но делаю мысленную пометку на счет этого отличительного знака.

Я глажу руку жены, чтобы она почувствовала, что я рядом, и продолжаю:

— Он говорил что-то ещё?

Она вздрагивает, и я вижу, как её глаза вспыхивают. Она поворачивается ко мне, и её голос становится твёрже, несмотря на страх.

— Макс, это связано с политикой? — спрашивает она прямо. — Или с бизнесом? Ты же не просто так молчишь. Я знаю, что ты что-то скрываешь. Что ты делаешь? Куда ты полез?

Её слова попадают точно в цель. И в них вся правда. Но я не могу отступить назад.

Она права. Я не хотел посвящать близких в подробности своей новой деятельности. И до последнего бы скрывал, чтобы защитить её, Рому, Надюшку. Но теперь это вылезло наружу, и я должен быть в сотню раз осторожнее и осмотрительнее. Я открываю рот, чтобы ответить, но Птичка перебивает, её голос становится быстрее, почти паническим.

— И ещё, Макс… — она оглядывается на дверь, понижает голос до шёпота. — Я боюсь, что нас могут подслушивать. Здесь, в палате. Я не доверяю медперсоналу. Этот тип… он сказал, что я должна сомневаться в тех, кто приносит таблетки, еду, капельницы. Что, если он прав? Что, если кто-то из них куплен? Они же могут… – прикрывает рот ладошкой и всхлипывает.

Я чувствую, как во мне еще сильнее вскипает желание убивать, но подавляю его. Не время.

Я наклоняюсь ближе, чтобы она видела мои глаза, и говорю твёрдо, но мягко:

— Вика, я всё решу. Сегодня же. Я уже поменял охрану — моя личная больше не справляется. Нанял агентство, лучших ребят, они уже здесь, в больнице. Никто чужой к тебе не подойдёт. А если врачи разрешат, я заберу тебя домой. Прямо сегодня. Ты не будешь здесь одна.

Она смотрит на меня, и я вижу, как её плечи чуть расслабляются, но страх в её глазах не уходит. Она кладёт руку на живот, и её голос дрожит:

— Макс, я боюсь за Рому. За Надюшку. Он все знал. Сказал, что Рома — плохой руководитель, что твое «детище пойдёт ко дну» под его руководством. Что это значит? И почему он угрожает нам?

Я сжимаю её руку, стараясь передать ей уверенность, которой у меня самого не так много.

— Я разберусь, Птичка, — говорю я, и каждое слово — как клятва. — Никто не тронет Рому. Никто не тронет тебя. Я обещаю. Ты мне веришь?

Она кивает, но её взгляд становится острее, и она задаёт последний вопрос, от которого у меня внутри всё холодеет:

— Макс… а что, если ателье сожгли не просто так? Что, если это тоже было… чтобы навредить? Чтобы ударить по тебе через меня? А может быть и в Россию меня таким способом заманили?

Я замираю. Её слова — как эхо моих собственных страхов, которые я гнал от себя последние дни. Я думал, что держу это под контролем. Но теперь всё складывается в мрачную картину, и я не могу ответить ей правду. Не сейчас. И точно не здесь. Не нужна ей эта информация.

— Вика, не волнуйся, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Я разберусь. А сейчас я схожу к твоему врачу и вернусь очень скоро. У палаты стоит надежная охрана и к тебе она никого не пустит. Даже медсестру с лекарствами, пока ну удостоверится, что человек надежный.

Я целую её в лоб, задерживая губы на нежной коже чуть дольше, чем обычно, и встаю. Её рука цепляется за мою, и я чувствую, как она не хочет меня отпускать. Но я должен действовать. Должен найти ответы. Потому что, если этот тип с татуировкой прав, если кто-то хочет сломать меня используя для этого мою семью, я не дам им шанса.