(не)вернуть. Цена искупления

Глава 5.

Вика.

— Почему ты так сказал? — спрашиваю я тихо на обратном пути, голос дрожит от накопившейся злости и обиды, что разъедают меня изнутри. Каждое его действие — удар, каждое его слово — очередная трещина в моём сердце.

Максим не сразу отвечает. Несколько долгих секунд он молча ведёт машину, не отводя взгляда от дороги. Лицо его напряжено, скулы подёргиваются, и я чувствую, что он взвешивает каждое слово.

— Потому что так проще, — говорит наконец. Совершенно ровно, без эмоций, но я ощущаю в интонациях едва уловимую насмешку, горькую, раздражающую до зубовного скрежета.

Я резко выдыхаю сквозь сжатые зубы, не в силах сдержать нарастающий гнев:

— Ты не можешь просто решать за меня, что говорить другим людям!

Он коротко усмехается, бросая на меня тяжёлый взгляд.

— Разве? — переспрашивает холодно. — Разве ты не сделала то же самое, когда не сказала мне?

Его слова ударяют по мне, как хлёсткая пощёчина. Я резко отворачиваюсь к окну, чувствуя, как внутри всё холодеет, как сердце пропускает удар. Слёзы подступают к глазам, но я не дам им вырваться. Не сейчас, не перед ним.

Машина замедляется, и вскоре останавливается у знакомого подъезда. Моё сердце стучит так громко, что я слышу каждый удар в ушах. Я нервно облизываю губы, чувствуя сухость во рту, и резко поворачиваюсь к нему:

— Максим… — в моём голосе звучит тревога, смешанная с отчаянием.

— Вика, хватит. — Тут же перебивает меня твердым голосом, не оставляя пространства для возражений.

Я стискиваю зубы, проглатывая все едкие слова и эмоции, которые так и рвутся наружу. Я просто хочу поскорее забраться в свою постель, укрыться одеялом и забыть этот день, как страшный сон.

Я хватаюсь за дверцу, пытаюсь выйти сама, но резкая боль в ноге снова заставляет меня замереть, подавляя гордость и раздражение.

Максим уже рядом. Он протягивает руку, я зло отдёргиваю свою ладонь:

— Не трогай меня, — бросаю резко.

Но он не слушает. Просто молча, не обращая внимания на мои протесты, вновь берёт меня на руки и несёт к подъезду. Я кусаю губы от унижения, злости, боли, но ничего не говорю. Сопротивляться сейчас бесполезно.

С трудом достаю ключи, открываю дверь, надеясь, что он оставит меня одну, но Максим заходит следом. Я оборачиваюсь к нему и гнев вспыхивает с новой силой.

— Макс, уходи!

Но он молчит. Спокойно закрывает за собой дверь, вешает пальто на крючок и, не обращая внимания на мою злость, подходит ближе.

— Ты в своём уме?! — взрываюсь, голос дрожит от гнева.

Он качает головой, глаза его мрачные, глубокие, будто он видит насквозь мою злость и обиду, но не собирается уходить:

— Ты не можешь сейчас быть одна, ходить и себя обслуживать.

Твердолобый какой и непробиваемый!

Я дёргаюсь в сторону, пытаясь пройти мимо, но Максим ловит меня за локоть и осторожно ведёт к дивану. Я вырываюсь, но он не отпускает, и только когда я сажусь, наконец отступает на шаг назад, но не отводит взгляда.

— Теперь-то мы поговорим, — говорит он тихо, твёрдо, и от этих слов по коже пробегает холодок.

— О чём? — резко бросаю, хотя уже знаю ответ.

Он делает шаг вперёд и медленно опускается на корточки прямо передо мной, чтобы наши взгляды были на одном уровне. Его глаза — тёмные, серьёзные, и в них больше боли, чем я готова видеть.

— О ребёнке, Вика, — произносит, едва слышно, но каждое слово как удар молотком по сердцу.

Я замираю, дыхание перехватывает, и несколько секунд я просто смотрю на него, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями.

— Это не твоё дело, — выдавливаю наконец, выплескивая яд и гнев.

Максим резко поднимается, в глазах вспыхивает злость, его голос дрожит от ярости:

— Правда? Ты серьёзно думала, я не узнаю? Это мой ребёнок, Вика! Ты не думала, что я имею право знать?

Я срываюсь на крик, боль и обида взрываются во мне с новой силой:

— Право? Ты говоришь мне о праве? После всего, что ты сделал?! После Алисы, после того, как ты сам разрушил всё, что у нас было? А Ромка? Ты о нашем сыне подумал? Ты вообще о нем думал, когда трахал его невесту? И после всего ты считаешь я должна была бежать к тебе с этой новостью?

Он резко шагает по комнате, руки его дрожат, он оборачивается ко мне, и голос его звучит как рёв:

— Ты ничего не знаешь, Вика! Ты исчезла, пропала, не дала мне ни шанса всё исправить! И даже поговорить! Я жил в аду, думая, что потерял тебя навсегда, а ты скрыла от меня сына или дочь! Ты не имела права так поступать!

— Ты сам меня потерял, Максим! — кричу я, слёзы текут по щекам, их уже невозможно остановить. — Это ты всё разрушил, это ты меня предал! Я осталась одна и не хотела, чтобы ты знал! Ты не заслужил знать!

Он останавливается, смотрит на меня, и в его глазах такая боль, такая вина, что внутри что-то болезненно щёлкает.

— Я всегда выбирал тебя и нашу жизнь, Птичка, — отвечает с твердостью в голосе. — Это была ошибка. Ужасная ошибка, и я заплатил за неё высокую цену. Но ты… ты скрыла от меня ребёнка.

Я резко замолкаю, потому что вдруг замечаю: в квартире всё идеально чисто, будто… Даже кровать заправлена, а я ее не заправляла, мне видно с дивана часть спальни. Я понимаю, что не заглядывала в шкафы, не проверяла ничего. Кровь холодеет в жилах от осознания.

— Ты тут живёшь, — шепчу я потрясённо, и это открытие оглушает.

Он смотрит на меня твёрдо, достаёт из кармана ключи и говорит ровно, как факт:

— Живу, да.. И теперь я буду о тебе заботиться.

— Уходи! — требую я снова,только голос слабый, почти сломленный.

Он садится рядом, но не касается меня, только смотрит в глаза, твёрдо, уверенно, почти нежно:

— Вика, оставь истерики на будущее. Сегодня хватит. И хватит убегать.

Я отворачиваюсь, прикусывая губу, понимая, что он не уйдёт. Он снова здесь, и теперь убежать не получится.