(не)вернуть. Цена искупления

Глава 46.

Вика

Я разрываюсь на части. Мысли спутаны, тело ещё ломит, но я не замечаю эту боль, внутри — пустота и дикий, необузданный страх. Почему никто ничего не говорит?!

Знаю только, что его увезли. Сказали — экстренная операция. Тяжелое ранение в спину. И всё. Уже третий час абсолютного молчания.

— Вам нельзя вставать, — строго говорит медсестра, но я уже стою босиком на холодном полу. На мне халат, который едва могу застегнуть дрожащими пальцами нормально, чёрт с этими пуговицами!

— Я в туалет, можно?

Ну простите меня, не могу быть сейчас другой.

Я сбежала. Просто сняла капельницу, когда медсестра вышла. Нет, побежала если так можно назвать то, как я ползу вдоль стеночки пустого коридора.

Я здесь уже. Возле операционной. Сжимаю руки до боли, ногти впиваются в ладони.

Надя в надёжных руках, в детском отделении, под присмотром. У нее я тоже была, девочка моя в кювезе спит сладко. А я — здесь. Потому что не могу иначе.

Потому что он… закрыл меня собой. Потому что он спас. Потому что я даже не успела сказать, что люблю его. Что простила. Что мне страшно. Что я не вынесу, если…

Я столько много не сказала ему…

Дверь операционной закрыта. Свет над ней не гаснет. Я смотрю на него, как на окно в портал, где ангелы борются за жизнь моего самого родного и любимого…

Каждый звук в коридоре, как удар по нервам. Кто-то идёт — сердце подпрыгивает. Но мимо. Мимо. Мимо…

Я глажу холодную кафельную стену ладонью, как будто могу выцарапать через неё его руку. Чтоб не смел! Чтоб боролся! Я же за него борюсь, молюсь и… боюсь… жутко.

И вдруг…

— Мам!

Я вздрагиваю. Оборачиваюсь. Ромка. Бледный, как мел. Взъерошенный, глаза безумные страхом заполнены. Он бросается ко мне, хватает за плечи.

— Я только узнал! И сразу сюда. Мам…. а ты? Мам…

— Надя в детском отделении, Ром. С ней все хорошо. А папа…

Дальше продолжить не могу совсем, слезы не дают говорить. Просто качаю головой. Я не знаю, что сказать. Ромка сжимает губы, смотрит на дверь.

— Мам, да ты что. Он сильный! Он выкарабкается, — бормочет. — Давай ты в палату, а как только что-то станет известно, я сразу к тебе. Обещаю.

— Нет. Не уйду, — перебиваю. — Не смей меня уводить. Пока он там — я здесь. Это ты лучше сходи на сестру посмотри. Вы с ней так… похожи… — слезы глотаю.

Ромка когда родился, глазенки открыл, а там… серо-синяя бездна Максова. Вот и Надя такая же.

А что если? А что…

Ой нет. Не могу я!

На плечо ложится тяжелая мужская рука. Глаза поднимаю – Чернов.

— Сколько ещё будет длиться эта операция?! Почему так долго?! — шелестит мой голос. — Сколько, Леша?

Чернов сжимает губы. Молчит.

Я опускаюсь на скамейку. Обнимаю себя руками. Я дрожу. Мне страшно, как никогда. Но я не уйду. Я дождусь. Хоть всю жизнь. Лишь бы он выжил. Лишь бы открыл глаза и снова сказал мне:

«Я с тобой. Всегда».

Потому что если он не выйдет… я не знаю, как жить дальше.

Пальцы дрожат. Пульс скачет. Голова кружится. Опять на Лешку глаза поднимаю. И только сейчас замечаю, что Чернов в крови и повязка на плече.

— Вика, операция будет идти еще долго. Нужно в палату идти. У вас семья героев: то один с дырявым боком не слушается, то вторая у дверей сутками сидеть готова. Быстро вставай и пошли в палату. Макс очнется, не одобрит твоих подвигов.

— Мам, пойдем, вдруг там Надюшка плачет?

Уговаривают меня оба. А я все равно сопротивляюсь.

— Быстро в палату! — рычит Лешка. — Вот телефон, — протягивает мне гаджет, — Как только операция закончится, я сразу наберу.