(не)вернуть. Цена искупления

Глава 27.

Я сижу на мягком диване в гостиной и просто дышу. Медленно, глубоко. Как будто заново учусь жить. После всех этих больничных стен, кислого запаха антисептика и пиканья аппаратов, это место кажется чем-то нереальным. Будто я не дома, а в декорациях к фильму о чужом счастье. Но воздух здесь настоящий. Свободный. Чистый. С запахом свежего дерева, кофе и чего-то едва уловимого — может быть, надежды.

Я встаю, босыми ногами на прохладном деревянном полу, и иду вдоль панорамных окон. За стеклом — двор, залитый мягким светом фонарей. По периметру гуляют двое в тёмной форме. Охрана. Один из них что-то говорит по рации и тут же поворачивается в сторону дома, будто почувствовал мой взгляд. Я отступаю на шаг, но не потому что боюсь. Нет. Наоборот. Мне спокойно. Я впервые за долгое время чувствую себя защищённой.

На улице камеры. Много. На углах, под козырьком, даже на фонарных столбах. Когда-то я бы сказала, что это перебор, что так не живут. А теперь? Теперь я знаю, каково это — лежать, боясь дышать, потому что где-то в коридоре кто-то может зайти и поставить тебе капельницу, которая уже не даст проснуться. Нет, пусть лучше камеры. Пусть охрана. Пусть стены, которые держат, а не давят.

Я обвожу взглядом гостиную. Высокие потолки, мягкий свет, пастельные оттенки. Всё сделано со вкусом — без показного шика, но с теплом. Я узнаю себя в этих деталях. Эти шторы я бы выбрала сама. Эти кресла — как те, что я когда-то хотела купить, но не решилась. Здесь всё так, как будто Макс знал. Или помнил. А может, просто всегда знал, что я вернусь.

Прохожу по дому — кухня с мраморной столешницей и вязаным пледом на стуле. Ванная с мягкими полотенцами, сложенными стопкой. В коридоре — фотографии, пока ещё без рамок, но уже ждут. Наши. Ромы, Макса. Моё отражение мелькает в зеркале — усталое, но живое. С лёгкой тенью под глазами, с тонкой линией губ, с глазами, в которых, кажется, снова появляется свет.

Я иду дальше. Сердце начинает биться чаще. Я знаю, куда я иду. К самой важной комнате в этом доме.

Детская.

Я толкаю дверь и замираю на пороге.

Комната будто светится изнутри. Здесь всё — для неё. Мягкий кремовый ковёр, на котором захочется валяться и кататься. Белая кроватка с резными бортами. Рядом — пеленальный столик, маленький комод с наклейками в виде звёзд и облаков. На полке — плюшевый мишка и книжки с картинками. На стене — панно с её именем. Надюшка. Аккуратными буквами. Я подхожу ближе, провожу пальцами по дереву. Тёплое. Живое.

И вдруг дыхание сбивается.

Грудь сжимается, и слёзы сами подступают к глазам. Не от боли. От чего-то другого. Глубокого. Светлого. Этого не может быть. Я думала, что мне не суждено увидеть что-то подобное. Что вся моя жизнь будет чередой выживания, борьбы, тревоги. А тут — нежность. Тишина. Пространство, в котором может родиться не просто ребёнок, а счастье.

Я опускаюсь на край кресла-качалки у окна и закрываю глаза. Надя толкается внутри. Не сильно. Просто даёт о себе знать. Будто говорит: «Мама, я тоже чувствую это. Нам хорошо здесь». И я улыбаюсь, не вытирая слёз. Пусть текут. Это те слёзы, от которых легче. Которые не о страхе, а о благодарности.

Я вспоминаю, как Макс вёз меня сюда. Как говорил: «Я всё организовал». Я не сразу поверила, но теперь вижу: он действительно всё продумал. До мелочей. Ради нас. Ради Надюшки. Ради семьи, которой мы так долго не были. Или были, но не осознавали.

Мои ладони ложатся на живот. Я дышу глубоко, ровно. Мысленно говорю ей: «Это твой дом, малышка. Здесь тебя ждут. Здесь тебя любят. И я всё сделаю, чтобы ты росла в свете, в тишине, в безопасности».

Я поднимаюсь, оглядываюсь ещё раз и выхожу. Медленно, как из храма. Потому что эта комната — священная. Она пахнет началом. И в ней действительно спокойно и умиротворяюще хорошо.

Я хожу босиком по гладкому деревянному полу и все прислушиваюсь — к себе, к пространству, к звукам за окнами. В этом доме всё иначе. Тишина тут не пугающая, как в больнице, а наполненная. Она как глубокий вдох. Я ощущаю, как на плечи опускается не тревога, а лёгкость. Новая, почти незнакомая. После всех этих дней, наполненных болью, страхом, аппаратами и угрозами — здесь вдруг можно жить.

Когда в прихожей раздаётся короткий сигнал — звук открывающейся входной двери — я вздрагиваю, но уже через секунду слышу знакомый голос:

— Мам? Это я.

Рома.

Я улыбаюсь прежде, чем повернуться. Он уже в коридоре — в джинсах, с растрёпанными волосами, в куртке, запах которой всегда напоминает осень и что-то надёжное. Он быстро сбрасывает обувь и идёт ко мне, не торопясь, будто чувствует, что суетиться сейчас нельзя.

— Ты как? — спрашивает, обнимая бережно, крепко, но сдержанно. — Не устала?

— Устала, — признаюсь, утыкаясь ему в плечо. — Но счастлива. Очень.

Он отстраняется и смотрит внимательно, как будто хочет убедиться, что это правда. Кивает.

— Ужин будет через десять минут, — раздаётся голос Макса из кабинета. — Пойдемте, Ромку только ждали.

Мы с Ромкой переглядываемся, и я невольно улыбаюсь. Сколько лет я мечтала об этом — чтобы они вот так, просто, рядом, без напряжения. Отец и сын. Спокойные, родные. Жаль того, что нужно было пройти через мясорубку чтобы понять ценность.

В столовой всё готово: тёплый свет, запах жареной курицы с розмарином, корзинка с хлебом, салат с помидорами, которые пахнут летом.

— Садись, Птичка, — говорит Макс, подвигая мне стул.

Я опускаюсь, поправляю подушку за спиной, чтобы было удобно. Смотрю на них обоих. Такие разные. Такой родные. Макс ставит на стол чайник с травами, Рома уже режет хлеб. Всё движется легко, спокойно. Будто ничего не было. Будто нет за спиной скандала, развода, больницы, угроз, страха. Будто всё — просто жизнь.

Во время ужина никто не говорит о главном. Ни слова о том, что произошло в палате. Ни намёка на угрозы, охрану. Только рассказы про то, как Рома сегодня перепутал отчётности и в панике звонил своему “начальнику”.

После еды Рома уносит тарелки. Макс ставит передо мной чашку чая.

— Ромка, останешься? — спрашиваю.

— Да, — отвечает он. — Там в гостевой комната уже готова. И я ноут принёс, если что.

Я киваю. Это хорошо. Это — правильно. Сегодня пусть все будут рядом.

Макс молчит, но я вижу, как он наблюдает за мной. Он всё понимает. Знает, что я всё помню, чувствую, думаю. Но он тоже бережёт меня. И я позволяю. Один вечер. Только этот. Потом — спрошу. Потом — узнаю. А сейчас… Сейчас я просто пью чай, держу ладонь на животе, где Надюшка тихо дремлет.