Обманутая

15

Волны ударялись о берег с завораживающей мощью, высоко вздымая снопы серых брызг, которые долетали до того места, где сидел Джефф Фрай. Он, однако, не шевелился, когда мокрая взвесь оседала на его лице, и оставался неподвижным, даже когда внизу о скалы разбивалась более высокая волна.

Наступил Новый год, и если что-нибудь и могло его убедить в том, что жизнь продолжается, так только это. Прибой накатывал, волны увеличивались и ускоряли бег, разбивались и снова откатывали назад, чтобы снова начать наливаться силой. Так происходит и в жизни — говорил он себе. Сейчас он был на спаде. Но скоро медленно и постепенно он, подобно волнам, начнет набирать скорость и силу и снова будет на высоте. Было бы проще, если бы он знал, к чему стремится, но он пребывал в таком же тумане, как и четыре недели назад, когда покидал Нортгемптон.

Четыре недели. Как это было давно. Теперь он выглядел совсем иначе — волосы у него стали длиннее, на подбородке появилась густая щетина, а за долгие часы, проведенные на этой скале, под действием ветра его кожа погрубела. Жители городка уже не пялились на него, когда он шел по улицам, что он делал теперь каждый день. Поход за газетой и обед в столовой стали для него своего рода ритуалом, необходимой частью его жизни.

И все же он ощущал пустоту. Он скучал по дому, испытывая глубокую мрачную тоску. Он старался не думать о прошлом. Но это было не просто. Он прочитал все книги, которые купил, купил еще и прочитал их тоже; и все равно у него оставалось время. Продавец из магазина — выяснилось, что его звали Хорейс Стаббл — достал ему подержанный пикап, и это отчасти скрашивало жизнь Джеффу. Джефф договорился, что будет выплачивать деньги за него по частям, он хотел, чтобы никто не догадался, сколько у него денег на самом деле. И хотя его первым побуждением было отмыть и отполировать машину, чтобы она прилично выглядела, он сдержал свой порыв. Меньше всего ему надо было проявлять инстинкты яппи. Кроме того, машина прекрасно работала, так что когда ему нужны были продукты или начинало казаться, что он вот-вот сойдет с ума, если не выберется куда-нибудь, он доезжал до какого-нибудь места и бродил там. Он никогда не уезжал далеко и надолго. Как бы одиноко он ни ощущал себя в хижине, все-таки она была безопасным местом.

Он думал о детях, о том, как у Скотта дела в колледже и сможет ли тот понять, почему он так поступил. Беспокоился, что Дебра стала объектом школьных сплетен и тяжело переносит это. Задавался вопросами о том, насколько переживает его поступок Лидия и ушла ли Лаура с головой в дела «Вишен», а также о том, удастся ли Дафне разрешить все правовые проблемы.

— И-ван!

Он настолько погрузился в свои мысли, что сначала не услышал голоса, а потом ему потребовалась еще минута, чтобы понять, что зовут его. Оклик раздался еще раз, теперь уже ближе, ион вскочил на ноги. Только жители городка знали его под этим именем, но никто из них еще ни разу не приходил к нему.

— Эй, Иван!

Это была Глори — махая рукой, она пробиралась к нему между камней, — узнать ее было почти невозможно: темные волосы спрятаны под плотную шерстяную шапку, а худенькая фигурка облачена в пальто. И лишь белоснежное личико выделялось на фоне серого дня, и на этом личике играла присущая ей улыбка, выражавшая полную невинность.

Будь это кто-нибудь другой, Джефф бы занервничал. Но Глори с ее нежностью и тяжелой медлительностью стала для него своей.

Испугавшись, что она может поскользнуться на камнях, он поспешил к ней навстречу.

— Господи, зачем ты сюда забралась, Глори?

— Я пришла навестить тебя, — откликнулась она, вдруг потеряв уверенность.

— Но сегодня так холодно.

Увидев, что он не сердится, а просто беспокоится о ней, она снова улыбнулась.

— Ну и что?

— А папа знает, что ты здесь?

Она кивнула.

— Он заставил меня надеть это, — она потянула за конец яркого шерстяного шарфа, который был дважды обмотан вокруг шеи, полностью лишая ее возможности двигаться, как хирургический воротник. — И сказал, чтобы я не оставалась у тебя долго. Но сегодня особенный день, и я знала, что ты один, и мне захотелось принести тебе кое-что.

За плечами у нее был рюкзак. Она попыталась стащить лямку с плеча, но мешали варежки. Джефф поспешно помог ей. Когда рюкзак был снят, он попробовал его на вес.

— А что внутри?

— Обед. Я решила, что вряд ли ты будешь готовить себе что-нибудь сам, а мы целый день закрыты. Так что здесь ветчина, картошка, капуста и булочки, которые испек папа. Я все завернула в несколько слоев фольги. Когда я выходила, все было горячим. Может, если ты это отнесешь сразу в дом, все будет еще теплым.

У Джеффа потекли слюнки.

— Ну-ка, ну-ка, — произнес он и, взяв Глори за руку, повел ее по камням. Когда они уже почти добрались до хижины, он начал упрекать себя за необдуманный поступок. Если он хотел, чтобы о нем как можно меньше знали, то показывать Глори свой дом было совершенно неразумным.

Но Глори оставалась Глори. Она была наивной и безобидной. Он не мог себе представить, каким образом она могла бы предать его. «Порше» был спрятан под брезент в сарае, его портфель вместе с деловым костюмом убран глубоко под кровать, так что в хижине не было ничего, что могло бы его выдать. К тому же не мог ведь он отправить ее обратно, особенно после того, как она проделала такой путь по морозу. Его тронула ее заботливость.

Поэтому он распахнул дверь и пропустил ее внутрь. Вид у нее был такой, словно она оказалась в хрустальном замке. Глаза расширились, на губах заиграла восторженная улыбка, которая стала робкой, как только она взглянула на него.

— Как красиво, — выдохнула она и, стащив с рук варежки, сунула их в карманы. — Как уютно. — Она обошла комнату по периметру, проводя рукой по спинке дивана, по столу и полкам, которые Джефф отчистил и отшлифовал. Она пробежала пальцем по корешкам книг: — Ты все это прочитал?

— Почти все.

— О-о-о.

Поставив рюкзак на стол, Джефф принялся разгружать его, извлекая пакет за пакетом, большинство из которых были теплыми на ощупь. Джефф еще ничего не ел после завтрака, который состоял из двух лепешек, тарелки холодной каши и молока. Он не сомневался, что Лаура, всегда заблаговременно думавшая о новогоднем обеде, приготовит его обязательно. Но ветчина отца Глори тоже пахла восхитительно, и он вдруг почувствовал, что страшно проголодался.

— Ты поешь со мной? — спросил Джефф.

Глори все еще рассматривала книги, трогая по очереди корешки.

— Я уже ела. — И, словно вспомнив о чем-то, она принялась оглядываться. — Если у тебя есть тарелки, я могу все для тебя разложить. — Увидев полки рядом с раковиной, она решительно направилась к ним.

— Ну зачем же тебе еще ухаживать за мной, — остановил ее Джефф. — Довольно уже и того, что ты принесла мне поесть. — Он подвел ее к столу и выдвинул стул. — Ты мне доставишь огромное удовольствие, если просто посидишь рядом, пока я ем. — И вдруг он понял, что это не пустые слова, а его искреннее желание. С Глори он не будет чувствовать себя так одиноко. — Может, снимешь пальто? — Свое он уже повесил на крючок у двери.

— Я обещала папе, что не буду раздеваться.

На мгновение его охватило разочарование. После того как он заколотил щели в стенах, в хижине было довольно тепло, и вообще в ней стало гораздо уютнее, когда он все отмыл и привел в порядок. Ему хотелось, чтобы Глори посидела с ним немного. Но папа беспокоился о дочери, и Джефф был вынужден уважать это.

Удовлетворившись тем, что она, по крайней мере, села, он принялся разворачивать фольгу. Она тут же вскочила помочь ему.

— Я не хочу, чтобы ты что-нибудь делала, — напомнил он ей.

— Но я должна чем-то заниматься.

— Только не здесь. Ты у меня в гостях.

— Не думаю, что из меня получится хорошая гостья. Лучше я помогу тебе.

Она сказала это настолько чистосердечно, что Джеффу оставалось лишь уступить. Через несколько минут перед ним стояла полная тарелка такой вкуснятины, о которой он не мог и мечтать в своей хижине.

— О-о, коронное блюдо, — проворковал он, с улыбкой оглядываясь вокруг.

— Коронное блюдо?

— Piece de resistance.

— Пи-ис?

Улыбка его стала мягче.

— Грандиозно, Глори. Спасибо.

Довольная, она снова села. Если не считать отсутствовавших варежек, она была все так же плотно закутана.

— Ты уверена, что не хочешь есть? — поинтересовался он.

Она покачала головой. Поскольку вид у нее был вполне довольный и выглядела она очаровательно в пальто и шапке, Джефф не стал спорить. К тому же он умирал от голода. Запахи, поднимавшиеся от тарелки, были такими же изумительными, как и вид пищи, — Джефф был знаком с папиной стряпней и знал, что на вкус она будет ничуть не хуже.

Поймав выжидающий взгляд Глори, он откусил кусочек ветчины, затем заел ее картошкой и капустой. Не в силах противиться себе, он закрыл глаза и улыбнулся.

— Как вкусно.

И Глори, словно только этого и ждала, облегченно улыбнулась.

— Многие не любят капусту. Мне часто говорят об этом. Но папа считает, что с ветчиной она очень хороша.

Джефф безразлично относился к капусте, по крайней мере раньше, но сейчас он отдал должное всему, что принесла Глори. Все было восхитительным на вкус.

— Хорошо встретила Новый год? — спросил он, не отрываясь от еды.

— Ага, — кивнула она.

— А что ты делала?

— Папа взял меня с собой в гости к Шмидтам. Они живут немного дальше по берегу.

— Это ваши друзья?

— Ага. Они очень хорошие. На самом деле я хотела пойти в кино, но папа не любит кино. Он говорит, что от него мало пользы.

— От некоторых фильмов действительно, — согласился Джефф и подумал о Дебре, которая в шестнадцать лет смотрела много такого, что ничуть не нравилось ему. Но Лаура была уверена, что она достаточно взрослая, чтобы понимать то, что она смотрит, и Джефф никогда не перечил. Вероятно, папа Глори обладал большим влиянием в своем доме, чем Джефф в своем.

На минуту он погрузился в размышления о доме.

— А где твоя мама?

— Умерла, — легко откликнулась Глори.

— Прости.

— Ничего. У меня есть папа. — И казалось, ей этого было вполне достаточно.

Джефф поел под пристальным взглядом Глори. Всякий раз, когда он поднимал на нее глаза, она улыбалась, но не начинала разговора, что было полной неожиданностью для Джеффа. У Лауры всегда была наготове какая— нибудь фраза, да и Дебра не терялась, тут же вступая в разговор.

Но ирония судьбы заключалась в том, что Глори молчала как раз тогда, когда он действительно хотел услышать звук человеческого голоса.

— Ты всегда помогала ему в столовой? — спросил поэтому Джефф.

— Когда я ходила в школу, то помогала ему меньше, но теперь я больше не хожу в школу, поэтому могу быть с ним постоянно.

— Ты, наверное, хорошо училась в школе. Ты хорошо говоришь.

Глаза ее вспыхнули, и она улыбнулась, потом вздохнула и перевела взгляд на книги.

— Это была специальная школа.

— Какая?

— Папа говорит, для тех, кто нуждается в особой помощи. Когда я была маленькой, то хорошо училась, но потом со мной произошел несчастный случай, и у меня появились проблемы со чтением и не получалась математика. Поэтому папа отправил меня в Лонгфелло. — Она встала и подошла к книжной полке. — Ты прочитал все эти книги. Ты, наверное, очень умный.

— Нет. Но я люблю читать.

— И я. Но это так трудно.

Джефф пожалел, что ему ничего не известно о дефектологии. Но уже в следующее мгновение ему захотелось побольше узнать о Глори, потому что если с ней был несчастный случай, дело, возможно, вовсе не в недостатках развития.

— Читать не труднее, чем заниматься чем-нибудь другим, — сказал он. — Все дело в практике.

— Папа тоже так говорит. И я читаю, но это так трудно.

— А что ты читаешь?

— «Нэшнл Джиогрэфик», — ответила она. — Папа подарил мне подписку на прошлый мой день рождения, и теперь я каждый месяц получаю журнал. Там такие красивые картинки. — Она понизила голос. — Иногда я просто рассматриваю картинки. Папа очень расстроится, если узнает об этом, но в рассказах так много неизвестных мне слов, гораздо легче просто рассматривать картинки. — И, словно осознав сказанное, она вся поникла. — Я не тупая. Просто иногда… мне сложно.

Джеффа переполнила нежность к ней.

— Конечно, ты не тупая. Ты умная и трудолюбивая. К тому же у меня в гостях никогда еще не было такого симпатичного человека. Поэтому, прошу тебя, сядь, пожалуйста, и поговори со мной еще немного.

Она взглянула на него с облегчением, и даже с довольным, хотя и смущенным видом.

— Мне пора возвращаться домой, — тихо проговорила она, пряча руки в карманы. — Папа будет волноваться. Он хотел пойти со мной, но не очень хорошо себя чувствует, поэтому я сказала, что схожу одна и сразу же вернусь. Так что мне пора.

Джефф встал, посмотрел на пищу, принесенную ею, и его снова захлестнула волна нежности. Он бы очень хотел, чтобы она осталась. Но ему была понятна тревога ее отца. Он неохотно поднял пустой рюкзак и уже собирался передать ей, как в дверь раздался громкий стук. Звук был настолько громким и неожиданным, что Джефф подскочил. Он кинул взгляд на Глори, замершую с испуганным видом, и на мгновение у него мелькнула мысль, что все-таки она его каким-то образом выдала.

— Это папа, я знаю, это папа, — промолвила она и, пока он стоял не двигаясь, точно парализованный, подошла к двери и открыла ее.

— Все в порядке, папа. Я же говорила тебе, что со мной все будет в порядке. Я принесла Ивану еду и посидела с ним минуточку, но я уже собиралась уходить, так что тебе совсем незачем было приходить за мной. Мне показалось, ты говорил, что целый день хочешь провести в тепле.

Гордон внимательно оглядел ее, потом перевел взгляд на Джеффа.

— Я начал волноваться, — произнес он хриплым голосом.

— С ней все в порядке, — заверил его Джефф.

— Я начал волноваться, — повторил Гордон, не спуская с Джеффа взгляда. — Глори не такая, как все. Вам бы это не мешало знать.

— Конечно.

— Папа…

— Она не такая, как другие девушки, — предостерегающе заметил Гордон. — Она добрая и нежная, и, может, ей и будет скоро тридцать, но три года из них она проспала, а когда проснулась, то стала моложе, чем была до этого, — и он разразился тяжелым надрывным кашлем.

— Папа…

— Так что имейте в виду, я слежу за Глори. Она простая. И я не хочу, чтобы вы ее обижали.

— Я ни за что на свете не обижу ее, — воскликнул Джефф.

— Я запомню ваши слова. — Гордон поплотнее запахнул пальто, протянул руку Глори и добавил уже более мягким тоном: — Я бы еще полежал. Так что пойдем домой.

Глори повернулась к Джеффу и посмотрела на него с извиняющимся и одновременно хитрым видом.

— Прости. Папа слишком много волнуется. Придешь завтра к нам?

— Да, и, пожалуйста, не извиняйся. — Джефф перевел взгляд на стол: — Ты принесла мне потрясающий новогодний обед. Спасибо тебе. Спасибо вам обоим.

Глори еще раз робко улыбнулась, и они вышли с Гордоном за дверь. Джефф проследил, как пикап тронулся вниз по грязной дороге. Когда машина исчезла из вида, Джефф закрыл дверь и вернулся за стол доедать принесенный Глори обед.

Пока ел, он думал о Глори, и о Гордоне, и о всех прочих, с кем ему довелось здесь познакомиться. Он не мог сказать, что знал их, особенно в том смысле, в каком Лаура употребляла это слово, подразумевая под ним общность мыслей, воспитания, интересов. Но он не считал это обязательным. Почему друзья должны непременно обнажать друг перед другом свои души — он не понимал этого, почему они должны делиться друг с другом всем? Что он представлял собой глубоко внутри, о чем он думал — не могло касаться никого, кроме него самого, да это и не имело никакого значения в повседневной жизни.

В этом, с его точки зрения, и заключалось одно из различий жизни там, откуда он приехал, и здесь, где он был теперь. В Нортгемптоне жизнь была сложной. Значительную роль в ней играла конкуренция, а когда люди не продвигались по службе или не могли преодолеть ступеньки социальной лестницы, они погружались в самоанализ, собственные переживания и поиски причин своих неудач. Здесь жизнь была проще. Здесь игра называлась жизнью, необходимо было зарабатывать деньги на приобретение пищи и одежды, бороться со стихией, ну и, может быть — разве что может быть, — посещать друг друга в новогодний вечер.

И где-то в глубине души Джефф считал, что ему прекрасно подойдет эта более простая жизнь, если ему удастся подчиниться ее ритму. Он уже начал привыкать к ней. Но одного этого ему было недостаточно. Ему нужно было что-то, что заставляло бы его вставать по утрам и влекло бы домой вечером. Его жизни не хватало упорядоченности.

Он не мог работать бухгалтером. Он не мог привлекать к себе внимание. И хотя он гордился тем, что ему удалось привести в порядок хижину, он сомневался, что из него может получиться мастер на все руки. Его ладони превратились в сплошную рану из мозолей и порезов, парочка из которых нуждалась в том, чтобы на них были наложены швы. Но он выжил, а что до шрамов, то они лишь помогали укреплению характера.

А именно в этом он нуждался больше всего. Он до сих пор ощущал себя пресмыкающимся, когда вспоминал о том, как покидал Нортгемптон. Даже учитывая, что выбора у него не было и его семье было бы хуже, если бы он остался. И все равно на душе у него было тошно, тем более в Новый год, который традиционно люди проводят в семейном кругу. Поэтому много времени спустя после ухода Глори и Гордона, уже покончив с едой, Джефф, вместо того чтобы читать, или отжиматься, или заниматься трубами, которые он приобрел для душа, все сидел и думал о Нортгемптоне.

Когда день начал клониться к вечеру, он уже был сыт по горло размышлениями, поэтому залез в пикап и двинулся по берегу к городу. Телефонная будка стояла в дальнем конце бензозаправочной станции. Пару минут он бесцельно кружил возле нее, позвякивая мелочью в кармане и прикидывая, возможно ли будет отследить его звонок. Он решил, что если будет краток, то его не поймают, и все же не хотел рисковать.

Поэтому он поехал дальше. Он миновал один бульвар, где обычно делал свои покупки, миновал второй, до которого доезжал лишь тогда, когда ощущал или неимоверную смелость, или безысходную скуку. Впервые удалившись от городка на такое большое расстояние, он наконец затормозил возле ресторана, который одиноко стоял на обочине дороги. Телефонная будка находилась в более приличном состоянии, чем здание ресторана, впрочем, дверца ее висела на одной петле, телефонная книга была разорвана пополам. Но он не нуждался в телефонной книге, как не нуждался и в закрытой дверце, поскольку вокруг никого не было. Руки его слегка дрожали, когда он начал опускать мелочь в автомат, но не от холода.

Послышался один гудок, потом второй, и с каждым разом сердце его колотилось все сильнее. И перед тем как раздался третий гудок, трубку сняли, и он услышал ее голос.

— Алло?

— Привет, — произнес он тихим голосом.

Последовала долгая пауза, а затем:

— Джефф? — Его молчание служило достаточным подтверждением. — Джефф! О Господи, мы так волновались! Как ты? Где ты? С тобой все в порядке?

— Со мной все в порядке.

— Ты уверен? Мы уже столько всего напредставляли себе — что тебя ранили, что ты заболел, что тебя похитили. Как ты мог уехать, ничего не сказав нам?

— Мне пришлось это сделать. Я никому ничего не мог сказать.

— Даже мне?

— Даже тебе.

— И это после всего, что у нас с тобой было?

— Именно поэтому. Подумай сама.

— Я только этим и занимаюсь. — Голос ее дрожал. — Я чувствую себя такой виноватой.

— Подумай, что бы ты ощущала, если бы знала, что я уезжаю, а моя семья нет. Я не мог так поступить с тобой.

Ее голос стал резче, хотя он не знал от чего — гнева или обиды.

— Похоже, ты много чего не смог сделать. Налоговое мошенничество, Джефф? Ты ни словом не обмолвился мне об этом. А я считала тебя лучшим своим другом. Я думала, что между нами нет тайн. Что еще ты скрывал от меня?

— Больше ничего.

— У тебя были другие женщины?

— Нет! — гневно выпалил он, и голос его снова стал просительным. — Все в порядке?

Прошло с минуту, прежде чем она сухо ответила:

— Да, в порядке, насколько это возможно при сложившихся обстоятельствах.

— Ты обижена? Рассержена? Разочарована?

— Все вместе. Служба внутренних доходов очень быстро появилась со своими обвинениями, и «Сан» это очень нравится. — Она сделала паузу на мгновение, а потом закричала: — Да что, Джефф? Зачем ты это сделал?

Джефф не хотел пускаться в объяснения. Он не для этого звонил.

— Как дела у мамы?

— Зачем тебе нужны были деньги? Ты достаточно зарабатывал.

— Как моя мама?

Последовало долгое молчание, потом послышался вздох.

— Держится.

— Кристиан с ней?

— Кристиан на Таити.

— Скотт ненавидит меня?

— Скотт сердится. Он считает, что ты всех обманул. Дебра скучает по тебе, а Лаура старается держаться. Дебре очень тяжело, но Лаура просто переживает полное крушение. Она не заслуживает этого.

Но Джефф и в эту тему не хотел углубляться.

— Дэвид снял с вывески мое имя?

— Пока нет. Когда ты вернешься?

— Я не вернусь.

— Ты должен вернуться.

— Я не могу.

— Ты должен. Пока ты не вернешься, мы ничего не сможем решить, а это жестоко, это страшно жестоко по отношению к Лауре и детям.

— Я не вернусь.

— Тогда зачем ты звонишь?

Он не ответил.

— Где ты, Джефф? Хотя бы это скажи мне. Я не скажу ни единой душе, Господь свидетель.

Он доверял ей. Проблема заключалась в том, что он не доверял себе. Если он скажет ей, где он, она приедет его искать, а он не был уверен в том, что не поддастся на ее уговоры и не вернется назад. У него никогда не хватало духу, когда дело касалось женщин, — отчасти это и было его проблемой. Если бы он мог время от времени прекословить Лауре, возможно, он больше ощущал бы себя мужчиной.

Ну что ж, зато теперь он стал им. Он принял решение и не собирается его менять. И пусть считают его трусом за то, что он сбежал из Нортгемптона, когда страсти там накалились. Они ошибаются. Отъезд из Нортгемптона — это самый отважный поступок, когда-либо совершенный им за всю его жизнь.

— Джефф! Поговори со мной, Джефф! Ты еще здесь? Джефф!!!

Он тихо повесил трубку, залез в пикап и тронулся обратно к своей хижине.