Отпускай (СИ)

Вода бесконечной печали

— Прошу прощения. — Немного нервно, и отчужденно звала Эмма, когда за деревянным штакетником, возле одноэтажного кирпичного дома молодая девушка играла с собакой. — Вы не знаете, что стряслось с домом, который сгорел в начале улицы? — Голос дрожал.

— Сгорел?! — Незнакомка отвлеклась, и похлопала глазами. — А… вы про тот дом. — Она тут же облегченно выдохнула, и покачала головой. — Здравствуйте! Понятия не имею. Мы с родителями переехали сюда лет десять назад, он уже таким стоял. И никто его не выкупает.

— Ясно… спасибо. — Фастер натянуто улыбнулась, отходя от чужого забора.

Ноги дрожали. С пакета, купленного на станции, стекала роса от бурьяна. Эмма обреченно смотрела вниз, глаза мокли. Дома на улице были раскиданы совершенно случайно, и не имели никакой определенной структуры. Казалось, стоял одинокий коттедж, но стоило пройти еще метров сто, как из зарослей деревьев выглядывал еще один. Складывалось впечатление, что они вырастали здесь по приближению человека, как грибы.

Она болезненно улыбалась. Усталость парализовала ноги. Сколько Фастер шла те три километра? Около двух часов, постоянно присаживаясь на пакет везде, где это представлялось возможным. От мысли о пути назад тряслись поджилки, стыд заставлял щеки краснеть. Переоценила себя, в очередной раз.

Дыхание учащалось. Вокруг раздавался щебет птиц, однако, девушка не обращала на него никакого внимания. Перед глазами так и стояли полуразрушенные, почерневшие стены, давно заросшие высокой травой. Одинокие, жуткие оконные проемы без окон, куски кирпичей, которые уже частично поглотила земля. Толстый мох в углах комнат, которые когда-то составляли один большой, теплый дом.

Её дом. До той поры, пока его заживо не съел огонь.

Хотелось плакать. Рыдать, кричать, хотя Фастер повторяла себе, мол, это прошлое, которого не изменить. Но стены одиноко встречали её своим тяжелым, печальным молчанием. Теперь это не дом, давно не дом. Труп дома. Его останки здесь так и остались, никому не нужные, неприкаянные. Копченые когда-то багровым пламенем. За, практически, двадцать лет эту копоть так и не смыл дождь.

Эмма безысходно, безнадежно смотрела на чуть промокшие кеды. Жители уже шестого жилья понятия не имели, что это был за дом. Разводили руками, пожимали плечами. Отмахивались. Казалось, все однажды забыли, что в начале улицы давно жили люди. В какой-то момент они из-за своих смертей выпали из реальности, и тут же стерлись из памяти даже тех, кто, теоретически, мог бы помнить.

Часы показывали полдень. Сколько Фастер уже тут бродит? Как долго сможет простоять, и как поползет обратно, на станцию? Эти мысли все сильнее ввергали в ужас, однако, девушка упорно не хотела уезжать ни с чем. Так и шла вперед, до следующего дома, который прятался в раскидистых, бирюзовых ветвях светлых тополей.

Вскоре показался очень приземистый, небольшой коттедж на два этажа. Темный, и только стекла крупных окон отражали от себя белый свет, разбавляя эту темноту. С плоской, чуть покатой, односкатной крышей, покрытой коричневой черепицей. Забора не было. Рядом с открытой верандой женщина, примерно, шестидесяти лет высаживала цветы, что-то напевая себе под нос. Все время поправляла розовое платье рубашечного типа, и совала землистые руки в карманы, из которых неуклюже торчала мелкая садовая утварь.

— Извините. — Голос вновь дрожал, хотя Фастер изо всех сил пыталась собраться. — Скажите… вы не знаете что-нибудь о сгоревшем доме вначале улицы? Я просто…

— Да? — Женщина тут же отвлеклась, и нежное, дружелюбное лицо исказила мягкая улыбка. — Дом? А что вы хотите о нем узнать? Вы по поводу покупки?

— Н-нет. — Сердце начинало биться все сильнее. Возможно, кто-то еще что-то да помнил. — Я просто… пытаюсь что-либо узнать о людях, которые в нем жили. Когда-то давно там жила женщина, Эбигейл Фастер. И мне бы еще хотелось узнать. — Эмма замялась.

— Да, жила тут такая, давно это было. — Лицо незнакомки становилось все мягче, а улыбка все шире. — Давайте пройдем в дом. На улице обсуждать такое… не знаю.

Девушка оживленно кивнула, и пошла вслед за радушной хозяйкой. Пульс начинал раздаваться в висках, а от нервов намокали ладошки. Что бы она сейчас не услышала, это будет не зря. Может, хотя бы чуть-чуть станет ясно, имеет ли фамилия «Эгертон» отношение к её жизни.

В тусклом доме, стены которого были обшиты темным деревом, пахло медом и маслом. Белые шторы из тонкого хлопка раскачивались под порывами случайного сквозняка. Фастер разулась, с очевидной неловкостью поставила кеды на подставку для обуви, и прошла внутрь.

Женщина жестом приглашала гостью за собой, вела ту на светлую, хотя и небольшую кухню. На квадратном столике, устеленным скатертью из ручной вязки, стоял в бежевой вазе букет из сушеных полевых цветов. Под стол были задвинуты четыре темных стула, и Эмма с нескрываемой улыбкой плюхнулась на один из них. Слегка гудел широкий холодильник с керамическими магнитами в форме животных, на темной плите, что являлась частью кухонного гарнитура, стояла бежевая кастрюля с холодным компотом.

— Будешь чай? Компот? — Радушно поинтересовалась женщина, пока мыла руки от уличной грязи.

— Нет, спасибо. Я просто рада отдохнуть. — Девушка неловко отвела глаза.

— Про Эбби, сколько живу здесь, еще ни разу никто не спрашивал. — Хозяйка отошла от раковины, и тоже села за стол. — Заправлял всем Адриан Фастер, её брат. Весь наш фермерский городок думал, что они муж и жена, но нет. — Она сверкнула глазами, словно выдавала сейчас самую большую, самую важную на свете тайну. — Брат и сестра. Адриану, помню, было лет тридцать шесть… Эбби моложе года на три. Красивый был мужик. Очень. На него все в округе заглядывались, да и я, что уж там. Правда… так он и не женился. Жил себе с сестрой, что между ними было, одному богу известно. И её в жены никто не взял. Ну она… девочкой неказистой была. Пацанкой: плечи широкие, приземистая, нос картошкой. Её вообще за мальчишку принимали, но потом привыкли. Типаж такой. — Женщина чуть прищурилась, затем прикрыла глаза. Её саму увлекал собственный рассказ. — Этот дом после пожара почему не выкупают… Участок под ним стоит дороже, чем любой другой тут. Видела поле с одной стороны от пепелища? Ну… как поле, там сейчас заросло все. Так вот раньше Фастер там лошадей гонял. У него в собственности была конюшня, и на этой конюшне он лошадей к скачкам готовил. Хорошие деньги у них водились.

— Стойте, стойте, подождите. — Эмма вытаращила глаза на хозяйку. — То есть как брат и сестра? У них же… ребенок был. Разве нет?

— Был ребенок, да. — Женщина медленно кивнула. — У них какая-то родственница скончалась в больнице… и оставила сиротой новорожденную девочку. Дальняя родственница. То ли кузина, то ли еще дальше… ну, Адриан в тот же день прыгнул в машину, и уехал. К вечеру вернулся. Забрали они её, удочерили. А девочка болезная была… то простуда, то ветрянка, врачи от них не вылезали. Ходить поздно начала, я до трех лет её вообще не видела. Эбби замучалась с ней, плачет все время, хрипит. Сколько терпения у них, святые люди были. Потом, худо-бедно, пошла эта девочка на поправку. Они её выводить стали, с лошадьми знакомили.

— А что потом? — Тихо спросила Эмма, с ужасом таращась в лицо незнакомки.

— Ну что-что… подожгли дом их однажды. Страшная была ночь. Адриан, насколько я слышала, какую-то лошадь к скачкам готовил. Кто-то на эту лошадь большие деньги ставил, ну и… прогорел, в общем. То ли сам заказчик, то ли близкие к нему люди. Сперва, мне рассказывали, мол, за пару недель до поджога их жеребцов пытались травить. Какие-то умельцы парадихлорбензол в комбикорм вмешивали. — Хозяйка подняла глаза на гостью, однако, видя замешательство той, продолжила. — Здесь им раньше обрабатывали почву от насекомых, хотя я думала, что все уже перешли на гексахлоран. Похоже, у кого-то еще хранился...

— Вы даже такие подробности знаете. — Фастер нервно сглотнула.

— Знаю. — Женщина утвердительно кивнула. — Мой сын тут в муниципалитете работает. — Она с гордостью вскинула подбородок. — Так что никто подробнее меня тебе не расскажет, что тогда произошло. Расследование было, ходили по домам, проверяли. Даже арестовали кого-то…

— А что случилось с девочкой? — Сдавленно, чуть-чуть улыбаясь спросила Эмма.

— Ужасно все. — Хозяйка опустила глаза. — В ту ночь, когда случился поджог, крыша в одном месте провалилась. Адриан умер практически мгновенно. Эбби вытащила ребенка, и…

— Попыталась спасти хоть что-то-то. — Фастер нервно сглотнула, однако, женщина её перебила.

— Нет. — Уголки губ дрогнули. — Она брата достать пыталась. Думала, живой еще. А девочка кричит, плачет, и за мамкой в огонь бежит. Та её выносит, а она опять бежит. Ну и… Эбби её, в сердцах, на складе с зерном заперла. А саму, в итоге, завалило. Эту девочку потом всем городком искали, а она двенадцать часов на бетонном полу в амбаре просидела. Заболела, слегла. То ли бронхит у нее нашли, то ли воспаление легких. Потом её наш местный врач обследовал... сказал, что-то с ногами, простудила. Миозит, вроде бы, не помню, если честно. Не вылечили её у нас, направили в город, на обследование. Ну и… ну и все. Потом, наверно, в детский дом отвезли, куда ж еще…

— Ей диагностировали доброкачественный поствирусный миозит. — Дрожащими губами прошептала Эмма. — А еще сделали биопсию мышц, и нашли дефектный ген, дистрофию Беккера. Из-за миозита она не могла ходить. Однако, миозит прошел. А диагноз дистрофии остался с ней на всю жизнь. Девочке всегда говорили, что она — инвалид, и однажды она правда им стала. — Фастер шмыгнула носом.

— Не может быть. — Хозяйка шокировано подняла брови. — Это ты…

— Я. — Со слезами на глазах девушка кивнула.

— Господи, сколько лет. — Рот открывался сам собой. — Эмма…

— Она самая. — Фастер неловко опустила голову.

— Эмма. — Тепло повторяла женщина, словно увидела перед собой давно потерянного члена семьи. — Милая, какими судьбами? Как ты вообще? Господи! Еще и дошла сюда. На своих двоих дошла? У тебя ж коленки трясутся, а я сразу внимания не обратила. Тебе, получается, дистрофию диагностировали? Боже, какой кошмар! Ты одна сюда приехала? Из города? Про родню про свою узнать?

— Да. — Девушка неловко кивнула.

— А как же ты назад-то пойдешь?! Здесь без малого три километра до станции. Слушай. В четыре часа с работы вернется мой сын. Подожди его, а? Он тебя до станции и подкинет. На машине подвезет. Пообедаешь пока, еще поболтаем. Как твоя жизнь сложилась? Устроилась кем-нибудь? Замужем, или еще нет? — Хозяйка пыталась заглянуть Фастер в лицо. Ей на самом деле хотелось узнать то, что она спрашивала. Судя по всему, на одиноком участке с молчаливыми соседями было довольно скучно. Дни сменяли друг друга, похожие, словно однояйцевые близнецы, и внезапная гостья слегка расшатала эту привычную скуку. Внесла немного красок в серый мир повседневности своим внезапным, хотя и печальным расспросом. Так или иначе — разнообразие.

Они говорили о прошлом. О кошмарном меню в детских домах, о недоверчивости любых приемных родителей. Говорили про погоду, больные ноги, про людскую доброту и… работающую с постоянными перебоями гидроэлектростанцию на плотине неподалеку.

Эмма слышала, что тут где-то есть плотина, но где — понятия не имела. По дороге от станции ей встретился только один, захудалый пешеходный мостик, и тонкий ручей под ним, который мало напоминал реку.

Раньше четырех в коридоре послышалось шевеление, и детские голоса. На кухню прошел грузный, добрый мужчина примерно сорока лет, которого сзади называли «папа». Раздавался тихий женский голос. Сперва Эмма немного съежилась, но затем взяла себя в руки, и попыталась расслабиться. Сын хозяйки с семьей. Сын хозяйки. По одному его виду можно было сказать, что он в два счета согласится кого-то куда-то подкинуть. Потому что люди добрые.

Когда-то давно, еще в приюте Фастер оскорбляли, унижали, дразнили. Отбирали у нее вещи. Пинали её, и посмеивались, пока их в отместку не пинал Нейтан.

Потому что люди злые.

А еще люди добрые.

Очень, бесконечно добрые, и помимо Нейта могли протянуть руку, если что-то пойдет не так. Могли бескорыстно что-то дать. Таких людей тысячи, и сейчас Эмма с ужасом это понимала.

Нейт был не один такой.

Быть добрым — нормально.

Сквозь приоткрытое стекло в машину залетал легкий сквозняк. Травы клонились вслед автомобилю, сминаемые потоками летнего ветра. Где-то вдалеке раздавался шум воды.

Фастер неловко косилась на мужчину, который с доброй улыбкой иногда что-то комментировал, поглаживая руль большими пальцами. В салоне пахло химическим освежителем — хвоей.

С узкого, двухполосного моста было видно, как поперек реки возвышалась огромная, невероятная толстая серая стена, со странного вида подпорками и узкими шлюзами.

— Вот это дамба… — С восторгом прошептала Эмма. — Я слышала, что где-то тут она есть, но не думала, что настолько…

— Это плотина. Здесь восемь месяцев назад закончили реконструкцию. — С улыбкой констатировал водитель, видя круглые глаза своей пассажирки. — Красота, да? Как сказать, реконструкцию… практически все с нуля делали. Был государственный грант на лучший инженерный проект этой плотины. Обещали кучу денег, золотые горы. Но место сложное, за него никто браться не хотел. Выиграл, в итоге, паренек из нашего города. — Мужчина широко улыбнулся. — Для меня он паренек, не старше тридцати лет. Для тебя — нет, конечно… Что-то, а период работы с ним я запомню надолго. Зануда, каких не видел свет. Палец в рот не клади.

— Мой… — Фастер прикрыла глаза. — Мой друг тоже занят инженерным делом. Быть может, занудство — это… профессиональная деформация, не знаю. В конце концов, такое строение держит на себе тысячи литров воды, ошибки быть не может.

— Твой друг? — Водитель весело вскинул брови. — Не знаю. Этот приезжал сюда почти каждое утро. То с группой промышленных альпинистов, то с маркшейдером, то еще с кем, потому что поговаривали, что у реки двойное дно. Замучил пересчеты делать. Ей-богу, замучил. Не сдружились мы с ним. А знаешь почему? Я впервые, когда он приехал, со спины его за бабу принял. — Мужчина громко рассмеялся. — Подошел сзади к нему и пошутил, мол, во бабы, под два метра ростом вымахивают. Он так разошелся, я думал, в драку полезет. — Человек продолжал смеяться. — Нет, а что? Волосы длинные, а зрение у меня не очень. Спутал и спутал, что беситься-то?

— Длинные? — Эмма почувствовала, как сердце пропустило удар. Перед глазами потемнело.

…Нейт не делал никакой плотины. Обо всех проектах он, вроде как, рассказывал. Даже сетовал, если дела шли не очень. И тогда… восемь месяцев назад они строили дом. Заканчивали черновой ремонт. Жили на съемной однокомнатной квартире. О каких «золотых горах» может идти речь? Штайнер действительно хорошо зарабатывал уже тогда, но все деньги уходили на дом, на стройку. Средств с квартиры Фастер хватило только на покупку участка в парковом районе, в центре города.

— А иногда приезжал с семьей. — С улыбкой продолжал водитель. — С девушкой молодой, и мальчиком, лет пяти. Вроде как они тут даже планировали дом купить, но как-то не сложилось. А что? Места у нас симпатичные. Дивные, можно сказать, тут часто дачи… загородные домики покупают.

— Скажите. — Сдавленно прошептала Фастер. Лицо побелело, дрожали пальцы, а ресницы намокали сами собой. — Вы не помните, как его звали? Этого… инженера плотины.

— Нейтан Штайнер. — Водитель поднял брови, глядя на бледную пассажирку. — А что, ты его знаешь? Это твой друг, да?

— Да. — Одними губами ответила Эмма. Взгляд стеклянных глаз уставился куда-то на дорогу. — Вы сказали… с семьей?

— Ну да. — Мужчина серьезно кивнул. — С девушкой, волосы длинные у нее… красивые, цвета вишни пьяной. И малец у них. Лет пять ему, может, семь. Я возраст детей плохо определяю.

В горле моментально вырос ком. Дышать становилось тяжело, по коже волнами шел страшный озноб. Фастер закашлялась, круглыми, влажными глазами глядя на колени.

Утром он уходил на работу. Целовал её в лоб, а в шесть вечера был дома. Ужинали, шли на стройку до ночи. В выходные торчали там целый день, и не важно, какая погода. Дождь, снег, ветер, слякоть. Нейт упорно продолжал возводить стены дома своей мечты, а Эмма сидела сзади, и наспех зашивала его порванную гвоздем куртку.

Уходил на работу. На работу? Девушка не могла этого знать, тогда её ноги не позволяли ходить ей настолько хорошо, чтобы носить ему обед, или вроде того. Быть может, его работа в тот момент… была совсем не там, где Фастер привыкла думать. И вместо офиса… Штайнер был здесь. На гигантском проекте реставрации городской плотины.

…вместе со своей семьей. Семьей? Это не укладывалось в голове. Так сильно, что накатывала тошнота, знобило все сильнее. Ребенок… такой взрослый? Если ему семь лет, то… семь лет назад Эмма была еще в детском доме. Встречала любимого Нейтана с посылками, подарками. Сладостями и деньгами.

Он приходил к ней раз в неделю. И сейчас Фастер горько, слегка безумно смеялась. Раз в неделю, в воскресенье, потому что в остальные дни трудоголик Штайнер учился и работал. Вот только… неужели за те другие шесть дней, которые он был далеко, не нашлась девушка, которая бы ему понравилась? Однокурсница. Коллега. Сожительница, в конце концов, ведь какое-то время Нейт жил в общежитии. У него запросто могли быть отношения, о которых Эмма даже не подозревала, наивно мечтая о том, что её «принц» её ждет.

В самом деле. Сейчас это звучало очень смешно. Её ждет. Её: худой больной кактус, который он называл сестрой, и всю жизнь жалел. Ну да, конечно.

У него могли быть отношения. Легко. Мог ли в этих отношениях… появиться ребенок? Случайный, незапланированный. Наверно мог. Так же наверно… хороший человек Шайнер подыскивал своему сыну и бывшей дом, на какую-то часть денег от государственного гранта. Бывшей, потому что теперь у него есть Белита. Возможно поэтому Нейт так не хотел детей. Зачем? У него уже есть.

Слезы капали на колени, а лицо по-прежнему искажала больная, безумная улыбка. Её трясло. До этого момента Фастер казалось, что она его отпустила. Отпустила, смирились. Очнулась ото сна. Однако, глаза все краснели и краснели. Тело охватывал чудовищный, невыносимый стыд. Где-то за её спиной он всегда жил своей жизнью. Делал то, что считал нужным. Говорил то, что считал нужным. А она... к нему прилеплялась. Конечно хороший человек Штайнер позволит к себе прилепиться. Со вздохом кивнет, и погладит по голове.

На то он и хороший человек.