Отпускай (СИ)

Аномия

Асфальтовые облака все ниже опускались на город. Словно между небом и землей оставался крошечный зазор, в котором существовали люди. В этот зазор могли вместиться далеко не все здания, и те, которые не вмещались, безжалостно отрезали тучи от чужих глаз. Сегодня в зазоре стеной лилась холодная вода, её струи сбивали истерические порывы ветра, которые ощущались на коже, словно жидкие иглы. Холод.

Иногда небо освещали пугающие белые вспышки, которые сменялись оглушительным грохотом. Редкие прохожие, прикрывшись газетами, разбегались по случайным магазинам.

Она едва переставляла ноги. Вещи в пакетах моментально намокали, и становились гораздо тяжелее, чем было до этого. Носки туфель загребали лужи, и Фастер, сжав зубы, терпела боль в лодыжках. Не было времени искать кеды, которые «брат» помыл и куда-то дел. Вряд ли Нейт был бы рад, увидев её с пакетами наперевес. Вряд ли позволил бы выйти дальше чем за дверь.

Он теперь вообще должен думать о чем угодно, только не о «сестре». О предстоящем ребенке, о семье с Бел, о… детской комнате. Холодные капли дождя стекали по недвижимому лицу, перемешивались со слезами. Впитывались в одежду. Озноб не отпускал тело, дрожали губы. Вот и все. Так и закончилась их история двух сирот, которые, волей судьбы, какое-то время были вместе. История двух одиночеств. Наивная, трагикомичная и убогая.

Дрожащей рукой Эмма достала телефон. На своих двоих ей точно не доползти до больницы, даже если она сожмет челюсти еще сильнее. На экран тут же приземлялись капли, глядя на него, девушка отшатнулась. Гроза, сети нет. Даже такси не вызвать.

Она тихо, безумно засмеялась себе под нос, пока слезы текли вниз, на асфальт, смешивались с дождевой водой. Босые ноги скользили в туфлях, идти становилось невозможно. Уж точно не с мокрыми вещами наперевес. И что теперь? Все? Героический побег длинной в шестьсот метров?

Фастер тяжело выдохнула, поставила пакеты у бордюра, и начала расстегивать ремешки, снимать туфли. Босиком она, хотя бы, не упадет. Нагрузка на позвоночник снизится, появится шанс дотащить себя вместе с вещами до больницы.

Асфальт царапал нежную кожу, словно наждачная бумага, однако, сейчас Эмма не чувствовала этой боли. Ей было плевать на дискомфорт, плевать на разодранные мозоли и ранки, которые тут же начинали кровить. В больнице обработает спиртом, не беда. Заживет. Плевать даже на адскую боль в горле и холод, на то, что, периодически, темнело в глазах. Каблуки цокали друг о друга, пока их держали за ремешки тонкие пальцы. Вот и все. Обещания, клятвы, нежность, мечты. Сегодня она, не щадя себя, шла прочь от дома человека, которого любила больше всего на свете. Шла с надеждой, однажды, забыть его лицо. Его смех, запах, улыбку. Посмотреть, если бы прошел мимо, и… не узнать. Посмотреть легким, равнодушным взглядом, таким же, каким она смотрела на всех прохожих.

Ломай. Отпускай.

Ливень шумел. Ветер пронизывал насквозь вымокший сарафан, который прилипал к худому телу. Волосы сосульками падали с обеих сторон от лица, болезненно-красные щеки блестели во вспышках молний. Пальцы на ногах настолько замерли, что побелели и, практически, не ощущались.

Сзади послышались громкие, звенящие шаги. Фастер нервно обернулась, и тут же раскрыла глаза. Попыталась сглотнуть ком. Тут же подкосились ноги, задрожали напряженные ладони.

В двадцати метрах от неё стоял высокий, темный силуэт. Такой же мокрый, сжимал в руках нераскрытый зонт. Безумным, жутким взглядом он смотрел на неё, и в полумраке поблескивала лиловая радужная оболочка.

Нейт уставился на пустую полку для обуви и медленно поднял брови. Буквально десять минут назад туфли были тут.

А, собственно, почему они вообще тут были? Эммы в это время не должно быть дома, она уже несколько часов обязана быть в зале. На лбу выступал холодный пот. Что-то заставило её задержаться. Что именно? Ссора с Бел? По телефону Кин несла нечто странное, возможно, те слова тоже были ложью. Разве в характере Эммы заявлять что-то в духе: «он тебя вышвырнет»? Даже в минуты сильной злобы… Нейту казалось, что нет. Вряд ли она могла такое сказать, шанс ничтожный. Скорее всего, ложь.

Фастер могла бы задержаться, если бы собирала вещи. Если бы, узнав, что Белита беременна, решила бы бросить все. Уйти в никуда. Чаша, вероятно, переполнилась.

Штайнер остервенело натягивал ботинки на ноги, шнурки выскальзывали из рук. Десять минут — мелочь. Как далеко она могла уйти за десять минут на своих-то ногах? Вряд ли далеко. Особенно если что-то с собой брала.

Только куда она могла пойти?

Вероятнее всего, к своим «друзьям» из больницы. Куда еще? К раздражающему доктору-«экстрасенсу». От злости Нейтан сжал кулаки, но тут же их разжал. Его вина, что она к нему ходит. Что улыбается ему. Его вина, что все это вообще произошло, что она трепала нервы. Что похудела на пять килограмм. Что отказывалась от еды, отталкивала, и одиночество предпочитала ему.

Все вываливалось из рук. Мужчина с пренебрежением бросил на полку у входа несколько крупных купюр для Бел. С лихвой хватит на несколько ночей в отеле и такси, потом можно будет кинуть перевод. Сейчас Штайнеру не до обмена любезностями, и не до жарких, в плохом смысле, проводов. Разойтись, не видя лиц друг друга, будет правильнее всего для её беременности.

Он схватил зонт и, не думая, вылетел из дома. Пульс непрерывно стучал в висках, моментально намокал льняной пиджак вместе с рубашкой. Глаза носились по мокрой улице, иногда лужи усеивались бликами от внезапных всполохов света. Все внутри сжималось. Простынет же. Простынет, со своим слабым здоровьем, ужасным иммунитетом. А он, как обычно, будет лечить. Менять компрессы, не спать ночами, замерять температуру. Поить бульоном, греть, носить в уборную.

Однако, мысли о заботе теперь вызывали еще и отвратительное вожделение. Нейт будет рядом. Всегда. Навеки.

Он то бежал, то останавливался, то вновь бежал. Смотрел сквозь ливень, прищуривался, сжимал в руках пресловутый зонт. Ему ничего не будет от такой пробежки, Штайнер крайне мало жаловался на здоровье. Она не сможет далеко уйти, не сможет, из-за грозы даже такси вызвать. Она где-то здесь, он словно чувствовал её присутствие. Чувствовал и дышал все чаще. Еще немного, и обнимет. Еще чуть-чуть, и скажет: «идем домой, я отнесу тебя».

Взгляд наткнулся на бледный силуэт в белом сарафане. Девушка медленно обернулась, с печальным отчуждением глядя сквозь дождь. Шумно выдохнула, словно была готова шарахнуться, но вовремя спохватилась. Отошла на пару шагов назад.

Нейт с ног до головы осмотрел знакомую фигуру. Иногда раздавались странные звуки, словно Фастер хлюпала носом. Казалось, она едва стояла на ногах, пошатывалась, но все равно стискивала в кулачках свои пакеты.

Мужчина жутко уставился на босые ноги и тихо спросил:

— Эмма, почему ты без обуви? Мы… мы идем домой. Сейчас.

Она что-то ответила, но осипший голос смывал дождь. Слова растворялись в ливне. Девушка сдвинула брови и попятилась, нервно озираясь вокруг. Ни одного человека. Ни одного в эту чудовищно сильную грозу. Только один, жутким, темным силуэтом стоящий посреди мокрого тротуара.

— Все будет хорошо. Мы просто вернемся домой, тебе нужно срочно согреться и выпить чай. Эмма, мы идем домой. — Мужчина начал подступать. Ветер трепал длинные, мокрые волосы. — Ты что, боишься меня? Все будет хорошо. Дома никого не будет, кроме нас. Никого, только ты и я. Вместе. В нашем с тобой доме. — Интонация резонировала со звонкими каплями.

Фастер продолжала пятиться, со страхом глядя перед собой. Ей явно тяжело давалось дыхание, от напряжения краснела шея. Дрожали слипшиеся ресницы. В ту же секунду девушка развернулась и, не помня себя, ринулась прочь. Босые ноги зазвенели по лужам.

Штайнер ошарашенно смотрел ей вслед, но мужское лицо тут же исказил странный, жуткий оскал. Казалось, ему было больно на это смотреть. Больно, злостно, невыносимо.

— Я что, такой страшный? — Так же тихо спросил он. — Ты настолько не хочешь меня видеть?

Он быстро пошел следом, всматриваясь в ноги убегающей девушки. Это что, кровь? Она в своем уме ходить так? Может быть заражение.

Пробежав несколько десятков метров колени подкосились, и Фастер, со всего размаха упала на сырой, холодный асфальт. Вновь послышался всплеск. Пакеты рухнули рядом, а туфли разлетелись в стороны. Она пыталась оглядываться, разрознено смотрела вокруг, тянулась рукой к одному из пакетов. Ладони дрожали, тело бил тяжелый тремор.

— Эмма. — Вновь послышалось сзади, практически над ухом, и её словно пробило током.

Он не отпустит. Не услышит. Не поймет. Он — такой, какой есть, и он пришел за ней. Пришел, что-то тяжелое пряча под маской родительской заботы.

— Нейт, прошу, у тебя семья. Хватит меня мучить. Хватит рвать мне душу. Умоляю. — Одними губами повторяла она, хотя знала — он не слышит. Или слышит что-то свое, как и всегда. — Я тебя отпустила. Теперь твоя очередь. — Голос срывался, перед глазами все плыло. Адски болело горло.

Он присел рядом, опираясь коленом на мокрый шершавый асфальт. Радужная оболочка жутко поблескивала во всполохах молний, а от грома по спине у Фастер расползались мурашки страха. Она почувствовала, как он взял её горячими ладонями за лицо, рефлекторно зажмурилась и попыталась отвести голову в сторону, однако, не получалось.

Сердце упало куда-то вниз, когда девушка ощутила у себя на губах чужие губы. Сырой, как вкус дождя, поцелуй, горький и тяжелый. Его язык протискивался в рот, горячий. Отвратительно знакомый вкус, запах. Едва ощутимое касание ровных, острых зубов, легкое покусывание. Глаза закатывались под верхние веки, тремор все усиливался, сил отпихнуть не было. Жгло ссади на коленях, хотелось кашлять.

«Я люблю тебя» — доносилось рядом. Послышался звук открывающегося зонта, шуршание пакетов. «У тебя жар, ты заболела». «Мы идем домой».

Разлепить глаза не получалось, Эмма пыталась что-то говорить, но слова перебивал озноб. Она чувствовала, как её брали под плечи, поднимали с асфальта, и тут же босые ноги оторвались от земли. Вновь грянул гром, и вспышка молнии просвечивала сквозь закрытые веки. Мужчина держал её одной рукой, прислонял к телу, пока её руки беспорядочно болтались вдоль туловища. Дождь на кожу больше не падал, но было слышно, как капли ударялись о купол зонта.

«Навеки со мной» — шумела вода.

От окон поднимались гардины. Мертвый свет расползался по коридорам дома, иногда все еще вспыхивали молнии. Щелкнул замок входной двери, и тут же послышались удары холодных капель о пол. Скрипнул зонт. «Вот мы и дома» — раздался тихий голос.

Он небрежно бросил пакеты у входа, туфли упали рядом с ними, один из них отлетел чуть в сторону. Штайнер враждебно на них покосился, но тут же прикрыл глаза. Туфли, они ей не нужны.

Ей не нужно то, что её травмирует.

Калечит. И туфли, как ему казалось, были одним из таких вещей. Она великолепна и без них. Не каблуки красят её, а она красит каблуки. Зачем это нужно?

Холодное тело безучастно висело у него на руках, иногда издавало какие-то странные, разрозненные звуки, стоны. Временами, пыталось импульсивно шевелиться, но тут же обмякало. Стоило переохладится, и у Фастер моментально подскакивала температура, начинался кашель, бронхит, бывало даже бред. Девушка с детства не могла похвастаться хотя бы средним иммунитетом.

Такой же мокрый и холодный, Нейт понес её в ванную на первом этаже. Он уже не помнил, когда болел в последний раз, возможно, не в этом десятилетии. Всегда переносил недуги очень легко, на ногах, никогда не пропускал работу или пары, никогда не брал больничный.

Внезапно Штайнер замер, и раздраженно поджал губы. На самом деле, помнил, один раз было. Но это сильно выбивалось из представления об идеальности собственного здоровья, так что мужчина предпочитал не вспоминать этот эпизод.

Из крана хлынула теплая вода, блики света играли на белой кафельной плитке. Эмму нужно помыть, завернуть в полотенце. Обработать ранки, померить температуру, погреть. Она наконец-то в нем нуждается. Сейчас… она не справится без него. Он нужен. Необходим. От осознания этого факта ему было хорошо.

С тяжелой улыбкой Нейт отдирал от женского тела прилипший сарафан. Не увидит он её голой, ну конечно. Горячие руки скользили по мокрым ребрам, задирали белье, сминали в ладонях бледную грудь, пока девушка что-то невнятно бормотала, хмурилась. Снимал ей трусы, бросал все на пол. Поглаживая бедра, погрузил в теплую воду. Взгляд скользил по коже, отчего-то Штайнер чувствовал странную радость, словно впервые увидел Эмму после долгой разлуки. Хотелось погладить, прижать к себе, пока сердце беспорядочно колотилось в грудной клетке. Целая вечность прошла. Хотелось прикоснуться губами к тонким ключицам.

«Я очень соскучился» — вдруг тихо, неловко, отстраненно сказал он, но тут же засуетился и взял душевую лейку. Промерзла, поранилась. Ей плохо, больно, одиноко. Что-то там хрипит себе под нос, не может открыть глаз. Как это вышло? Как до такого дошло? «Любимая» — повторял он одними губами. «Любимая, все будет хорошо, все наладится». «Я всегда буду с тобой, что бы не случилось. Всегда».

Через пару минут мужчина разделся сам и шагнул под горячий душ, который смывал остатки дождевой воды. Ванную заполонял пар, мутнело широкое зеркало. Иногда Нейт кидал на него взгляд, но вместо собственного отражения видел только расплывчатый силуэт.

Казалось, от него прежнего и вправду оставался только силуэт. Что теперь будет?

На мокрое тело Штайнер накинул теплый белый халат, затем стал осторожно заворачивать в полотенце свою… свою. Кто она ему? Можно ли назвать сестрой девушку, которую облапываешь и называешь любимой? Можно ли назвать невестой, если нет даже отношений? Ничего нет. Ничего не осталось.

Он пытался отринуть эти мысли. Все равно есть их дом, их прошлое. Близость. Кубик Рубика. Оно никуда не делось, от этого невозможно избавиться. Невозможно, даже если Эмма захочет. Снова вместе, снова он ей нужен. Так было и так будет.

Теплая. Рвано, тяжело дышит, на бледном лице от жара краснели щеки. Дрожали ресницы. Через какое-то время она начнет приходить в себя. Будет, возможно, брыкаться, отворачиваться. Но пока что просто смирно лежала, и ресниц хотелось коснуться пальцами. Когда-то Фастер каждый день признавалась ему в любви. Он был в её глазах самым лучшим, и, даже если сейчас это не так, Нейт таким станет. Никогда не поздно стать лучше. Не поздно же?

Скрипнула дверь пустой спальни. В прошлом Эмма грезила о кровати с балдахином, и вот, она у нее есть. Большая, широкая, теплая. С мягкими подушками, хрустящим от чистоты бельем. Её кровать. Их совместная, как и дом. Как и все вокруг.

Штайнер аккуратно положил девушку на кровать и накинул сверху одеяло. Затем отошел, начал копаться в ящике придверного комода. До сих пор вспыхивали молнии, освещая всполохами тусклое пространство комнаты. Молодой человек вынимал оттуда какие-то пузырьки, которые чуть звенели, ударяясь друг о друга. Ватные диски и довольно прочный бинт.

Нейт странно улыбался, проваливаясь в воспоминания, однако улыбка тут же сходила с лица, и меж бровей проступала морщинка. Любимые ножки любимого человека, которые много дней тиранили каблуки, по которым прошелся наждак мокрого асфальта. Мужчина присел напротив них, и чуть отодвинул одеяло. Покрасневшие, воспаленные, со ссадинами на мягких пятках. Пахли душевым цветочным мылом.

Он погладил кожу большим пальцем, затем дотронулся до ссадины ватным диском, смоченном в каком-то составе. Фастер вздрогнула от этого прикосновения, и тут же издала какой-то невнятный вопль. «Потерпи немного» — раздалось в комнате. Штайнер оставлял вату у ранок, и тут же прихватывал плотным бинтом. Мягкие стопы с аккуратными, квадратными ноготками. Так и хотелось их гладить, хотелось… дотронуться губами. В этом же нет ничего такого, да?

«Ты не представляешь, как я по тебе скучал» — вновь послышалось в воздухе. «Я тебя люблю». «Ты поправишься, и мы будем вместе, всегда».

Он поднял ногу за щиколотку и дотронулся щекой до свода стопы. Горячие. Должно быть, у нее сильный жар. Нужно будет сбить температуру, чуть позже, чтобы организм успел сделать выводы о жизнеспособности вирусов или бактерий. Чуть позже, потому что температура — это не всегда плохо.

«Сколько можно меня избегать?» — снова заговорил Нейт, скидывая халат. «Скажи, ты слышишь? Хотя бы немного?»

Вновь какие-то бессвязные вопли. Она слышала, но после внезапного переохлаждения, а, затем, нагрева, должно быть, у нее температурный шок. Еще и простуда. Слышала, однако, скорее всего, с трудом понимала, что ей говорили. Разве что некоторые слова, вырванные из контекста. Общий смысл утекал, Эмма проваливалась в дремоту, хотя изо всех сил пыталась держаться за осколки рассудка. Долгий сон мог бы поправить положение, но…

«Иди ко мне» — раздавалось совсем рядом. «Иди сюда, я тебя люблю. Я тебя согрею…»

Внезапно мужчина сжал тонкие щиколотки, и поднял ноги вверх. Одеяло соскользнуло Фастер на живот, и та рефлекторно вздрогнула. Он подполз ближе, выпрямился, кладя себе на плечи искалеченные ступни. Лиловые глаза блестели в грозовом мраке. Взгляд этих глаз становился одержимым. Виноватым.

«Мы все начнем сначала».

Нейт опустил виноватые глаза на твердый член, и тут же их закрыл. Так нельзя. Нельзя, но он ничего не мог с собой сделать. Словно на мир вокруг упала пелена, и он перестал быть реальным. Словно это не мир вовсе, а давно желанный сон, а во сне можно все.

«Я люблю тебя» — в очередной раз, с безумным оскалом прошептал он, и стал натягивать на себя плотное, влажное от воды влагалище. Мужское тело тут же охватило мерзкое, чудовищно сильное наслаждение, словно все это было впервые. Словно он впервые видел эту грудь, эти ноги. Это розовое лицо, волосы, что разметались по наволочке. Впервые видел, и хотел себе. Очень, больше всего. Хотел настолько сильно, что наплевал сейчас на все.

«С-стой» — послышался хриплый шепот. Девушка пыталась разлепить глаза, но это плохо получалось. Все еще осознавала реальность отрывочно, Нейт видел это, и с предвкушением сглатывал. Все еще виновато таращился на её лицо, и тихо повторял «прости».

Медленно протискивался внутрь, хрипло выдыхал. Затем так же медленно отстранялся, и тут же подавался вперед. Стали раздаваться редкие хлюпающие звуки.

Казалось, ему нравилось, что она просила его остановится. Как и нравилось себя не сдерживать. С головой погрузиться в это мерзкое, предоргазменное чувство. Он сжимал в руках ее стопы, гнул их все ниже, пока колени не коснулись кровати. Виноватым взглядом смотрел на Фастер, и явно хотел сказать «прости» после очередной просьбы остановиться. Толчки становились все резче и рефлексивнее, уголки губ вздрагивали, и лицо едва не искажалось в больной улыбке с приоткрытым ртом. Ненормальной улыбке, в которой читалось немыслимое удовольствие.

Он хрипел. Дышал тяжело и рвано, ему было хорошо. Член напрягался внутри горячего, мокрого влагалища, вены на нем вздувались, но мужчина изо всех сил пытался продлить момент перед разрядкой. застыть в нем. Откусить как можно больше от той булочки, которой жил в последние дни.

Не просто рефлексивный оргазм.

Больное, сумасводящее наслаждение. Ему казалось, его чуть ли не трясло. Маленькие женские ножки в руках теплели, до них хотелось дотронуться языком, затем слегка укусить. пораненные ножки. На них вообще нельзя становиться, их можно только облизывать.

Он особо не думал о том, что делал. Он делал то, что хотел.

Хотелось кончить в теплое, слабое тело. Она не сможет помешать, ей придется только принять. Все, что копилось внутри, тотальное неудовлетворение, которое теперь переродилось в неисполненное возбуждение чудовищной силы. Подавленное желание, от которого в самом деле трясло.

Она слишком слабая, чтобы напрячь ноги, чтобы свести их. У него на члене она могла только расслабиться и принять. Через унижение, стыд... принять. Слишком слабая, чтобы противостоять. У нее дрожали губы, и ему хотелось их погладить большим пальцем. Погладить, и тихо сказать: «прости, я не сдержался».

«Не могу больше».

Не мог, потому что слишком хорошо. Настолько, что по спине ползли мурашки, сердце заходилось. Взмок. От бота блестела спина. Слишком хорошо. Много, приятно.

Почему раньше было не так?

Может потому, что он пытался максимально отстраниться от чувств к маленькой сестренке-девочке, образ который так и застрял в двенадцатилетнем возрасте? Дистанцироваться? Столько боли... из-за надуманного непринятия? И только-то?

От оргазма темнело в глазах. Все, что находилось внутри, в одночасье выплеснуть… наполнить того, о ком думал. Кого воображал, о ком мечтал. Разве это — не то, ради чего стоит жить? Ради чего можно сделать что угодно, хоть вести дом, хоть обслуживать, хоть неустанно тратиться?

Он не мог отдышаться. Гроза за окном отступала, а простуженное тело начинало мерзнуть. Мужчина осторожно вернул ноги на кровать и прикрыл Фастер одеялом, все еще неловко таращась ей в лицо. Нельзя так. Нельзя, но что уж теперь?

«Я тебя люблю» — все еще бубнил Нейт, хотя его больше никто не спрашивал.

Молодой человек взял отложенный халат, быстро его накинул и вышел, однако, через пару минут вернулся. Держал в руках марлю, и небольшой полукруглый резервуар с водой. Поставил его на прикроватную тумбу, стал осторожно смачивать, затем положил ткань на влажный лоб Эммы. Этой ночью поспать не выйдет, вдруг ей станет хуже? Не выйдет, ну и пусть. Они так долго не были вдвоем, что Штайнер был рад даже этому. Будет просто поглаживать волосы, что-то рассказывать больному телу, которое его не слышит. Вдыхать знакомый запах. Напоминать о своих чувствах.

Звенело в ушах. Болела голова, слегка тошнило. Отвратительно скребло горло, и немного ныли ноги. Фастер усилием воли разлепляла глаза, пока из окна лился привычный белый свет. Взгляд скользил по стенам, замер на раскачивающимся балдахине.

Стоп. Что она тут делает?

Девушка резко привстала, и тошнота тут же усилилась, к горлу подступал ком. Жарко, и одновременно холодно, хотелось лечь назад. Она судорожно осмотрела свое тело, облегченно выдыхая. Ночная сорочка. Однако тут же сдвинула брови, и сжала в руках одеяло. Нейт. Нейт её сюда приволок, раздел, переодел. Помыл, скорее всего. Который сейчас час? Который… день?

Скрипнула дверь. В привычном халате, с улыбкой мужчина вошел в комнату, но, заметив присевшую на кровати Эмму, медленно поднял брови.

— Как ты себя чувствуешь? Голова кружится? Хочешь есть? — Тихо, осторожно говорил Штайнер, продолжая улыбаться.

— Почему я здесь? — Спросила та, напряженно глядя перед собой. — Что… что было? Вы с Бел все же расстались, раз её нет здесь? А как же ребенок?

— Эмма, это не мой ребенок. — Нейтан напрягся, но все еще держал на лице улыбку. — Да, мы расстались. Она беременна от другого мужчины, и она врала мне. Меня не беспокоит, что это случилось, я её не любил и не люблю. Вышло со всем этим переездом… глупо и импульсивно. Прости.

— Нейт. — Фастер раскрыла глаза. — Почему я в этой комнате? Между нами что-то было?

— Ну. — Мужчина замялся.

— Ладно. Это не важно. — Вдруг выпалила девушка, затем попыталась встать. Голос хрипел и вздрагивал. — Нейт, я скажу, как есть. Мне не приятно находиться здесь, после всего того, что было. Это… твоя комната, теперь. Спальня, которую ты разделишь с тем, с кем посчитаешь нужным. Я… наверно, приболела, и ты сейчас скажешь, что я не должна вставать, и все прочее… но я, пожалуй, вернусь к себе. Я не хочу видеть эту кровать. Не хочу на ней лежать, не хочу её трогать.

— Но это наша с тобой кровать. И я хочу разделить её с тобой. — Штайнер сжал зубы. — И потом, ты болеешь. Здесь будет лучше. Скажи, куда ты собиралась в тот день, когда я забрал тебя под ливнем? Куда ты шла?

— Подальше отсюда. — Эмма все еще выпутывалась из одеяла, а как только выпуталась, поставила ноги на теплый ворсистый ковер. — Даже если я болею, мне нужно место, где мне будет спокойно. Тут мне не спокойно, я пойду.

— Почему? — Нейт с грустью поднял брови. Он понимал, почему, но все равно задал этот вопрос. — Эмма, милая, все хорошо. Я понимаю, тебе больно. Неспокойно, некомфортно, но это пройдет. Здесь — лучшее для тебя место. Здесь, а не в тесной швейной. Если ты захочешь — я буду ночевать у себя, какое-то время. Но тот диван… не место для девушки с плохим здоровьем. Скажи, что ты хочешь на завтрак?

— Это пройдет, когда я съеду. — Она сжала в руках одело.

— Нет нужды больше съезжать. Здесь никого не будет кроме нас, никогда. Я могу поклясться. — Штайнер раскрыл глаза. — У нас все, со временем, будет хорошо.

— Нейт. — Она встала, и тут же зашаталась. — Я пойду, мне правда будет комфортнее у себя.

— Эмма, нет. — Взгляд становился безумным. — Хочешь, принесу тебе сюда твои швейные принадлежности? Хочешь, перевесим шторы на более темные? Не нужно отсюда уходить. Не торопись. Поправь здоровье, приди в норму. А уже потом поговорим… обо всем остальном. — Улыбка становилась нервной, а взгляд скользил по сутулому телу в ночной сорочке. — Вернись пожалуйста, в постель. Я обо всем позабочусь.

— Не хочу тут быть. — Тихо сказала Фастер, и склонила голову. — Мне тут плохо. Не хочу.

Его лицо менялось. Улыбка, которую он держал из последних сил, пропала, глаза медленно гасли. Ему явно было неловко, больно это слышать.

— Просто нужно время. Нам… просто нужно время. Все, со временем, пройдет.

Наверное.