Отпускай (СИ)

Сердце куклы

«Как вам свободная конкуренция, мистер Штайнер? Попробуете существовать в мире, где девушка с вами не потому, что у нее нет выбора, а потому, что её выбор — вы. Потяните? Справитесь?»

Почему-то впервые за долгие дни его захотелось обнять. Обнять, тяжело вздохнуть, сказать, что ему не обязательно быть самым ответственным, самым умным и самым сильным. Любовь может рухнуть не оттого, что Нейт где-то будет болеть, или не выглядеть архитипически сильным, как каменный голем. Она может рухнуть от предательства. Неуважения, высокомерия, причиненной боли. Сейчас, после всей этой истории про операцию, сестру и плотину его хотелось обнять. Вздохнуть, и сказать: «ну и дурак, что не рассказал, я бы просто тебя поддержала».

Обнять, но… не более того. Словно в тот момент, когда Фастер впервые услышала стоны за стеной, внутри появился какой-то блок. Сложилось впечатление, что она на самом деле трогает брата, или любого другого близкого родственника, но никак не любимого мужчину. Нейт просто старый друг, который прошел через многое, которого хотелось немного погладить, и уверить, что все в жизни у него теперь будет просто превосходно.

Наверное.

Горячие руки скользили по хрупкому телу сквозь ночную сорочку. Слегка его сжимали, массировали, разминали. Иногда пальцы задевали соски даже через ткань, отчего Эмма ежилась и отстранялась.

«Я люблю тебя» — дыхание по-прежнему обжигало ухо, шею. «Останься со мной сегодня».

Это больше не было пародией на одернутое изнасилование. Нейт просто просил, все еще трогал губами кожу, и даже не настаивал на отношениях, во всяком случае, сейчас. Он просто хотел близости. На любых условиях, даже если бы его использовали и оттолкнули. Это все равно лучше, чем фантазия. Он запомнит чувства в мельчайших деталях. Ощущение, вкус, запах. Прикосновения. Запомнит, как она стонет, извивается, и не важно, на его члене или под языком. Хотелось схватить за бедра, притянуть к себе, потереться. Эмма… не тот человек, который оценит его давление, необузданное желание. Скорее, её это испугает, оттолкнет. Она просто хотела любви к себе. Ласки, нежности, искренних чувств. Комплиментов и признаний, и Штайнеру казалось, он мог это дать. С лихвой. Просто приходилось бы напрягаться, чтобы держать над собой контроль, чтобы не скатываться в слепые животные фрикции.

Он был готов быть хорошим. Самым лучшим. Не оттого, что нужно было заботиться, как раньше, а потому что мечтал увидеть желание любимого человека. Удовольствие, которое бы потом вспоминал, лежа в одинокой спальне.

У него не было ничего, кроме воспоминаний. И даже воспоминаний, током, не было.

— Нейт, я не буду. — Послышался глухой голос в узкой швейной. — Не надо.

— Это просто одна ночь. — Пальцы все сильнее сжимали ночную сорочку. — Ты не пожалеешь.

— Нет. — Звенело в темноте. — Я правда не хочу с тобой спать. Не мучай меня.

Штайнер вытаращил глаза и резко убрал руки. «Не мучай»? То есть для неё сидеть в объятиях с ним — мучение? Он стал настолько отвратителен?

— Ты не представляешь, что я чувствую. — Хрипло отозвался мужчина, медленно перекладывая Фастер на постель. Словно тень, он встал. Поправил одеяло и шторы. — Если что-то будет нужно, зови. — Нейт тихо вышел из комнаты, щелкнула закрывшаяся дверь.

Темнота. В узком коридоре привычная темнота, в которой Штайнер чувствовал себя на своем месте. Сердце болезненно сжималось, а надежду сменяла пустота.

Что будет, если ничего не изменится? Если она так и будет отталкивать, отказываться от еды, просить уйти? Смотреть на него, как на холодное и склизкое нечто, которое не заслуживало ни симпатии, ни понимания, ни уж тем более любви. Заслуживало только жалости в своем помешательстве, тяжелого вздоха и тошнотворного сочувствия.

Когда-то Нейтан очень хотел выжить не только из-за чувства ответственности, а еще чтобы… поменять свою жизнь. Почувствовать, каково это, быть счастливым. Иметь семью, о которой ты мечтал.

Как сейчас иметь такую семью? Просто смириться с тем, что её никогда не будет?

Тогда зачем он вообще выжил?

Разве Эмме теперь не будет лучшее без него? Без него, но с человеком, которого она сама полюбила и выбрала. Который стал её решением, в отличии от детдомовского отщепенца, который умеет только таскать пирожки и картонно улыбаться, строя из себя мастодонта справедливости и морали. Кому Нейт такой нужен? Еще и как предатель. Злой, высокомерный, жестокий, который осмеял её чувства, растоптал. Превратил в дорожную грязь. Зачем он теперь? Его отпустили, всё.

И прямо сейчас ему хотелось сдохнуть на операционном столе. Кто знал, что нелюбовь — это так больно? Даже не ненависть, а нелюбовь. Ненависть, хотя бы, сильное чувство, которое далеко от равнодушия.

«Она будет с тобой только если у неё отсохнут ноги!!!» — пульсировало в голове. «Был бы рядом с твоей Эммой еще хоть один мужик, ты бы ей не сдался. После того, что ты отжег, ты — не конкурент никому».

В коридоре послышался тихий, жуткий, горький смех. Что делать, если завтра Фастер решит собрать вещи? Удерживать её силой? Уговорами? Проследить за её новым жильем, и наведываться в гости с кастрюлей супа или салата? А что если она просто не откроет? И пошлет подальше, туда, куда он однажды хотел уйти. Сердце рвалось на части, земля уходила из-под ног. Его не хотят прощать, обнимать, принимать обратно. Ей не сдались его букеты. Его еда, игрушки, печенья и массажи. Она хотела каблуки. И, на данный момент, наверно, все.

«Ты уже самая красивая» — тихо повторял Нейт, опираясь спиной на холодную деревянную дверь. Не оставляло чувство, что сквозь стену не пройти, как не пытайся. Но был ли у него выбор?

Нет.

«Я всю жизнь буду тебя ждать».

Эмме казалось, что один только внешний вид зала заставлял её ходить дольше и лучше. Формировалась красивая походка, от спорта ноги больше не были похожи на тугие спицы, а выглядели более гармонично и эстетично. Ей впервые за жизни начинали нравится свои ноги, как и свое отражение в зеркале. Она больше не походила на костлявого анорексика, немного более развитый мышечный каркас делал свое дело. Как эстетическое, так и силовое.

— Ну что, как настроение, мисс Фастер? — Даглас довольным взглядом наблюдал еще один проход по ковролину. — Еще немного, и можно на ковровую дорожку. Не думали о карьере модели, скажем?

— Я слишком взрослая для модели. — Девушка потупила глаза. — Там вроде от шестнадцати до восемнадцати лет берут.

— Отнюдь. С учетом новых норм телесного подиумного разнообразия, вы можете участвовать в фотосессиях хоть в шестьдесят, хоть семьдесят, если достаточно ухаживаете за телом. Прогресс не стоит на месте.

— Значит, у меня еще есть время подумать. — Фастер хитро улыбнулась…

…и тут же поежилась. Из головы никак не шел ночной кошмар, хотя девушка пыталась задвинуть его на задворки сознания. Плохо получалось.

— В чем дело, Эмма? — Блеснули стекла очков. Доктор поднялся с лавки, захлопнул блокнот и сунул в карман. Лицо казалось безучастным, но подозрительным и даже слегка раздраженным. — Откуда нервный смех, отвод глаз? Вы что, меня… боитесь после всего?

— Нет, Майрон… ты чего? — Вновь нервный смех, который девушка тут же одернула. По спине поползли мурашки, когда мужчина начал приближаться.

— В чем причина вашего страха? Какая из частей моей личности является неприемлемой для вас?

— Что? — Она нервно сглотнула. — Никакая. Я уже вам сказала, что меня не отпугивают ваши пристрастия, или же подработка в морге. Вы все еще мой доктор.

— Вот и славно. — Стальной взгляд теплел. — Вы… не представляете, сколько раз меня по жизни поднимали на смех из-за моих хобби или устремлений. Сколько раз от меня шарахались друзья, когда узнавали чуть больше, чем… предусматривала норма. Я устал. Я пришел к тому, что у меня не то что нет семьи, но и тех же пресловутых друзей. И кого мне винить в этом? Себя? Такого странного-неприемлемого-отталкивающего, или людей, которые отказываются понимать то, что вываливается из их картины мира?! — Казалось, мужчина на секунду потерял контроль над эмоциями, однако, тут же себя одернул и вновь мягко, привычно улыбнулся. — Извините. Просто будет грустно, если единственный важный для меня человек тоже меня отвергнет.

— Майрон. — Фастер медленно подняла брови, сочувственно глядя на доктора. В горле сбивался ком, тело охватывал то стыд, то печаль. — Ты… не страшный. Не противный, не странный. Любому человеку… нужен человек. Любому нужен кто-то, кто его поймет, не осудит. Сходит с ним в бар вечером, или кафе. Я… тебя не осуждаю. И не осужу. Ты один из самых необыкновенных людей, которых мне доводилось встречать, спасибо тебе. И мне бы не хотелось… чтобы наше общение кончалось.

— Я очень рад это слышать. — Молодой человек вновь мягко, но теперь уже искренне улыбнулся. — Очень рад.

Эмма с грустью кивнула. Нечто подобное в своей жизни она уже видела, ведь у злого отщепенца Нейта тоже никогда не было друзей. От него шарахались, его проклинали, ему желали зла, оттого что он такой напыщенный моралист. Даже к тридцати годам Штайнер не обзавелся друзьями, кругом его общения всегда была Фастер и, иногда, Элис Ванэйк, когда хотела заработать быстрых денег. И все же это не дружба, даже близко.

Мир словно был полон печальных одиночеств. Кого-то отвергали из-за необыкновенного призвания, кого-то из-за извращенных нравственных устремлений. «Не такие как все» были сплошь и рядом.

И при этом каждому человеку приходилось тратить столько сил, чтобы не быть таким, как все. Как будто быть странным — плохо, а быть обывателем — еще хуже. Кому-то бремя, кому-то счастье. Правда… по-настоящему «не таким, как все» никогда не было просто жить. Их осуждали и гнали, Эмма знала это, как никто другой. Как непосредственный член группы «особенных» из-за слабого тела.

Таким, как Нейтан или Майрон не было места на обыкновенной встрече «нормальных» людей. Быть по-настоящему необычным — проклятие. И так уж вышло, что Фастер попадались такие люди.

Она всегда была им нужна.

— О, мистер Штайнер! Давно вас не видела!! И мисс Фастер тоже, у вас там все нормально? Все живы-здоровы? — Румяная женщина в целлофановых перчатках сильно оживилась, поправляя цветы на наружных подоконниках, когда мимо прошел один из самых частых посетителей.

— Да, да, спасибо. Она... просто приболела. Я передам, что вы ее спрашивали. — Нейт натянуто улыбнулся и поднял брови.

— О, бедная. и так еле ходит, ещё и болячки. — Продавщица вздохнула.

— Она… уже намного лучше ходит. Старания приносят свои плоды. Скажите, есть сегодня слоёные конвертики со сгущенкой? Я бы взял ей. — Мужчина опустил глаза.

— О нет, жаль, но сегодня нет. Их привозят по вторникам и пятницам, а разбирают чуть ли не в тот же день.

— Да, жаль. — Лицо становилось печальным.

— Ну а как вы там? Жениться-то ещё не надумали? — Хорнсби лукаво прищурилась, заведя руки за спину.

— Жениться? — Штайнер замер.

Жениться. Стоять в костюме, чувствовать запах цветов и шум гостей. Смотреть на нее. В белом платье. Возможно, кружевном, а, возможно, из лёгкой органзы. У нее чуть-чуть поднималась бы фата, которая скрывала румянец. Светлые глаза.

Затем услышать «да». Надеть на хрупкий палец кольцо... Может, с жемчугом. А, может, с парой бриллиантов. Стать... Мужем. Официальной второй половинкой. Самым близким. Самым...

Нейт чувствовал, как тяжело в груди билось сердце. Как учащалось дыхание само собой. Невеста. Жена. Потом банкет. Или, может, тихое празднество. Первая брачная ночь. Ночь любви, близости, доверия, удовольствия. Ночь принадлежности друг другу. Ночь, когда она его.

Медовый месяц. Когда каждый закат он сможет ощущать тепло ее тела. Прижимать к себе. Ласкать. Лезть. Сможет... Овладеть. Любимой женой. Женщиной, которая будет ему принадлежать. Вся. Без остатка.

Штайнер тяжело сглотнул.

— Так что, не поженились ещё? — Продавщица хлопала розовыми веками с тяжелыми ресницами в черной туши.

— Нет. — Тихо ответил молодой человек. — Вряд ли... она сейчас захочет свадьбу со мной.

— Почему?! — Хорнсби вытаращила глаза. — Она же тебя так любит, так любит!! Живёт одной любовью к тебе, конечно она захочет!!

— Правда? — Тихо, с отчужденной спросил Нейт. Глаза как-то странно блестели в пасмурном свете. — Так... как вы говорите?

— Я никогда не видела, чтобы кто-то так сильно любил кого-то! Она будет счастлива услышать предложение о свадьбе!! — Женщина неуклюже подмигнула.

— Вот бы это до сих пор было так. — Тяжело сказал мужчина, однако тут же спохватился. — Она же сейчас приболела, ей не до этого. Спасибо. Мне нужно идти. — По лицу вновь скользнула печальная, обречённая улыбка.

Не было понятно, как это получилось. В какой момент она перестала шататься, как плохой акробат на ходулях. В какой момент колени перестали дрожать, а стопы перестало раздувать от уродливых мозолей. Красные лакированные ботильоны были Эмме необычайно к лицу, делали из зажатой восьмиклассницы настоящего представителя моды, хоть и кукольной. Даже белый сарафан перестал казаться школьным, а выглядел как стильное, удобное решение для повседневного образа. Одна небольшая деталь могла изменить все, включая ощущение, которое исходило от человека. Просто туфли, и Фастер выросла. Физически, морально.

Над собой. Всего пара ярких каблуков к бледной, белой девушке, и глаза взрослых мужчин стали провожать её заинтересованными взглядами. Только ей не были нужны их глаза. А только собственное отражение, которое теперь вызывало гордость за себя, радость. Уверенность. Как оказалось, жалкие сантиметры могли изменить собственное мнение о человеке. Сделать его полнее, счастливее.

Скрипнул ключ в замочной скважине. Фастер с улыбкой зашла в дом, и тут же вздрогнула. В коридоре, будто бы ждал, маячил знакомый силуэт. Опираясь на одну из стен, мужчина медленно опустил взгляд на обувь девушки. На красные, лакированные ботильоны.

— Тебе, чтобы любить себя, нужны каблуки. — Тихо сказал Нейт. — Мне, чтобы тебя любить, не нужно ничего. Ни туфель, ни роскошных платьев, ни вычурных причесок. Мне просто нужна ты. Худая или толстая. Голая или одетая. Больная или здоровая. Любая. Получается, я люблю тебя больше, чем ты любишь сама себя? Скажи... теперь ты рада? Ты доказала себе все, что хотела?

Почему-то от этих его слов стискивались зубы. Накатывало раздражение, хотелось злостно пройти мимо и ничего не сказать. Нейт опять не радовался за её успехи. Не смотрел с восхищением, не улыбался.

— Почему хоть раз ты не можешь признать, что был не прав? — Прошептала Эмма, сжав кулаки. — Я смогла. Хотя ты всю жизнь навешивал мне, что не смогу. Что зря трачу время, что буду потом кряхтеть и плакаться. Почему ты не можешь просто со мной порадоваться?! Признать, что я не аморфный таракан, каким ты меня всю жизнь видел?!!

— Я признал. — Спокойно ответил Штайнер. — Даже тот факт, что забота о тебе нужна больше мне самому. Чтобы быть спокойным, и чтобы видеть твой комфорт рядом со мной. Эмма, ты никогда не была тараканом в моих глазах. Я верю, что ты сможешь, если захочешь. Но если ты упадешь, я буду рядом, чтобы тебя поймать. Мне приятно оттого что ты счастлива на этих каблуках, даже если меня они раздражают. Но все же... посмотри на себя в зеркало, и знай, что любить и уважать себя ты можешь и без них. Увидь себя моими глазами, ты прекрасна сама по себе. А все остальное — просто декорации под настроение. Туфли не должны быть решающим фактором твоего отношения к себе. Они же просто... куски кожи и дерева.

— К чему это все сейчас? — Голос дрогнул. — Чего ты пытаешься добиться своими словами? Звучит как выдержка из статьи по психологии о любви к себе, а я все равно чувствую себя ужасно.

— Ты просто умница. — Тихо добавил Нейт. — Прости, что начал все это. Я рад, что твоя мечта сбылась. О чем... будешь мечтать теперь?

— Ну. — Фастер не ожидала этого вопроса, чуть расслабилась, неловко склонив голову. — Хочу поставить на поток пошив платьев. Отправлю свои эскизы в журнал, быть может, если их что-то заинтересует... сошью ростовую копию для модели под съемки. У меня еще... жилье появилось. — Девушка медленно выдохнула. — Как оказалось, у меня... была мама. И мне досталось её жилье, долгая история. В общем, я хотела там оборудовать швейный зал. Начать... делать мастер-модели съемных кистей куклам и глаза. Мне кажется, очень удобно продавать под платье сразу цвет глаз, позу кистей и парик. Правда, я пока не придумала, откуда заказывать парики оптом на переделку.

— Звучит превосходно. — Штайнер попытался улыбнуться, но получалось не то что бы хорошо.

Взгляд казался обреченным. Он не был за нее рад. Каждое слово о самостоятельности, деле, счастье отдавались внутри глухим отчуждением, словно Нейт стоял с букетом роз под проливным дождем перед закрытой дверью. Фастер игнорировала все, что он ей пытался сказать о чувствах. Строила планы на жизнь без него.

Когда-то он этого хотел.

Но сейчас чувствовал себя кем-то, кто заблудился в лабиринте подземных труб, и никак не мог выйти на свет. Свет, в котором любимая, родная Эмма ждала его дома, встречала с объятьями и говорила, что любит. Его выбор — зайти в этот лабиринт, но шанса что-то изменить ему не дали. Шанса искупить вину, и получить право на человека, которого любил больше самого себя.

За время его блужданий она изменилась. Казалось, печальный отщепенец её больше не интересовал. Стала сильнее. Злее, резче. Цветы наивной, практически детской, неприкаянной любви в ней выгорели дотла в то время, пока он спал с другой женщиной.

Всё. Свадьба навсегда останется у него в голове. Давно напоролся на то, за что боролся.

— Эмма. — Штайнер прикрыл глаза. — Скажи, на твой вкус, я привлекателен? Как мужчина.

— Что? — Она явно не ожидала этого вопроса. Сдвинула брови, но, все же, ответила. — Конечно... конечно да. На любой, наверно, привлекателен. Ты красивый, высокий. Умный. У тебя есть деньги и связи... вряд ли нашлась бы хоть одна девушка, которая, глядя на тебя решила бы что ты средний.

— Очень хорошо. Для меня ты тоже очень привлекательная. Раз мы друг другу симпатичны, может, начнем отношения? — Лицо словно застыло, и на нем не отражалось ни одной эмоции. — Что скажешь?

— Чего? — Фастер раскрыла глаза. — Нейт, ты чего?

— Это значит «нет», я правильно полагаю? А, собственно, почему? Ты не можешь меня простить? Если да, то что я могу сделать, чтобы ты меня простила? А если дело в чем-то еще, то давай решим это, и будем вместе. Ты не представляешь, как я устал любить в одни ворота. — В коридоре послышался тихий, отчужденный смех. — Но я не могу не любить. Поэтому, раз я привлекателен, давай будем вместе. Навсегда.

— Нейт. — Вновь чуть-чуть дрожал голос. — Сотни раз уже говорила, что...

— Я хочу твое сердце назад. — Взгляд становился жутким. — Что мне сделать, чтобы его получить? Чтобы ты снова со мной расслабилась, стала ранимой и нежной, такой, какая ты есть. Без поправки на нужду быть сильной.

— Выломать мне ребра и вытащить. — Фастер прищурилась, однако, отступила на шаг назад и ту же зашаталась. Каблуки плохо держали.

— Это не смешно. Может, твой доктор захочет так сделать, если у него закончится терпение, а вот я — нет. Меня не интересуют органы в банках. — Мужчина сложил руки на груди. — Ты же сама не хочешь меня отпускать. Ты не ушла, когда я вырубился на лестнице, хотя могла бы. Ты не ушла даже на следующий день, и потом. Я не могу тебя оставить, но ты тоже не можешь. Просто не можешь. — Лиловая радужная оболочка чуть блестела во мраке коридора. — Потому что ты любишь меня. Несмотря на все, что было, любишь. Но я сделал тебе очень больно, и эту боль ты не можешь отпустить. А еще ты не можешь отпустить меня. Так и живем. И знаешь… не отпускай. Давай держать друг друга, крепче, всю жизнь. Не отпускай меня. Я не хочу, чтобы меня отпустили.

В коридоре раздавались редкие, короткие всхлипы.