Отравленный памятью

43. Арчи

Туман, застилающий глаза сразу после пробуждения, постепенно рассеивается, а действие обезболивающих медленно, но уверенно проходит. Боль зарождается внутри черепа маленькой пульсирующей точкой, которая с каждой секундой разрастается и опускается всё ниже, пока не выстреливает в пятки. Болит всё: шея, рёбра, бока — кажется, я сам являюсь огромной кровоточащей раной.

Мысли в голове какие-то вязкие, словно жвачка и никак не могу привести их в порядок. Долго уже тут лежу? Приходил ли кто-то из близких? Как там парни?

Кристина...

Её образ возникает в самой глубине подсознания сначала как хрупкий образ, мираж, но с каждой секундой, с каждым вдохом, который отдаётся болью в рёбрах, воспоминания заполняют изнутри. Как она? Знает, что со мной случилось? Или так и сидит, запертая и одинокая, в моей квартире?

Я не справился, не смог защитить и теперь, валяясь здесь бесполезным мешком с костями, не знаю, как она будет дальше. А если Никита всё-таки выследит её и сделает то же самое, что сделал с той девушкой в гараже?

Я должен был рассказать всё полиции, должен был сообщить, почему мы поехали туда, что там искали, но это не моя тайна — я не хотел, чтобы у Крис были проблемы. Да и кто бы нам поверил?

Но, с другой стороны, разве можно об этом молчать? Разве можем мы позволить себе роскошь сохранять эту тайну, если видели, каким стал Кир только потому, что все держали рты на замке?

Я идиот — грёбаный малодушный идиот, который так и не научился делать выводы из прошлых ошибок. Ведь и пьяному ослу понятно, кто убил ту девушку, но я, изображая из себя придурочного героя, молчал, в то время как нужно было кричать, биться во все двери. Ну, почему, чтобы до меня дошла такая очевидная вещь, мне должны были башку отбить? Почему я по-другому не понимаю?

Из путаных раздумий меня выводит звук открывающейся двери. В палату входит медсестра: улыбчивая женщина средних лет в изумрудно зелёном форменном костюме. В одной руке она держит стойку с капельницей, а во второй бутылочку с физраствором и какие-то ампулы.

— О, уже и цвет лица заметно лучше стал, не такой бледный,— произносит, шурша упаковкой лекарства. — Крепким орешком ты оказался.

Она улыбается, наклоняется надо мной, смотрит в глаза, проверяет пульс и уходит за врачом. Им оказывается мужчина примерно моих лет — не больше тридцати, с коротко подстриженными светлыми волосами и прямо-таки орлиным носом. Несомненно, такой нос, увидев однажды, никогда не забудешь.

— Как самочувствие? — интересует клюворылый, заглядывая в какие-то бумаги.

— Согласно обстоятельствам, — отвечаю, пытаясь улечься поудобнее, но боль в рёбрах мешает. — Скоро меня выпишут отсюда? Жуть как не люблю бока отлёживать.

— Ну, тут уж будем смотреть по ситуации, но, думаю, пару недель полежите, — сообщает врач, сложив на тумбочке свою макулатуру, и присаживается на соседнюю койку. — У вас сотрясение мозга, ушиб мягких тканей и рёбер, поэтому пока что понаблюдаем вас, а там решим, что дальше делать.

Две недели? С ума сойду же. Я после прошлого стационара никак в себя не приду, а тут снова весь этот ад переживать. Ещё и пить, наверняка, запретят.

— Ладно, — говорю, пренебрежительно дёргая плечом, но вспышка боли пронзает насквозь.

— Не делайте резких движений, пожалуйста, — просит врач, пока я шиплю от боли. — Если будете режим нарушать, не пущу к вам посетителей. А там, за дверью, между прочим, две прекрасные дамы свидания с вами требуют, поэтому в ваших же интересах вести себя хорошо.

— Две дамы? — Стараюсь не показывать волнения. Чёрт, я, точно мальчишка, надеюсь, что там за дверьми сидит Кристина, но я же мужик и должен быть суров и дерзок и не показывать слабину.

Но к чёрту всё. Я счастлив.

Доктор открывает дверь и выходит в коридор, не проронив ни слова. Через несколько мгновений, словно ожившая фантазия, в палату вплывает Крис.

Она такая красивая, что дыхание перехватывает, сто?ит только посмотреть на неё. Светлые волосы раскиданы по плечам, а в серых глазах затаилась тревога. Я вижу, что она волновалась, и, чёрт, может быть, это уже слишком, но мне приятно думать, что переживать она могла обо мне. Ну, а почему бы и нет? Я же вроде как рыцарь, хоть и слегка потрёпанный. Да и драконью голову под мышкой так и не зажал.

— Арчи, — произносит она на выдохе, и улыбка расцветает на её лице. — Ты очнулся.

— Да, — произношу, улыбаясь. И хоть больно до чёртиков, но я хочу улыбаться для неё, и никакой режим не помешает. — Как дела?

— Ты ещё спрашиваешь? — хмурится Крис, остановившись посреди палаты. — Я чуть с ума не сошла, пока не узнала, что ты здесь. А потом снова чуть не чокнулась, когда Ирма мне сообщила, по какой причине ты в больнице оказался.

Вдруг замечаю маму, которая всё это время стояла в дверях и внимательно прислушивалась к нашему разговору, хоть никогда и не признается, что подслушивала. Но по выражению её лица и глаз видно, что она рада тому, что Кристина сейчас здесь.

— Мама, привет, — говорю, а она срывается с места и чуть ли не пулей летит ко мне. — Ну, что ты? Успокойся, всё хорошо уже, не плачь.

Но Ирму не остановить — она плюхается рядом, кладёт голову мне на грудь и начинает рыдать. Никогда раньше не видел, чтобы так сильно о чём-то плакала.

— Сынок, — доносится сквозь приглушённые всхлипы, — я так за тебя испугалась, так испугалась.

Она плачет, заливая мне грудь слезами, как в какой-то мелодраме, а я смотрю поверх её головы на стоящую рядом Кристину и улыбаюсь, точно идиот. Наплевать на всё, что случилось в последнее время, наплевать на все проблемы и трудности. Сейчас главное, что эти две женщины рядом, а остальное можно и на потом отложить.

— Больно? — спрашивает Крис, присаживаясь на соседнюю койку.

— Терпимо.

Мы молчим, потому что кому-то первому нужно начать говорить обо всей этой ситуации, только нужно же смелость найти. Так, надо с чего-то безопасного начать, тогда легче будет.

— А где Женя?

— Здесь в больнице игровая комната хорошая обнаружилась, он там играет.

— Здо?рово.

— Как ты думаешь, может быть, мне с твоим отцом поговорить? — спрашивает, отводя глаза в сторону.

— О чём? Свататься собралась?

Кристина стреляет в меня взглядом, от которого мне становится весело. Она такая смешная, когда сердится, что удержаться просто невозможно.

— Сумасшедший, — говорит, сдерживая улыбку. — Нет, конечно, не дождёшься.

— Аль я недостаточно хоро?ш для тебя, дева красная? Аль добрый молодец страданиями своими в борьбе с драконом страшным не заслужил того, чтобы у его батеньки благословения спросили?

— Вот ты сейчас шутишь с теми вещами, над которыми приличный мужчина потешаться не будет.

Я не могу понять, на самом деле её задели слова мои, или нет.

— Крис, а если серьёзно? Согласилась бы замуж за меня выйти?

Она открывает рот, чтобы ответить, но потом словно застывает. В серых глазах мелькает непонятное выражение, которое раньше никогда не замечал. Может быть, слишком тороплю события? Или обстановка для этого разговора неподходящая? Но почему-то после всего, что пришлось пережить в последнее время, хочется знать ответ. Потому что, оказавшись здесь, лишний раз понял, как быстротечно время.

Ну а то, как сильно оно любит отнимать тех, кто дорог, оставляя вместо них зияющую рану, что никак не желает затягиваться, знал и раньше.

— У тебя жар, наверное, — бормочет Крис, сжимая ладони в кулаки, что аж костяшки побелели. Да она сама побледнела так сильно, точно вся кровь от лица отхлынула. — Я пойду, доктора позову, полежи пока.

— Стой! — вскрикиваю, хватая её, норовящую убежать из палаты, за край халата. — Нет у меня никакого жара, я вообще сейчас себя отлично чувствую. Поверь, так хорошо не было уже очень давно. И отвечаю за каждое слово, сказанное сейчас. Поэтому, не мельтеши, не нервничай, а просто сядь обратно и послушай меня.

— Оу, хорошо, — говорит, медленно присаживаясь на койку.

— Как только увидел тебя впервые, что-то внутри щёлкнуло. Ты понравилась мне, как не нравился никто уже долгие годы. — Мне тяжело говорить, рёбра болят, дыхание вырывается с хрипом и шипением, но сказать всё это именно сейчас важно, потому наплевать на все неудобства. — Да, я не очень хороший человек. Много пью, дерусь, лезу на рожон и до хрена работаю. Но ради того, чтобы ты улыбалась и могла назвать себя счастливой постараюсь измениться. Хоть немного, но измениться.

Крис молчит, лишь хлопает ресницами, а в глубоких, как чёртовые озёра, глазах застыло удивление.

— И одному мне не справиться, понимаешь? Я много раз хотел измениться, начать жить сначала без этих проклятых снов и видений, без головных болей и загулов длиной в годы. И только лишь однажды, за все проклятые пять лет, мне удалось выспаться — в ту ночь, когда ты была рядом. Ты нужна мне, Крис, без тебя я погибну. Останься со мной, будь рядом, и я тебе обещаю, что постараюсь. А если у меня не выйдет, если буду сволочью, просто пошли меня на хер и все дела.

Высказав всё это, чувствую себя сдувшимся шариком — слишком много говорил, и теперь рёбра болят до одури. Но мне нужно было ей объяснить.

— Ох...

— Что такое? Неужели рыдать собралась? Не надо.

— Арчи, ты такой странный мужчина, — говорит, вытирая скатившуюся по щеке слезу. — Правда, мне кажется, что второго такого нет во всём мире.

— Я надеюсь, что это комплимент, а то Валерик рассердится.

— Успокой своего неугомонного приятеля, потому что это и правда комплимент, — улыбается Крис, протягивает руку и дотрагивается до моего лица. Её ладонь тёплая, и мне не хочется, чтобы отнимала её. — На самом деле, очень боюсь того, что чувствую к тебе. И тебя боюсь. Страшно, что однажды поймёшь, что из себя представляю и сбежишь в панике. Я скучная, неинтересная, запуганная женщина, у которой проблем больше, чем она может вынести. Но ты мне нравишься, ты дорог мне и я хочу, чтобы у нас всё получилось. Потому что только с тобой чувствую, что жива и ещё могу быть счастливой.

— Иди сюда, милая Крис, — прошу, похлопывая рукой по простыни рядом с собой. — Полежи рядом, и расскажи, зачем на самом деле тебе понадобился мой отец.

Она улыбается и, дождавшись, пока чуть отодвинусь в сторону, ложится, стараясь не причинить боли неосторожным движением. И это значит для меня намного больше, чем все слова мира. Крис заботится обо мне, переживает, и только это имеет значение, а всё остальное — никому не нужная хрень.

Кристина рассказывает, что решилась всё-таки заявить на Никиту в полицию, но перед этим хочет проконсультироваться с моим отцом, спросить у него совета, как у профессионала. Это, на самом деле, здравое решение, потому что если кто и знает обо всех подводных камнях, которые могут встретиться на нашем пути, так только Роберт, который не одну собаку съел на уголовном кодексе.

Она ещё что-то рассказывает, и её голос убаюкивает меня, позволяя провалиться в сон, в котором не живут больше призраки.

— Ты понял, сынок? — улыбается отец, а мне хочется вскочить, прыгать до потолка и параллельно отплясывать джигу в воздухе. — Вижу, что понял.

— Неужели все обвинения сняли? — мне до сих пор в это не верится, но вот напротив отец — адвокат с многолетним стажем — и говорит, что мы, четверо отныне можем считать себя абсолютно свободными людьми.

— На самом деле до обвинений дело так и не дошло, всё рассыпалось на стадии сбора улик. Что у них было на вас? Кровь несчастной девушки на сапогах Роджера? Да ни один вменяемый судья, который дорожит своей репутацией, не станет связываться с этим.

— Но, я думаю, если бы ты тогда не пришёл, всё могло закончиться не так радужно.

— Ты сильный мальчик, — вздыхает отец, — и я верю, что у дознавателя не вышло бы заставить тебя подписать признание.

— Ты обо мне слишком высокого мнения, — хмыкаю и морщусь от боли. — Видел его? Уверен, он бы всё сделал, чтобы получилось. Упёрный попался.

— Давай не будем о грустном, — говорит отец, поправляя ремешок часов. — Тем более что всё позади. Я хотел у тебя спросить кое о чём. Нам с матерью очень интересно, какие отношения у вас с этой девочкой?

А папа не собирается тянуть кота за хвост. Узнаю Роберта.

— Какой девочкой? Ты же знаешь, папа, что с несовершеннолетними я дело не имею.

Отец вскидывает на меня глаза. Улыбаюсь, заметив растерянность на его лице. Всё-таки я когда-нибудь научусь смешно шутить.

— Я о Кристине говорил. Её же так, вроде бы, зовут?

— Да. Мы работаем над тем, чтобы у нас всё было серьёзно. Получится или нет, никто не знает, но я, лично, хочу, чтобы получилось — она мне очень нравится.

— Ты знаешь, — начинает отец, а взгляд его становится задумчивым и каким-то отрешённым, — после того, что случилось тогда мы с матерью уже и не думали, что сможет появиться кто-то, кто понравится тебе настолько, что ты не сбежишь на следующее утро.

— Неужели я казался вам таким пропащим?

— Нет, Ирма верила, что когда-нибудь ты остепенишься, женишься и заведёшь детей, но я, если честно, не разделял её оптимизма. Но, как оказалось, твоя мать разбирается в жизни намного лучше.

Кто бы сомневался.

— Ладно, папа, прекращай, — прошу, спуская ноги на прохладный пол. — Мне нравится Кристина, а это уже немало. И я ей нравлюсь, но не будем пока что делать поспешных выводов. Может быть, она сбежит от меня скоро, поэтому дышим глубоко и не выдумываем себе, чёрт знает что.

— Как скажешь, — поспешно соглашается отец, но я по глазам вижу, что он рад за меня. Ну, пусть радуется — всё же лучше, чем переживать и волноваться. — Но, надеюсь, что скоро ты познакомишь меня со своей Кристиной, так сказать, официально.

Вдруг дверь в палату распахивается, и в образовавшемся просвете нарисовывается рыжая борода.

— Роджер, ты это, что ли? — спрашиваю, таращась, словно сумасшедший, на стоящего в дверях друга. — Или я сдох наконец-то, а Архангел на тебя смахивает?

— Я тебе сдохну, — ухмыляется и делает шаг ко мне. — А, во-вторых, ты думаешь, тебя будут ангелы встречать? Размечтался.

Он ржёт, а следом в палату вваливаются Брэйн и Филин. Даже невооружённым глазом заметно, насколько они выглядят уставшими. Да уж, не только меня потрепала эта ситуация.

— О, ребята, — улыбается отец, встаёт на ноги и протягивает каждому широкую ладонь. Они не только жмут друг другу руки, но и обнимаются и чуть не пляшут. — Рад вас видеть, и счастлив, что всё позади.

— А уж как мы рады, — смеётся Брэйн, но его веселье пропитано горечью.

Я понимаю истинную причину горечи: из-за всех этих событий он пропустил тату фэст, а что может быть печальнее, чем несбывшаяся мечта и неслучившаяся победа, которая по праву должна была достаться ему?

— Ладно, я пойду, — говорит отец и проходит к выходу. — Если что, звони.

Я салютую Роберту, он улыбается и покидает палату.

— Как вы, парни? — спрашиваю, когда дверь за отцом захлопывается.

— Да что с нами будет? — удивляется Филин, но по его глазам вижу, что сейчас ему меньше всего хочется обсуждать всю эту ситуацию. — Во всяком случае, обошлись без больнички, и это уже достижение.

— Арчи у нас в своём репертуаре, — говорит Роджер, поглаживая рыжую бороду. — Как не в дерьмо, так в партию.

— Зато не скучно, — смеётся Брэйн. — И нас развлёк, а то закостенели уже без приключений.

Он стоит, оперевшись плечом о стену напротив моей койки и сложив руки на груди. Он бледный, щёки осунулись, а на лице тенью залегла тёмная щетина. Встаю, потому что уже устал лежать — бока болят, да и не хочется перед ними показывать свою слабость. Не после того, что с друзьями приключилось по моей вине.

— Пойдёмте во двор, прогуляемся, — говорю, натягивая на себя майку, лежащую всё это время комком на стуле рядом с койкой. — Надоело этот унылый потолок рассматривать. И курить хочется до одури.

Кладу телефон в карман и мы выходим из палаты. Прикрываю за собой дверь и машу рукой, сидящей на посту, медсестре. Она посылает мне ответную улыбку, а Филин хмыкает.

— Что, и тут себе поклонницу нашёл? — спрашивает Брэйн, когда мы заходим в лифт. — Симпатичная.

— Да ладно вам, обычная вежливость.

— Обычная вежливость? — приподнимает удивлённо бровь Филин. — И это я слышу от тебя? Друг мой, что с тобой судьба сделала?

Хлопаю этого дурака по плечу, от чего он смеётся, а я морщусь от боли — рёбра ноют от каждого резкого движения.

Наконец мы выходим из помещения на улицу. Солнце стоит высоко, а в верхушках деревьев запутались облака. Дойдя до беседки, рассаживаемся на лавках, и Филин вытаскивает из кармана пачку Lucky Stryke — моей любимой марки сигарет. Пришла теперь его очередь делиться сигаретами, не всё же у меня стрелять.

— Тебе, Фил, цены нет, — говорю, делая первую затяжку, и блаженно зажмуриваюсь, откинувшись на спинку лавки. — Хорошо как, мать вашу.

— Врач сказал, тебя на днях выписывают, — спрашивает Брэйн, сидящий по правую руку.

— Он и мне это говорил, хотя мне уже до чёртиков здесь надоело торчать. Смыться бы по-тихому отсюда, но не хочу мать расстраивать.

— Слушай, первый раз в жизни ты принимаешь верное решение, — произносит Фил и улыбается. — Куда тебе торопиться? Полежи, отдохни.

— Да належался уже, в "Ржавую банку" хочу. Там мотоцикл закончить нужно — совсем немного осталось. Некогда отдыхать. Но ты прав, впервые мне хочется поступить так, как нужно, а не так как хочется.

— За мотоцикл не переживай, — говорит Фил, затягиваясь сигаретой. В его восточных глазах пляшут хитрые чёртики. — Во-первых, совсем немного с ним работы осталось, а, во-вторых, мы тоже кое-что можем, поэтому отдыхай и набирайся сил — ты нам живой и здоровый нужен.

Мы сидим, перекидываясь беззлобными шутками, смеёмся, стебём друг друга, словно не случилось ничего, что вполне могло испортить нам жизнь. Будто не бегает по городу Никита, без которого явно не обошлось. Завтра будет новый день: Крис встретится с Робертом, и тот обязательно поможет ей правильно составить заявление об угрозах. Мне так хочется верить, что всё наладится, потому гоню прочь все плохие мысли и дурные предчувствия.

Звук входящего вызова на чей-то мобильный не прерывает нашего веселья: как раз в эту секунду Брэйн рассказывает, как его водили на допрос. На самом деле, в этом нет ничего весёлого, но у нас, похоже, истерика, поэтому мы веселимся, словно нам по пять лет.

Роджер наконец соображает, что звонит именно его телефон, и тянется к карману. Достав аппарат, сначала хмурится, но потом улыбается и нажимает зелёную кнопку на экране.

— Карл, привет, дружище, — слышу и слежу за Роджером. Впервые вижу, как они общаются — эта сторона жизни, в которой обитает Карл, для нас почти что закрыта. Но мне дорог Роджер, как мало кто в этой жизни, поэтому мне интересно, что же на самом деле за человек этот загадочный друг юности. — Да? Ты уверен?

Роджер запускает руку в огненную шевелюру, уже порядком отросшую, и ерошит волосы.

— Что-то стряслось, — шепчет мне на ухо Брэйн. — Смотри, как бородач побледнел.

Согласно киваю и пожимаю плечами, потому что не заметить перемен в Роджере невозможно, но понять причину таких метаморфоз не понять.

— Да, да, я понял, не ори! — повышает он голос. — К тебе? Прямо сейчас? Ты уверен? Не ори, я сказал! Хорошо, сейчас будем.

По этим обрывочным фразам ничего не поймёшь, но то, что на том конце провода что-то стряслось понятно без лишних слов.

— Что-то у Карла случилось? — спрашиваю, когда Роджер запихивает телефон обратно в карман.

— Ничего не случилось у него, — говорит Роджер и, закрыв лицо руками, принимается с силой тереть кожу. Так он делает, когда уж очень сильно волнуется. — Возмущался, что не позвонил ему, когда нас в СИЗО забрали. Мол, быстро бы всё разрулил. Он вообще очень самоуверенный и считает, что ему всё по плечу.

— Бывает, — говорю, глядя выразительно на Фила. — У меня тоже есть один приятель — жутко приставучий. Тоже любит из себя наседку чёртовую изображать.

— Если ты меня имеешь в виду, — поворачивается ко мне Филин, — то сам знаешь: ты без меня пропадёшь, поэтому нечего жаловаться.

— Видишь, Роджер, Филин у нас такой же самоуверенный говнюк. Давай их бросим и уйдём вместе в закат. Пусть друг друга опекают.

Роджер смеётся и снова садится на место.

— Нет, Арчи, делай со мной, что хочешь, но с тобой вдвоём я ни в какой закат не пойду.

— Почему это? — делаю вид, что обиделся, в упор глядя на Роджера. — Аль я тебе не мил? Разве я не пригож и не весел?

— Вот потому что ты слишком пригож и весел, я с тобой никуда и не пойду. А то ещё и мне трусы в ромашку подаришь.

— Нет, тебе только в подсолнухах, чтобы с цветом волос гармонировали. Брэйн у нас лысый, наверное, уже и не помнит никто, какой у него цвет волос.

— Эй, шатен я! — кричит Брэйн, а мы смеёмся.

— Парни, ладно, это всё очень хорошо, но Карл не только, чтобы наорать на меня звонил. У него есть важные новости по интересующему нас вопросу.

Роджер вмиг меняется в лице, становясь до одури серьёзным. А это значит, что шутки кончились.

— Я, конечно, не всё из его пламенной речи понял, но он клянётся, что самолично знает Никиту.

— В каком это смысле?

— Говорю же: не понял ни черта. Карл орёт дурниной, нужно поехать, потому что так просто он словами и эмоциями не разбрасывается. Поверьте мне, я его тридцать лет знаю.

— Значит, прямо сейчас и поедем, — говорю, поднимаясь на ноги. Мне надоело в больнице до зубовного скрежета. Тем более, не хочу здесь оставаться, когда могу чем-то помочь Кристине.

— Ты невменяемый, да? — вздыхает Филин, до этого молча сидевший рядом. — Куда ты поедешь? Тебе ещё несколько дней нужно здесь провести, чтобы полностью поправиться. Или ты осложнений захотел?

— Осложнения сейчас у тебя будут, если не перестанешь кудахтать. Уяснил? Я не беременная баба, чтобы беречь себя. Переломов нет, ничего страшного со мной не произошло. Или первый раз меня башкой обо что-то стукнули? Переживал раньше, переживу и сейчас.

— Ну, вот что с ним делать? — вздыхает Фил и тоже поднимается. — Придётся тащить за собой этого инвалида.

— Эй, я попросил бы!

— Ладно, не инвалида, но тащить за собой всё равно придётся — ты же у нас безлошадный.

— Ничего, ты меня отвезёшь, не обрыбишься.

В итоге, Брэйн бежит обратно в больницу, чтобы, используя своё обаяние по максимуму, предупредить медсестру о том, что я поехал кататься и вернусь когда-нибудь потом. Но обязательно вернусь. Наверное.