Отравленный памятью

7. Никита

Раздеваюсь догола и выбрасываю все шмотки, в которых освободился, в мусорный бак. Лучше их сжечь, конечно, но сейчас не до этого. Одна мечта: искупаться и смыть с себя всё, что пристало к коже за годы. Не знаю, смогу ли снова почувствовать себя чистым хоть когда-нибудь, да и не выдумали ещё средств, чтобы отдраить грязь, которая налипла изнутри толстым слоем. Обо всём остальном буду думать позже.

Захожу в душевую кабинку и первым делом включаю горячую воду. Стекло моментально запотевает, а в районе солнечного сплетения сворачивается тугой клубок. Дыхание перехватывает, но мне нравится — словно на американских горках решил прокатиться. Беру с полки большую бутыль с шампунем и, недолго думая, выливаю на себя половину.

Не знаю, сколько времени провёл под обжигающими струями воды, но, покинув заполненную паром кабинку, чувствую себя намного лучше. Мне не во что переодеться, поэтому выхожу из комнаты, даже не обмотавшись полотенцем. Похоже, ходить голым — моя новая привычка. И мне она нравится.

— Я уже думала, что ты утонул, — говорит Ксюша, разливающая по тарелкам суп. Аромат этого варева с большой натяжкой можно назвать аппетитным, но я так голоден, что не планирую перебирать харчами. Пока, во всяком случае. — Присаживайся.

— Смотрю, хозяйственная такая стала, — ухмыляюсь, заметив, как покраснели щёки девушки, когда она заметила, что я голый. — Раньше даже вода в чайнике пригорала, а теперь щи какие-ео стряпаешь. Прогрессируешь, подруга.

— Это борщ! — говорит Ксюша, гневно полыхая глазами. — Разве сам не видишь? Или тебе нравится надо мной издеваться?

— Ну, прямо скажем, это не борщ, а адское варево, но с голодухи и полынь — амброзия. Не нужно хмуриться, дорогая моя, на правду не обижаются. И да, ты сама про меня всё знаешь, потому что за семь лет я ни капельки не изменился.

— Ладно, — кивает и садится рядом. Погружает ложку в мутную жижу, крутит ею, вертит, потом кривится и смеётся: — И правда, какой-то странный борщ вышел. Не ешь это, поехали лучше в ресторан.

— Дельная мысль пришла в твою хорошенькую головку, но стряпню не выливай — этой пищей сумасшедших богов тараканов травить можно. Вдруг заведутся? А у тебя и борщец на такой случай припасён.

Ксюша хмыкает, дёргает плечом, а в глазах обида. Всё-таки бабы любят, чтобы их стряпню хвалили.

— Не расстраивайся, научишься когда-нибудь готовить.

— Думаешь?

— Уверен.

Ни в чём я не уверен, но пусть расслабится — мне она в нормальном настроении нужна.

— Только ресторан отменяется, — говорю, отодвинув от себя тарелку. — Мои шмотки для таких мест не годятся. Их вообще выкинуть нужно. Но могу голым пойти, мне не сложно.

Ксюша округляет глаза, потом хлопает себя по лбу и куда-то убегает.

— Вот, смотри, что я тебе купила. — Радостная Ксения ставит на пол возле меня пакеты, набитые чем-то до отказа. — Надеюсь, тебе понравится. Я, правда, старалась угодить.

Открываю первый пакет и замечаю несколько пар джинсов, сложенных аккуратной стопочкой. В другом пакете футболки, рубашки и бельё.

— Ого, а ты молодец, — целую её в шею, от чего она ещё шире улыбается. — Крутые вещи, спасибо.

— Пока ждала тебя, о многом думала и поняла, что мода за пять лет сильно изменилась, а ты же привык хорошо одеваться. И я теперь счастлива, что смогла угодить.

Угодливая какая, просто сказка.

Выбираю чёрные джинсы и светло-голубую футболку-поло. Смотрю в зеркало, в которое тщательно избегал заглядывать всё это время, и замечаю, что, в общем-то, почти не изменился. Повзрослел, конечно, но не критично. И это хорошо.

— Тебе идёт. — Ксюша становится рядом и поправляет складку на моём плече. Замечаю в зеркале, как счастливая улыбка расплылась на её лице. — И с размером угадала — боялась, что велико будет.

— Глаз-алмаз, — усмехаюсь, поправляю трикотажный воротник и отхожу от зеркала. — Я готов.

Ксюша снова выбегает из комнаты, а я остаюсь один на один со своими мыслями. В комнате тихо, лишь слышно как тикают настенные часы в форме совы.

Вообще в доме довольно уютно: мебель из натурального дерева, картины на стенах, ковры. После того, как отец Ксении — местная шишка — отправился к праотцам, девушка стала сама себе хозяйка, отхватив неплохое наследство. Не знаю, сколько денег на данный момент на её счету, но раз она согласна тратить их на мои нужды, постараюсь терпеть её и держать себя в руках, хотя и тяжело будет. Но буду пытаться, потому что, собственно, благодаря ей и её деньгам в первую очередь я смог раньше выйти на свободу.

Не умею быть благодарным, но ведь за жизнь неплохо научился изображать то, что хотят видеть люди, поэтому справлюсь. Если только выводить меня перестанет.

Подхожу к небольшому круглому столику, стоящему в дальнем углу комнаты, и наливаю почти полный стакан бурбона из красивого хрустального графина. Не коньяк, конечно, но тоже сгодится. На этажерке стопками расставлены виниловые пластинки с моим любимым джазом, а на полке ждёт своего часа проигрыватель. Не могу вспомнить, чтобы Ксюша увлекалась подобной музыкой, значит и это тоже для меня. Забавно.

В голове пульсирует боль, от которой не спрятаться и не скрыться. После той травмы, что получил почти сразу, как попал на зону, приступы стали моими верными спутниками. Я никак не могу избавиться от этой напасти и даже точного диагноза не знаю, хоть и обследовался и даже таблетки какие-то пил. Но в лагере медицина, мягко скажем, не на самом высоком уровне, поэтому мне вряд ли смогли бы там помочь, даже имей они такое желание.

На лбу выступает пот, в глазах темнеет, а руки начинают трястись — верные признаки скорой мигрени. Сжимаю пальцами переносицу, пытаюсь проморгаться, глубоко дышу, но боль не отступает. Выпиваю залпом почти половину стакана, и бурбон обжигает глотку, стекает по пищеводу и оседает на стенках пустого желудка.

— Поехали? — высокий голос Ксюши пулей вонзается в мозг, и мне хочется кричать, чтобы она заткнулась и больше никогда, ни при каких условиях не смела открывать рот. — Ой, ты такой бледный. Что случилось?

Она испуганно вскрикивает и подбегает ко мне. Причитает, хватает за руки, пытается заглянуть в глаза, сжимает ледяными пальцами щёки в тщетной попытке выяснить, что со мной не так. Отталкиваю её в сторону и шиплю от боли.

— Отвали, нормально всё. Просто устал и голоден. Уйди, я сказал! — хриплю, отпихивая чокнутую наседку в сторону.

В эту минуту наплевать, даже если она упадёт и больно ударится. Или же вообще убьётся к чертям - главное, чтобы перестала причитать.

— Не поедем, значит, никуда! — заявляет. — Ещё вырубишься. Нужно вызвать врача и срочно! Нельзя шутить со своим здоровьем.

Как же меня бесят эти прописные истины. Не шути со здоровьем, надень шапку, поешь горячее, не лижи железо на морозе. Словно мне пять лет.

— Пожрать мне нужно, — шиплю, сжимая пальцами виски?. — Без всего остального обойдусь.

— Тогда я закажу еду сюда, чтобы никуда не ехать, — решает Ксюша и помогает мне присесть в глубокое мягкое кресло, в котором даже моё далеко не хрупкое тело тонет. — Посиди, я быстро. Если снова что-то случится, зови. Хорошо?

Да иди уже куда-нибудь, придурочная наседка. Вот нет ничего хуже, чем баба с комплексом матери — до смерти доведёт своей заботой. Не удивлюсь, если следующей её покупкой для меня будут тёплые гамаши.

Она снова уходит, и сквозь шум в ушах слышу обрывки телефонного разговора. С трудом разлепляю глаза и тянусь за стаканом, где ещё плещется алкоголь. Таблетки мне не помогают, но пойло срабатывает почти всегда.

Делаю пару глотков и чувствую, как постепенно боль уходит. Нет, она не исчезнет полностью — никогда не исчезает, но скоро станет почти неощутимой, привычной и родной.

— Я заказала много, нам на несколько дней хватит, — говорит, присаживаясь на подлокотник кресла. Она протягивает руку и гладит меня по плечу. — Тебе нужно в больницу, я очень испугалась, что с тобой что-то страшное может произойти.

— Что-то страшнее, чем было до этого? — произношу словно чужим, слишком хриплым даже для меня, голосом.

— Но ты был всё это время жив, — отвечает, сворачиваясь калачиком и кладя голову мне на грудь. — Я так скучала.

— Угу.

— Ты мне не веришь?

— Ксюш, у меня болит голова, я чуть не сдох только что. Можно хоть сейчас меня не доставать?

— Хорошо, — соглашается и замолкает.

Чувствую её горячее дыхание даже сквозь ткань футболки, и постепенно успокаиваюсь. Сонливость наваливается тяжёлым душным одеялом. Боль беспокоит всё меньше и меньше, а усталость последних дней даёт о себе знать: я закрываю глаза и проваливаюсь во тьму.

— Вкусно, — говорю, когда последний кусочек ужина съеден. — Наконец-то нормальная жратва.

— И правда лучше, чем мой борщ, - хихикает Ксюша, ковыряясь вилкой в тарелке.

— Не поспоришь.

Мне уже значительно лучше: головная боль постепенно проходит, и о ней напоминает лишь чуть различимый шум в ушах. Ксюша периодически кидает на меня взволнованные взгляды, полные тревоги, но упорно делаю вид, что не замечаю её состояния. Её забота душит — отчаянно не хватает кислорода. Хочу уехать отсюда, начать жизнь с чистого листа, чтобы больше ничего не напоминало о прошлом. Ксюша — хорошая девка, но ей нет места рядом. Знаю, что она вся извелась в мечтах о совместно прожитых счастливых годах, но семейная жизнь с ней — не моя песня. Жаль будет её разочаровывать, но такова жизнь — не всегда случается то, о чём так истово мечтаешь.

— О чём ты задумался? — Ксюша придвигается совсем близко и, положив руки мне на плечи, начинает медленно покрывать поцелуями лицо. Постепенно мягкие губы опускаются всё ниже, и вот уже чувствую их на ключицах.

— О будущем. — Ты гляди, даже не соврал.

Ксюша, наверное, принимает мои слова слишком близко к сердцу, потому что её ласки становятся всё жарче и настойчивее. Я не прочь секса с ней, но сейчас моя голова забита мыслями, далёкими от романтики.

— Ксюша, перестань, — говорю, отрывая цепкие руки от своей шеи. — Мне нужно позвонить. Дай свой телефон, пожалуйста.

Девушка замирает, словно я её ударил. Потом отстраняется, окидывает меня взглядом, полным обиды, и выходит из комнаты. Беру с полки сигареты, закуриваю и пытаюсь сообразить, с кем первым лучше связаться. Мне нужна работа и срочно, потому что задохнусь, если проведу с Ксюшей ещё хоть немного времени наедине. А, во-вторых, нужно узнать, где прячется от меня та, из-за которой потерял столько лет.

Я такой себе граф Монте-Кристо, но мысли о мести и мне помогли выжить на зоне. Каждый должен платить за предательство, и Кристина в первую очередь. Не знаю, о чём она думала, когда звонила в полицию, чего добивалась, но результатом её тупости стали потерянные годы. Мои годы. А этого не смогу простить, даже умирая.

Уверен, она до сих пор так и не поняла, какую глупость совершила и чем для неё это закончится. Но долг платежом красен, в её случае платить придётся кровью. Что ж, сама виновата — я предупреждал, что шутить со мной не сто?ит — у меня туго с чувством юмора.

— На, держи, — говорит Ксюша, протягивая мне новенький смартфон в коробке. Задумавшись, даже не заметил, как она вернулась в комнату. — Ещё один мой подарок тебе. Он уже с симкой и с пополненным балансом. Пользуйся.

— Спасибо, детка, ты чудо, — улыбаюсь обворожительно, и Ксюша сияет от радости, что смогла угодить.

Всё-таки с ней удобно — любой каприз готова исполнять. Чудесная очаровательная дурочка.

— Я пойду, прогуляюсь, хорошо? — говорю, идя к выходу. Собственно, мне не нужно её разрешение или одобрение, но пока что, для вида, побуду культурным товарищем. — Не скучай без меня, я вернусь.

Вернусь, конечно, только вот не знаю, когда, но пусть ждёт — всё равно ей делать нечего.

Она говорит что-то на прощание, но я не слушаю. Нужно срочно выйти на улицу, прогуляться по местам боевой славы, подумать, а рядом с Ксюшей будто задыхаюсь. Да и не нужно ей знать о моих планах на будущее — не её ума дело.

За порогом дома щебечут птицы, светит солнце, и я делаю первый шаг к цели, которую лелеял долгие пять лет. Нужно найти Кристину, а, сидя на заднице и держась за Ксюшину юбку, точно ничего не добьюсь.

Оглядываюсь по сторонам, наблюдая знакомые с детства пейзажи, от которых зубы сводит, настолько они скучны и однообразны. Этот затхлый городишко задыхается в копоти единственного работающего завода, вязнет в мусоре и человеческой тупости, но за пять лет здесь многое поменялось. Открылись новые магазины, закрылись старые. Многие приятели юности пропали без вести, иные покоятся на загородном кладбище под убогими растрескавшимися крестами.

На месте полуразрушенного детского сада, возле которого любили курить после уроков, сейчас высится здание университета. Останавливаюсь, засмотревшись на стайку студенток, которые травят лёгкие дымом, собравшись тесным кружком в беседке возле корпуса. Нас разделяет несколько метров и, увитый диким виноградом, кованый забор. С недавних пор ненавижу решётки, но смотреть на девушек одно удовольствие. Вдруг одна из них замечает устремлённый на неё взгляд, улыбается и что-то шепчет на ухо подружке. Та хохочет в ответ и поправляет угольно-чёрные, блестящие на солнце, волосы. Стою, расправив плечи и засунув руку в карман, второй жестами показываю, что курить хочется, а зажигалки нет. Хохотушка поднимается с лавочки, расправляет короткую юбку и идёт ко мне, покачивая бёдрами. На вид ей лет двадцать, но пойди, пойми, сколько на самом деле.

— Привет, — говорит, протягивая мне зажигалку через прутья решётки.

— Привет. — Прищуриваюсь и, ухмыльнувшись, прикуриваю. Выпустив медленно дым в воздух, зажигалку отдавать не спешу. Девушка улыбается и требовательно протягивает руку. — Чем можно заниматься летом в универе?

Она приподнимает удивлённо бровь, а на губах расползается слегка дерзкая, ленивая улыбка. Красивая девочка, наглая — мне такие нравятся.

— Любопытный какой. — Девушка достаёт сигарету и покачивает ею в воздухе. — Зажигалку верни.

— Верну, но не через забор. Иди ко мне, не бойся — я не кусаюсь.

— О, а ты решительный, — заливается смехом и, подойдя вплотную к решётке, продолжает: — Мне нравятся решительные мужчины. А ещё красивые. Вот гляжу на тебя и понимаю: бинго.

— Номер телефона оставь, покажу как-нибудь на досуге, до каких пределов доходит моя решительность. И красота.

— Уговорил, — смеётся девушка и перекидывает блестящие чёрные волосы через плечо. — Пиши, буду рада пообщаться в более интимной обстановке. Зажигалку в таком случае себе оставь — отдашь, когда встретимся.

Она диктует свой номер, представляется Юлей и, окинув меня на прощание долгим взглядом, убегает к своим подружкам. Я иду дальше, не оборачиваясь, но и спиной чувствую, прожигающие насквозь, взгляды нескольких пар глаз.

Мой путь лежит к стоянке таксистов, которые берут недорого, а везут с огоньком и песнями. Выбираю с виду самый новый автомобиль, потому что ехать на развалюхе не имею ни желания, ни настроения.

— На кладбище, пожалуйста, — говорю, влезая в автомобиль. Таксист кивает, улыбается и, не задавая лишних вопросов, газует.

С самого детства мальчика Никиту волновал один вопрос: от чего на кладбищах бывает так тихо? Словно даже сам воздух в почтении перед прахом умерших заглушает все звуки внешнего мира. Я всегда любил гулять между надгробиями, читать таблички, высчитывая в уме, кто сколько прожил. Странное увлечение для ребёнка, но я никогда не говорил, что хоть когда-то был нормальным.

Мать говорила, что я родился таким — чёрствым, не понимающим чужих проблем, не ведающий сострадания. Никто не понимал, откуда во мне всё это, потому что семья-то у меня была хорошая. По общественным меркам. Ни тебе побоев, ни издевательств, ни дурного примера или затяжного алкоголизма. Родители даже никогда не пытались развестись, потому никаких психологических травм в моём анамнезе не прослеживается. Значит, и правда таким меня создала природа.

Проходя мимо знакомых памятников, трогаю вечно ледяной, даже летом, камень могильных плит и в который раз убеждаюсь, что самым незыблемым в нашем бытие является смерть. Рождаясь, мы только тем и занимаемся, что движемся по прямой дороге навстречу вечному покою.

Я решил начать свои поиски именно с кладбища, потому что если и есть у Кристины повод вернуться в этот город, то только ради одной-единственной могилы. Медленно иду, проходя всё дальше вглубь, вспоминая, высматривая. Я не знаю точно, где именно искать нужный памятник, но торопиться некуда, поэтому рано или поздно найду. Или спрошу у тружеников скорбного предприятия, которых пока не видно, но где-то же они есть.

Примерно через час бесплодных поисков, когда головная боль снова грозит вернуться и разорвать мозг на части, замечаю согбенную фигуру в грязной поношенной одежде, склонившуюся над кучей мусора. Что-то знакомое мерещится, и я напрягаю зрение, чтобы узнать этого человека. Не могу сообразить, кто это, но он явно мне знаком.

— День добрый, — говорю, подойдя к оборванцу на расстояние вытянутой руки. — Вы здесь работаете?

— Добрый, да, — отвечает мужик, поднимая голову и вперивает в меня взгляд мутно-серых глаз. — О, Никитос! Какая встреча!

Не успеваю ничего сообразить, а он уже кидается ко мне и сжимает в медвежьих объятиях. В нос бьёт запах нестираной одежды и застарелого перегара. Мерзко.

— Ага, он самый, — произношу, силясь вспомнить, кем из прошлой жизни может оказаться данный неприятный субъект. Хотя в моём окружении было мало приятных и гармоничных личностей, однако с бомжами никогда не водился.

— Очень рад тебя видеть, — склабится, вытирая нос рукой. — Выпустили?

Да кто же это, чёрт возьми, такой?

— Точно, вот домой приехал.

— Молодец, только делать в этом городишке нечего.

— Ну, я только второй день на воле, пока осматриваюсь.

— Чтобы тут осмотреться и двух часов хватит. — Мужик снимает с рук перчатки, и взгляду открывается татуировка в виде черепа на тыльной стороне ладони. Так вот кто это! Марк — дружок мой школьный. — Временем располагаешь?

— Времени у меня нынче вагон, — усмехаюсь, глядя на то, во что превратился первый парень на районе.

— Пошли ко мне в апартаменты, — предлагает Марк и издаёт горлом какой-то булькающий звук, означающий, наверное, смех. — Давно не виделись, пообщаемся хоть как люди, а не на бегу.

Киваю, и вот мы идём по узким тропинкам мимо надгробий и, в конце концов, оказываемся в небольшом шлакоблочном домишке, на стене которого красуется чуть заржавевшая табличка с гордой надписью "Администрация".

— Видишь, какую я карьеру сделал, — усмехается Марк, жестом предлагая присесть на стул. — Но, в общем-то, не жалуюсь. Местечко тёпленькое, хлопот не так, чтобы много, зато меня никто не трогает, если на кладбище порядок. Директор редко приезжает, всё больше удалённо руководит, а мне и выгода.

— Аж завидно.

— Зря иронизируешь, — говорит Марк и снова издаёт горлом противный звук. — После всей той заварушки вообще хорошо, что мне удалось хоть где-то пристроиться.

— Понимаю.

После "той заварушки" Марку удалось соскочить, как и многим другим. Больше всех огрёб именно я, потому и не могу успокоиться, пока Кристина не получит по заслугам.

— Давай, Никитос, жахнем, — предлагает Марк и тянется к шкафчику, где за шторкой находится что-то типа бара. Ассортимент алкоголя невелик: водка, водка и ещё раз водка, зато много. — За встречу, за то, что мы ещё пока живы.

— Отличный повод нажраться, — ухмыляюсь, потому что и правда: за это сто?ит выпить.

Когда водка разлита по стаканам, а на столе материализовалась вполне приличная закуска, говорю:

— За отмщение.

Марк кивает понимающе и, спустя пару мгновений, в наших стаканах уровень жидкости заметно снижается. Водка обжигает, но и дарит блаженное тепло.

— Ты же не зря на кладбище припёрся. — Марк снова наполняет наши стаканы и искоса смотрит на меня. — Я тебя очень хорошо знаю, ты даже к родителям никогда не ходил — вон, могилы до неба заросли. Что ты искал?

— Могилу Эдика.

— Совесть замучила? — хмыкает Марк и хрустит солёным огурцом. — Но вообще-то это не про тебя. Тогда зачем тебе его могила?

— Хотел посмотреть, ухаживает ли кто за ней. Если мои догадки верны, и Кристина приезжает хоть изредка на кладбище к Эдику, то тогда можно в администрации узнать, видел ли её кто-то, а, может быть, даже и разговаривал.

— Как ты всё придумал здо?рово, — Марк приподнимает удивлённо бровь и берёт в руку стакан. — Давай выпьем за нужных знакомых. Потому что я-то как раз тот, кто сможет тебе помочь.

— Неужели? Ну, тогда выпьем, конечно.

— Только ты же понимаешь, что за "спасибо" такие вещи не делаются. Дружба дружбой, но жрать я привык сытно, а пить — много.

— Да вроде бы не был никогда дураком, потому, само собой, заплачу.

— Десять тысяч и всё, что знаю сам — твоё, а знаю я, поверь, кое-что действительно интересное.

— Тебе нужно не на кладбище мусор с дорожек убирать, а сценарии к сериалам писать. Интригуешь прямо знатно. Хорошо, заплачу пятнадцать, если информация на самом деле окажется сто?ящей. Но в любом случае десятка твоя.

Вижу, как загораются мутные глазки Марка, а на лице расплывается алчная улыбка.

— Хорошо, договорились. — Марк расправляет узкие плечи, откидывается на спинку скрипящего стула и, заложив руки за голову, начинает: — Она приезжает сюда примерно пару раз в год: осенью и весной. Убирает могилу, привозит цветы. В городе можешь даже ни у кого не спрашивать: дальше кладбища она не проходит, да и старается особенно и здесь не светиться. Наверное, не хочет, чтобы её кто-то узнал, потому что обычно кутается в платок, очки напяливает, но я-то вижу, что это она.

— Ну, пока что эта информация не стоит и трёшки, потому что я бы понял это и, на могилу придя. Мне бы узнать что-то, что найти её поможет, а не то, что она в платке шастает.

— Нетерпеливый какой, — ухмыляется Марк и принимается раскачиваться на стуле. От скрипа начинает сводить череп и чувствую, что ещё немного, и выбью этот стул из-под его тощей задницы. — Ты дальше слушай, а не перебивай.

— А ты говори по существу.

— Ладно. Короче, однажды я был в магазине на остановке. Ну, той, где пригородные тормозят, дачников высаживают. Стою, значит, возле уличного столика, пью себе пиво, не трогаю никого — выходной, красота. Пялюсь на девчонок, и тут останавливается Газель, и из неё выпрыгивает Кристина. Мазнула по мне взглядом, не узнала, наверное, и попёрла в сторону кладбища.

— Ещё ближе к сути.

Марк морщится, закидывает в рот кружок колбасы и, прожевав, продолжает:

— У меня память хорошая, поэтому и запомнил, из какого именно города она приехала. Совсем рядом, кстати. И было это пару месяцев назад, поэтому, наверное, она до сих пор там.

Он говорит название города, который и правда, в часе быстрой езды отсюда. И что самое прекрасное во всей этой ситуации: именно там я планирую кое с кем встретиться и договориться насчёт работы. Судьба всё-таки хоть иногда, но поворачивается ко мне лицом.

— Но и это не самое интересное.

— Есть ещё что-то?

— А то! — на красном, опухшем от вечных пьянок, лице блуждает хищное выражение. — Она не одна ведь приезжала в этот раз.

— Ну, хори её меня вообще не интересуют.

— Да это-то тут при чём? — удивляется Марк. — Нет, она с ребёнком приезжала. Пацан мелкий с ней был, шустрый очень. Женей зовут — услышал, как звала его по имени. И даже не это самое интересное, а то, что он кое на кого дико похож.

— На кого это?

— На тебя, придурок.

Однако. Новость о ребёнке действительно неожиданная, потому что я не знал, что Кристина забеременела. Но почему она оставила сына? Почему не сделала аборт?

— Больше ничего не знаешь?

Марк разводит руками и улыбается.

— Извини, приятель, это всё. Но если ты её действительно собрался найти, то хоть какие-то зацепки у тебя уже есть. И всё благодаря мне.

— Да, спасибо, друг, услужил. — Достаю из кармана смятые купюры, которыми разжился у таксиста, и, отсчитав пятнадцать тысяч, кладу их на стол перед Марком. Тот плотоядно улыбается и тянет руку к деньгам. — Ну, я пошёл.

— Уже? — с деланным сожалением в голосе спрашивает друг детства. — Удачи в поисках.

— Ага.

Медленно поднимаюсь на ноги и, улучив момент, когда Марк не смотри на меня, пересчитывая заработанное, беру бутылку в руки и со всей силы бью ею по голове приятеля. Тот охает и заваливается вперёд. Забираю свои деньги, обхожу стол, пробую пульс на шее и, услышав слабое биение, приподнимаю его голову за волосы. Бутылка от удара разбилась, преобразовавшись в "розочку" с острыми, словно бритва, краями. Резко провожу ею по горлу Марка, и кровь бурным потоком вырывается на свободу. Нахожу на полке небольшой пакет и складываю в него всё, до чего мог дотронуться: "розочку", стакан. Сгребаю туда же остатки еды, столовые приборы. Теперь кажется, что Марк пил один — все следы моего пребывание здесь покоятся на дне пакета.

Наклоняюсь к уху покойника и произношу: "Извини, ничего личного, но ты слишком смекалистый для обычного алкаша".

Оглядываюсь по сторонам в последний раз и выхожу на улицу. Вокруг всё та же тишина, и, зайдя за здание администрации, нахожу в заборе знакомый с детства лаз, через который и покидаю это мрачное место.